Спасения нет

— Что включилось, то включилось.

— Олли, прошу тебя, нельзя же так…

Другой рукой он погладил щеку омни, подивившись шелковистой коже. Ни у одной его девчонки такой гладкой не бывало. Злоязыкий Тронд объявил как–то, что утопийцы метят превратиться в эльфов. Может, в этом что–то есть. Фейри славились ненасытностью в страсти.

— А мне надо, — отозвался он и приступил к поцелуям. Манипуляция — ну и пусть. Секс — лучший способ забыть обо всех неприятностях, а откровенничать с Лоло он вовсе не собирался. Ему только и не хватало серьезных расспросов и искреннего участия в семейных делах. — Слушай, вроде как у меня таблеточка осталась.

Лоло помедлило, зависнув в пустоте между стыдом и голодом.

— Я не ради них с тобой.

— Знаю.

Олли пошарил по полу, потянул к себе смятую тряпку, в которую превратились его драгоценные пурпурные штаны. И, нащупав последний белый полушарик, с удовольствием заглянул в ставшее угрюмым лицо: совсем как у Сумико перед боем. Хихикнув, он прижал таблетку к члену Лоло.

— Скотина! — вскрикнуло Лоло, когда Олли запустил инъектор. Но глаза уже затуманились слезами — зеро–нарк проник в эректильные ткани. — Так нечестно.

Олли, усмехнувшись, велел Таю поставить сексуальную подборку, которую они слушали ночью. Глуховатый голос Сумико пролился из колонки динамика — исполнялась электробаллада о каких–то древних любовниках.

— Люблю!

Лоло протяжно и грязно хихикало, признавая капитуляцию. Оне уже не противилось, когда ладонь Олли пригнула голову омни к своему животу. Умелые губы пощипывали и лизали все, что встречали на пути. Олли откинулся на подушку, наслаждаясь предварительными ласками — разгоряченная кровь вышибла из головы все мысли о семейных бедах.

Спасибо, хоть душ работал как следует. В этом ветхом домишке на Куперлэнд–роуд вся техника дышала на ладан. Олли встал под горячие струи и принялся втирать в волосы пригоршню лавандового шампуня. Потом кондиционер. Он всегда накладывал его дважды. И не понимал, почему почти все его друзья пренебрегают этим средством. От него же волосы так классно смотрятся!

Минут двадцать он провертелся перед зеркалом: просушил волосы феном, тщательно смазал маслом и уложил пышными волнами над ушами. На кончиках еще сохранился красноватый отлив. Круто!

Он склонился к зеркалу, рассматривая свой лоб. Ясное дело, все в порядке. Для залысин он еще молод. Бик просто дразнится, глупо его слушать.

Чистый, в свежей футболке и дорогих джинсах из натурального хлопка, с безупречной прической, он готов был предстать перед миром, Лоло, семьей…

Лоло забилось в спальню — общение со старомодными земными семьями всегда пугало утопийцев, а с этой особенно. Однажды ночью оне долго и нудно объясняло, что в утопийских семейных группах все иначе. Меньше ожиданий, меньше критики, больше доверия и поддержки. Олли всегда злил скрытый в таких речах намек на превосходство.

— Вечером увидимся, — бросил он вместо приветствия.

Лоло совсем увяло.

— Отымел и норовишь сразу сплавить?

Да.

— Нет, просто у меня дела, только и всего. Скучные дела.

— Могу я помочь?

— Лоло, кроме шуток, в этой части моей жизни тебе делать нечего.

— Ты собираешься что–то украсть?

— Ох, морока с тобой. — Он подбоченился. Злился на себя за стереотипную позу, но на Лоло — еще больше. — Почему с тобой всегда так трудно?

Лоло подошло, жадно обняло его за плечи.

— Вовсе со мной не трудно. Просто не хочу, чтобы тебя ранили или арестовали… или хуже того. Ты для меня всё, сам знаешь. Этот твой Легион — опасная компания.

Олли задрал голову к совсем не похожему на Сумико лицу.

— Для меня не опасная. Я с ними вырос, они мои друзья.

— Тебе нужны новые друзья.

— Сейчас не нужны. Мы планируем основательно заработать.

Лоло прижало его крепче.

— Ты два месяца об этом твердишь. Только… будь осторожен.

— Ясное дело. Я тебе позвоню, когда освобожусь. Пробежимся опять по клубам.

— Ты в клубах только горячего мясца ищешь.

— Ни хрена, ты бы себя послушало!

— Но так и есть, — проныло Лоло.

И это у них называется — мужская фаза?

— Ничего не так. Слушай, иди уже, а? Часики тикают.

Лоло повесило голову. И опять слезы на глазах, только зеро–нарк тут ни при чем.

— Ты сердишься. Я же вижу, у тебя что–то на душе. Обещаю, я не стану выспрашивать, что случилось, но дай слово позвонить.

— Непременно.

«В первое же синелуние месяца на букву Ц!»

— Тогда ладно… — Робкая улыбка. Последние объятия. И оне уходит вниз по лестнице, пригибаясь, чтобы не врезаться макушкой в потолок.

— Боже сраный, — буркнул Олли, когда за Лоло хлопнула входная дверь. Было немалое искушение тут же и покончить с этим делом, положить конец бесконечным драмам. А все–таки оне при всех неврозах и ненасытности в постели так знойно и грязно…

Олли вздохнул, проверил, не подпортили ли дурацкие объятия его непревзойденную прическу, и отправился к бабушке.

Сотни лет назад, когда строился этот дом, голографических экранов больше внутренней стены еще не водилось, а голографических интерактивок — тем более. Под современный мир его пришлось специально подстраивать. Олли, как сумел, инсталлировал проекторы и датчики, превратил полкомнаты в интерактивную сцену. Только смотрелась она как призрачный куб, плюхнувшийся на протертый до основы ковер, и окно сквозь него просвечивало.

Бабушка, ясное дело, сидела в большущем кресле, которое он ей раздобыл в прошлом году, — прямо на краю искрящейся лазерной проекции. Она никогда не подключала функцию интерактива, зато проектор устанавливала на высокое разрешение, так что мыло полностью загораживало от нее реальный мир. С минуту Олли критически осматривал ее. В этом году бабушка набрала вес — не то чтобы стала больше есть, а просто почти не выходила теперь из дому. Его уже начинал беспокоить такой недостаток физической активности.

Полтора года назад остеоартрит в позвоночнике зашел у нее так далеко, что от боли бабушка едва двигалась. Олли потратил все свои деньги и малость чужих, но оплатил ей К-клеточную терапию по восстановлению стершихся позвоночных дисков в пояснице. Причем операцию делали в приличной клинике, из Ричмондских. Клетки пришельцев сработали на отлично: болезненное воспаление прошло. Но теперь она стала забывчивой и что–то уж очень тихой — ничего не осталось от смешливой тетки, которая в одиночку растила их с Биком после ухода матери.

— Привет, ба. Как жизнь?

Она радостно подставила щеку под поцелуй.

— Мальчик мой, у тебя все хорошо?

— А как же!

— Мне послышалось, ты ссорился с новой подружкой — той, высокой.

— Нет. Все у нас отлично.

Попытка вразумить бабушку относительно половой принадлежности Лоло привела бы к бесконечным осложнениям, к которым он был совершенно не готов.

— Это хорошо. Она мне нравится. Хорошенькая.

Олли про себя взмолился — только бы не покраснеть.

— Да, она классная.

— Только не вздумай жениться на такой, что все ноет и жалуется. Такие все губят.

— Верно, ба.

Она захихикала.

— Знаю, ты меня слушать не станешь, только я, мой мальчик, правду говорю.

— Я знаю.

— И не затягивай, давно пора остепениться. Я это уже говорила, да? Мне бы надо было много раньше обзавестись детьми, и вашей матери тоже.

Он присел на корточки перед ее креслом, всмотрелся в усталые глаза.

— Ба, ты ставила вариться каллалу к обеду?

Она нахмурилась.

— Господи, уже обедать пора?

— Три часа.

— Надо мне бросать это мыло. Увлекательные сериалы, но столько времени отнимают.

— Да, но раз тебе нравится, так и смотри.

Олли улыбнулся ей снизу, силясь навести мост между этой старой бездельницей и той крутой решительной личностью, что учила его, мальчишку, кодировать и показывала вход в подпольные сети. Может, перемена случилась, когда он был в университете, пока его не выставили за попытку через кампусную сеть пробить защиту финансовых учреждений.