Страница 12 из 13
Вообще же, за всю мою пятнадцатилетнюю журналистскую жизнь у меня были всего три ляпа. Один из них, этот злополучный отчет о конференции. Если честно, я в тот день был подшофе.
Первый же в моей жизни ляп был вот какой. В одном из материалов я написал примерно следующее: «А народ наш зол и завистлив. Пусть у меня дом сгорит, лишь бы на соседский сарай перекинулось»! Материал прошел, вызвал кой-какой резонанс. Но такого, ни я, ни мой редактор (я работал тогда в другой газете – пожиже нынешней), с которым отношения у меня не очень-то складывались, не ожидали.
Цвет лица этого дедка – иззелена-желтый, прозрачно намекал на жалкие остатки печени. Сперва он зашел к редактору, вскоре дверь моего кабинета открылась. И редактор, победительно улыбаясь, ввел этого старика с разлитием желчи. «Вот, – сказал редактор, – Виктор Иванович, разберитесь, пожалуйста».
Я напрягся. Улыбка шефа ничего хорошего не предвещала. Я не просто напрягся, но и сходу, чисто интуитивно, включил все свое обаяние.
Я не отключал его в течение двух с половиной часов, и мы с посетителем расстались лучшими друзьями. Приходил же старик, чтобы объявить, что собирается подавать на меня в суд от имени народа, который я назвал злым и завистливым. Времена были те, когда старики еще не думали, как не умереть с голоду, власть еще делала реверансы в их сторону. И процесс по делу ретивого журналиста мог стать громким и показательным.
Уж не знаю, чем его задело это место в моем материале, может, были какие-то воспоминания о соседском сарае? Как бы то ни было, ушел он от меня убежденным, что народ у нас да-таки, завистливый.
– Но, не весь народ! – поднимал он артритный палец, продвигаясь к двери.
– Ну, ясное дело, не весь, – соглашался я, ненавязчиво двигая его к выходу из кабинета.
Шеф на планерке казался разочарованным.
В уши мне гундосил милицейский чин: «кадровый состав моего отдела недоукомплектован», и мне нужно было повернуть эту лабуду по-человечески. Я не мог написать попросту: «У меня не хватает людей», потому что стиль респондента такой гениальной простоты не предполагал. Нет, мне надо было вывернуть фразу так, чтобы оставить милицейский лексикон, посему проще всего было написать: «Мой отдел укомплектован не полностью». Обычно я пишу как надо, но оставляю стиль интервьюируемого субъекта. И, когда я приношу интервью на подпись, на лицах респондентов читается самодовольство – вот я какой грамотный и умный!
Я потел над расшифровкой, Валерка быстро шуршал клавишами, иногда хмыкал. За что я ценил его – так это за чувство юмора. Продолжая ассоциативную цепочку, я перевел взгляд на игрушку на притолоке, и отогнал родившуюся мысль: «Да ну, зачем и главное, как»? Мы же вчера вместе… А что ему стоило встать пораньше? А потом вместе со мной подойти к двери. Он же обычно опаздывает, а сегодня…
Валерка закончил материал, пощелкал мышью, исправляя ошибки, кресло его сделало мягкий поворот. Он заглянул мне в глаза и произнес,
– Это ты, Жуков, больше некому, – он кивнул на жирафа.
У меня запылали уши, еле сдерживаясь, я произнес,
– Точно к такому же выводу пришел и я, ровно минуту тому назад! Кроме тебя, друг ты мой, единственный, некому!
– Ну, я же точно знаю, что не вешал, – глаза Валерки за стеклами очков округлились, он возмущенно засопел.
– А я…! – В общем, мы чуть не поссорились.
Глава 7
Первая маршрутка в нужную мне сторону отправлялась рано. В пять утра. Сидения в салоне холодные и влажноватые, а водитель хмурый, тоже сырой, с повисшими усами. У меня выдался относительно свободный день, и я решил провести его с пользой, не откладывая на выходные, съездить в коммуну.
Я уселся у окна, следом подтянулись еще четверо. Город просыпался. Шуршали метлами дворники, вздымая пыль в еще чистый воздух. Медленно проехала поливальная машина. Поливала она не очень качественно, потому что левый фонтанчик у нее был, видимо, забит. Машина двигалась нам навстречу, и с правой стороны струя красиво поднималась вверх и рассыпалась радугой. А слева фонтанчик был жидкий и оставлял на дороге жалкую мокрую полоску.
Подождали минут десять, никто больше не подошел, и мы поехали вшестером. Движение на утренних улицах было небольшое, вскоре город остался позади, и мы покатили по трассе.
Я не успел ни вздремнуть, ни соскучиться, как перед нами открылся поворот к лагерю коммунаров. Дальше нужно было идти пешком.
Подъем был крутой, солнце по-утреннему мягкое, воздух свежим, щебет каких-то птичек на проводах завершал идиллию. Птичек-ласточек, при ближайшем рассмотрении.
В сумке шуршали новые газеты. В них, на третьей странице был подвальчик (место внизу страницы) с моим материалом «Запах меда и травы». Такое поэтическое название придумал я для описания поездки в коммуну. В материале содержались восторги по поводу дела, которым занимается коммуна, и их образа жизни, и никоим образом не проскальзывало впечатление от моего ночного пробуждения, и тяжелое чувство от болезни Валерки.
У дома председателя на громадной цепи моталась псина-зверь. Пес не лаял, но беспокоился, цепь билась о крыльцо. Я вгляделся в зверя – у него была подпалена шкура на боку. Я вспомнил птицу. Как же так неосторожно… Я присмотрелся к цепи – пара звеньев на ней блестели новизной. Ясно, зверюга разорвала слабое звено и смылась в лес…
Я попытался подойти ближе, и басовый лай огласил окрестности. Но нигде ничего не стронулось, поселок был пуст, только возле домика столовой была какая-то жизнь. Из открытой двери выплеснулась вода, алмазами заиграв на солнце, и куры, безмятежно гулявшие по двору, понеслись в ту сторону, истошно кудахча и надеясь на поживу. Но дверь захлопнулась, и они разбрелись кто куда, поклевывая камешки.
Я побрел к столовой. Тишина стояла в поселке. Дома без заборов никем не охранялись. Кроме псины у домика председателя никаких животных в поселке не наблюдалось.
Вот ведь, какой я стал приметливый и глазастый. В прошлый свой приезд, охваченный предвкушением отдыха за городом, я и не заметил, что охраняется только председательский дом, там, где черные утюжки.
Я подошел к столовой, куры панически разбежались врассыпную и, видимо, на звук их кудахтанья из двери вышел человек с двумя мертвыми гусями в руках. Кровь стекала по перьям, но не впитывалась в них. «Как с гуся вода», – подумал я.
Когда-то белый халат мужика говорил о том, что он повар. Физиономия же у повара была зверская, что подчеркивали окровавленные гуси в руках.
Я улыбнулся, как можно обаятельней, и спросил,
– А председатель где?
Мужик махнул тяжеленным гусем в сторону леса и промолчал.
– А когда придет? – Не унимался я.
Повар положил одного из гусей на деревянный стол под навесом и два раза растопырил пятерню, вымазанную кровью, потом добавил еще два пальца. Из чего я сделал следующие выводы: председатель придет в двенадцать, а повар в коммуне – немой.
Но слышит.
Немой повар положил и второго гуся на стол и воззрился на меня вопросительно,
– Сейчас, – успокоительно закивал я, молния моей сумки немного заедала, но я справился, и вытащил новенькие газеты.
– Вот, – стараясь не торопиться, я развернул одну их газет на третьей странице. Председатель коммуны с добродушными морщинками у глаз ласково смотрел с фотографии.
– А я Виктор Жуков – ткнул я пальцем в подпись под материалом, – принес заметку про вашего мальчика.
Мужик ухмыльнулся, но краше от этого не стал. Рукой в крови и перьях, он показал на свой рот, потом на меня.
– А, кушать! – понял я нехитрую пантомиму, – очень даже, я не завтракал.
Мужик сполоснул руки кипятком, не поморщившись, из закипающего на плите чайника, вошел в дом и вынес миску гречневой каши и керамическое блюдце с порезанными луком и зеленью.
– Спасибо, конечно, – протянул я, подмигивая мужику на гусей.