Страница 45 из 53
— В чем убедилась? Зачем я, по-вашему, теперь приехал, после всего?
— Ну мало ли… Не наигрался, — дед буравил глазами Вересова.
Макс в это время попытался пройти мимо него в квартиру.
— Ты это, полегче, — повысил голос Стрельников. — А то сейчас милицию вызову.
— Марину позовите, и никого не понадобиться вызывать.
— Нету Марины, уехала.
— Как уехала? Куда? — выдохнул Макс и замер, пытаясь осознать сказанное.
— С Федькой Нетудыхатой. На заработки, — довольно заявил дед и, воспользовавшись замешательством Максима, захлопнул перед ним дверь.
19. Просто Марина
То, что жизнь подчас совершает сумасшедшие витки, Мара усвоила давно. Во-первых, тому способствовал школьный курс литературы. Во-вторых, кинематограф, в особенности многочисленные мыльные оперы, впитанные ею фактически с молоком матери, большой поклонницы латино-американских телесериалов. Одно из самых ярких воспоминаний детства — это мама, рыдающая над несчастной судьбой бедной мексиканской девушки просто Марии, оставшейся в одиночестве с ребенком на руках, но превозмогшей все жизненные невзгоды и взошедшей на олимп модной индустрии.
В-третьих, были еще все те же пресловутые женские романы, читанные ею в районе третьего курса. Правда, там обычно все заканчивалось хорошо. А Мара была уверена, что в ее собственной жизни отныне все будет беспросветно — да какой, вообще, возможен просвет, когда все настолько наперекосяк?
Дорогой до Новой Ушицы Мара еще пыталась анализировать.
1. Ей грозит суд. Самый настоящий. По какому-то дикому обвинению, которое администрация школы не сочла диким.
2. Суда она может избежать только в том случае, если Гусев уговорит Вересовых не писать заявление. Здесь на нее накатывала волна странного отупения. Она знала, была уверена в том, что Максим не будет этого делать. Откуда она это знала, не имела понятия. Просто знала и все. Но был третий пункт, который оставлял поле для сомнений во втором.
3. Кирилл ее ненавидит. Бог знает, за что и почему. Но ненавидит. И все, что он сделал, он сделал, чтобы отомстить ей. Мара включала педагога. Педагог не включался. Но обрывочные мысли в голову приходили. Кирилл не хотел, чтобы она встречалась с его отцом. Кирилл с самого начала ее невзлюбил. Зато, как всем детям, наверняка ему хотелось, чтобы отец любил мать. А мать любила отца.
4. А что на самом деле чувствовал Максим? Им ведь было хорошо вместе. По-настоящему хорошо. Она даже представить не могла, что между ними не любовь, а что-то иное. Тем смешнее и горше было теперь осознать, что вообще-то вся эта любовь была в ее голове. А что в его — она не знала. Кирилл пытался просветить. Но она и сама не дура. Как на него женщины смотрят, видела. Как он раскован в общении с ними, убедилась. Вокруг него такие, как Лина. Мара в эту категорию не вписывалась. Вписывалась ли Ирина Робинсон, Мара не знала и не очень хотела знать. Довольно было того, что Кирилл считал, что отец любит мать. Действительно, и отчего ей никогда не приходило в голову, что не случайно же он за столько лет после развода так и не женился? Для Мары это все имело сокрушительное значение, не оставлявшего камня на камне от ее надежд. И вряд ли она могла назвать хоть что-то более ужасное, чем быть оставленной ради другой женщины, если бы не…
5. … если бы не выходка Кирилла. Потому что хуже всего было то, что она не знала, как смотреть Максу в глаза после всего. Будто она действительно виновата. Прав Виктор Иванович — значит, это она не справилась. Значит, это она повод дала допустить такую мысль относительно ее. Было стыдно. Ужасно по-детски стыдно. И страшно. Не столько страшно, что все это грозит серьезными последствиями, сколько страшно, что Максим, когда узнает обо всем, сам не захочет ее видеть. Возненавидит ее. Никогда не простит. Потому что Кирилл — его сын. А она — просто девушка, которая случайно попала в его жизнь и в его постель. Могла попасть любая другая.
Помимо этого, был еще шестой пункт, который, впрочем, волновал ее менее всего. Работу в Киеве ей не получить. Мало обычной безработицы, так теперь еще слухи. Кому нужна учительница французского, обвиненная в совращении несовершеннолетнего ученика?
Перед дедом храбрилась. Но оба понимали, что никакой работы ни в какой Новой Ушице она, скорее всего, не найдет.
Но тут ошибка вышла.
Отревевшись всю пятницу и выходные в доме номер двадцать два по улице Пушкина, где последние шестьдесят восемь лет своей жизни обитала баба Лена, в понедельник Мара отправилась в единственную в Новой Ушице школу. Где, как оказалось, потребности в учителе французского языка не было.
«Были бы вы англичанкой или хоть немкой, это был бы разговор, — очень «вежливо» протянула директриса, — а на что нам француженка?»
Примерно то же в разных интерпретациях она слышала и в другие дни, отправляясь искать работу в Браиловку, Антоновку, Миньковцы, Капустяны, Иванковцы, Демьянковцы и Держановку.
Время шло. Марина мало ела, а что бы ни съела, от всего выворачивало. Спала отвратительно. Вернее сказать, почти не спала.
«Нервы!» — обреченно вздыхала она, баба Лена качала головой и уходила в другую комнату, давая девушке поплакать вволю. Плакала она много, регулярно, ночами напролет. Несколько раз порывалась позвонить Максу и все время оттягивала. Помимо прочего, мучила ее еще и вина перед ним — сбежала, слова не сказав… Но с другой стороны, она даже не знала, нужно ли ему это слово.
«Мне нужно. Мне!» — говорила она. И откладывала этот проклятый звонок на каждый следующий день. И даже уже почти не жалела, что выбросила сим-карту. Хоть время было подумать. Если бы только она могла о чем-то думать!
Еще в пятницу, первый день, как она оказалась в Новой Ушице, отзвонился дед и сообщил, что Вересовы никакого заявления писать не будут. Директор школы ее разыскивал, но она, черт подери, теперь с новым номером!
От этой новости легче не стало. Собственно, эта новость и спровоцировала трехдневную истерику. Закончилось тем, что в воскресенье ввалилась баба Лена и наорала на нее, что если так будет продолжаться, то выгонит ее из своего дома назад в Бровары, раз с милицией обошлось. Потому как сама баба Лена такую истерику помнит у Валюхи. Тоже, дескать, примчалась, хвост поджавши, двадцать четыре года назад.
Это подействовало на Мару отрезвляюще.
Больше недели поисков нового места работы результатов не давали.
Физическое состояние ухудшалось.
Глаза на мокром месте.
Под глазами залегли тени.
Цвет лица сделался нездоровым.
Еще хуже — дурацкое ощущение, что она чем-то отравилась. Желудочно-кишечный тракт с ума сошел. И никакой Мезим не помогал. Не говоря уже о головокружениях, но это, по всей видимости, было результатом бессонных ночей.
В первый вторник марта, когда прошло ровно две недели с тех пор, как Кирилл поцеловал ее в коридоре 92-ой гимназии, баба Лена не выдержала.
— Да за яким дідьком здалась тобі та школа! В магазині Лідки Бігуненко продавщиця нужна! Считать вмієш чи тіки по-французськи балакать?
Мара тяжело вздохнула и мотнула головой.
— Я буду искать по специальности. Это не обсуждается.
— Ой-ой-ой! Ділова! Ти в технікум ходила?
— В какой техникум?
— Какой, какой! Приїхала, нічого не знає, хоч за руку води! Технікум механізації сільського господарства! Була чи ні?
В среду с утра, едва справившись с очередным приступом дикой тошноты и забредя по дороге в аптеку за успокоительным, Мара отправилась в технарь.
И тут (о, чудо!) ей, наконец, повезло. В техникуме была вакансия преподавателя иностранного языка. И в сущности, все равно, какого!
Впервые в ней шевельнулось что-то, отдаленно напоминавшее радость. Словно бы маленькая победа. Первая маленькая победа после кошмарной черной полосы, в которую она угодила.
Но, как оказалось, радость была преждевременная. Черных полос бывает и по две. И даже не черных, а розовых. На тесте на беременность, купленном на всякий случай вместе с успокоительным. Вот тебе и «Просто Марина».