Страница 10 из 13
Ей не шли эти духи, девица была стильная и похожа на студентку. Скорей всего, она и была студенткой. Просто подрабатывала. Кем она подрабатывает, я вычислил бы даже, если бы она была в домашнем халате.
Помню, однажды в декабре, в Татьянин день, я с моей коллегой из дружественной газеты ездил на задание на объездную. Нужно было взять интервью у проститутки, работающей на дороге.
Когда мы с шофером Олегом уже вычислили девочку, стоявшую на остановке, коллега все дергала меня за рукав и шипела: «Не может быть! Будет неудобно, если мы ошиблись».
Но мы не ошиблись, и девица рассказала нам слезливую историю про негодяя отчима, который и выписал бедняге направление в плечевые, и вообще про всю свою поломатую жизнь.
Коллегу из дружественной газеты больше всего интересовал вопрос, получает ли девушка удовольствие от общения. На что та отплюнулась: «Да вы что, какое удовольствие?!» И моя коллега – порядочная женщина при муже – всю обратную дорогу переживала именно по этому поводу. То, что девушка не получает удовольствие от продажного секса, казалось ей самым ужасным в жизни проститутки.
Заморенный Валерка плюхнулся на стул и его длинный нос тут же завис над бокалом. Официантки с вежливыми улыбками утащили от нашего столика лишние стулья, и мы спокойно досидели до темноты.
Я сбегал в туалет, который был в ста метрах за летником и, когда возвращался, меня «накрыло».
Это продолжалось несколько секунд…
Когда я шел, глядя на освещенный летник, где, извиваясь, танцевали пары, где плясала толстуха декольте, косенькая и мышка, и рядом нелепо дергался их кавалер. Плясала компания молодых, для которых у нас забрали стулья. Изгибались проститутки помоложе, собственно, плясали все, за редким исключением.…Так вот, когда я глянул на танцующих, вдруг, на несколько секунд умолкла музыка…Она продолжала звучать вне, но внутри моего видения было молчание и люди извивались в напряженной тишине, как рыбы в аквариуме. Их движения были нелепыми, лица снизу освещались красным. И я вдруг понял: это ад и агония. Зазывные улыбки превратились в гримасы, движения выдавали невыносимую боль. Вдруг среди полного безмолвия прозвучал спокойный голос: «Но вот, веселье и радость! Убивают волов и режут овец, едят мясо и пьют вино: «будем есть и пить, ибо завтра умрем». Голос окреп: «Не будет прощено вам это нечестие, доколе не умрете…»
Я снова услышал музыку, когда подошел к столику. Я знал, что слова были из Исайи. Как всякий творческий человек, которому в руки попала Библия, я упивался Псалмами царя Давида и поэтом-пророком Исайей. Он не только был поэтом, но и общественным деятелем царских кровей.
Давным-давно, еще в школе, когда за Библию можно было сесть всерьез и надолго, ко мне подсел один пацан из не очень приятных мне, общаться с ним я обычно не хотел. И рассказал, вдруг, ни с того ни с сего, что у него есть знакомый парень, он прочитал Библию и сошел с ума. Я пожал плечами, какое мне было дело до какой-то Библии или до сумасшедшего парня. А пацан все выспрашивал меня – нет ли у меня такой книги, говорил, что лучше не читать – свихнешься.
Этот пацан – Сашка Москалев, как я потом узнал, был доверенным нашей классной руководительницы, и, думаю, таким способом прощупывал нас, школьников, на предмет религиозного мракобесия.
Библию я прочитал уже взрослым. И, наверное, таки сошел с ума, потому что начал редко, но видеть подобные вещи и слышать цитаты из Библии. От моего желания эти процессы не зависели. Не мог я их вызвать по своему желанию. «Накрывало» меня на несколько секунд, и далее я как бы прозревал. Я однажды разговаривал об этом с одним священником – делал материал о мужском монастыре. Поп был деловой – монастырь его рос и развивался, они там и теплицы строили, и коз завели. Когда я ему рассказал, как меня накрывает, он долго молча смотрел на меня, а потом сказал, что это – различение духов, не каждому верующему дается.
И за что мне далось, за какие прегрешения или наоборот, подвиги – не знаю.
Мне эта особенность не мешала, просто, как бы вырывала из повседневности, заставляла задуматься.
Я сел и огляделся новыми глазами. Зазывно и развратно извивались женщины перед сидящими мужчинами. Мне стало тошно.
– Пошли. Пусть они без нас агонизируют.
Валерка ухмыльнулся, кряхтя, выбрался из-за столика. Путь наш лежал к моему дому, как и в прошлую пятницу, через окно с зеленой лампой.
– Будем смотреть секунд по тридцать, тот, кто внизу, засекает, и стягивает, того, кто смотрит. Даже давай по двадцать секунд, – сказал Валерка.
– Ладно. Только первым на кучу песка лезу я.
Песок был на месте, и лампа под зеленым абажуром так же мягко отбрасывала с подоконника зеленую тень.
Я полез по влажному песку, Валерка уставился в циферблат. Песок холодил тонкие подошвы, сыпался в туфли…Я заглянул в комнату, стараясь запомнить как можно больше.
Женщины у телевизора не было, но ее тень мелькала в полуприкрытой кухне. Задом к окну стоял телевизор на тумбочке, на нем – черный «утюжок». Зеленый глазок, светящийся сбоку, когда я заглянул в окно, сменился красным. На меня нашло странное оцепенение… И тут горячая даже сквозь свитер Валеркина рука стянула меня вниз.
Я затряс головой.
– Есть. Аппаратик на телевизоре. Хозяйка на кухне.
– Видимо, ее присутствие необязательно, – Валерка отодвинул меня, – Ну, я полез.
– Погоди, – повысил я голос. Мне вспомнился заостренный Валеркин нос, и я ну никак не мог разрешить ему снова заглянуть в эту комнату, из-за которой ему стало так плохо.
– У меня идея, – сказал я, – Не нужно тебе туда смотреть. Пошли в гости.
– Так просто?
– Ну, даю тебе пять минут на подготовку к интервью.
– Даже не знаю. Ну, что, прийти и сказать: «Я тут к вам в окошко заглянул и чуть дуба не дал. Объясните, почему?»
– Пойдешь ты. – Ткнул я Валерку пальцем в грудь, – я светиться не должен. Мне еще в лес ехать. Полный тайн – хмыкнул я.
– А что говорить придумывай, не мне тебя учить.
Что-то неважно я себя чувствовал, голова кругом шла, посидеть бы где, я начал оглядываться.
– Ну, опрос общественного мнения, что ли…. – Польщенный моей завуалированной похвалой, Валерка приосанился.
– Ну, опрос так опрос. – ответил я. Худо мне было.
Ночной двор замирал. С верхних этажей доносились вечные призывы: «Я кому сказала, домой»! Попискивали летучие мыши, проносящиеся на фоне полной луны. От полнолуния дорожки и трава казались покрытыми снегом.
– Ну, типа, я – это я, – размышлял Валерка, пока мы шли к подъезду. – Нет. Опрос не годится, – приостановился он. – Лучше у них, типа, во дворе кого-то убили. Нет. Это круто, лучше гробанули. Ну, все…
Я сел на скамейку – передохнуть, а Валерка двинулся в темный подъезд.
Но двери ему не открыли. Когда мы вновь подошли к окну – оно не светилось, и лампы на подоконнике не было.
Глава 6
Сегодня на работу никто из нас не опоздал. Мы стояли перед дверью кабинета ровно в девять, я сделал шаг в сторону и предоставил Валерке открыть кабинет.
Оранжевая игрушка покачивалась на притолоке, но плакатик был другим.
«Лучше хорошо сидеть, чем плохо висеть» – гласила надпись.
Ключи от кабинета были только у нас. Молодая, но ленивая уборщица Надежда иногда в нашем присутствии елозила по полу мокрой тряпкой. Столы мы редко, но протирали сами.
Алиби у нас с Валеркой было обоюдное – вечер мы провели вместе, и я, что называется, собственноручно посадил его на маршрутку возле моего дома.
– Ну, давай поименно переберем всю редакцию, – начал Валерка, склонный к раскладыванию всего по полочкам. Начнем сверху.
Наш редактор Илья Леонидович был человеком с тонким чувством юмора и опуститься до подобного: «сидеть-висеть» не мог. Не тот стиль. Впрочем, опуститься до подобного он не мог по определению. Потому что ужинал с генералами. О чем мы нередко узнавали на «разборе полетов» после выхода очередного номера. Когда мы вваливались в начальственный кабинет, с шумом занимая места, редактор морщился, как от кислого, бросал в рот какую-то таблетку, очень долго запивал ее минералкой и сообщал, что вчера ужинал с генералом М или Н.. Мы затихали, понимая, что ужины в подобном обществе, кроме приятных, перспективных отношений могут принести и головную боль. Так сказать, издержки общения. Но уж такая доля была у главного редактора.