Страница 1 из 4
A
Иногда и владельцы крупных состояний зовут замуж женщин куда ниже себя по положению. Это не так чтобы часто встречается, однако сумасшедшие влюбленные бросаются в омут с головой.
Но что было в голове мистера О'Каллахана, далеко не юного, повидавшего виды джентльмена, когда он вознамерился жениться на собственной экономке? И ладно бы экономка была молодой обаятельной особой! Так нет же! Миссис Гринвуд моложе его всего на четыре года, носит строгие платья и производит впечатление исключительно своей сдержанностью! Еще и регулярно отказывает ему в его матримониальных посягательствах!
Странно было бы назвать эти отношения любовью... Но, может быть, все-таки это любовь? Любовь, длящаяся почти тридцать лет? Любовь сильнее разлуки, разочарования и смерти? Любовь на закате в Закатной повести...
Закатная повесть
1
2
3
4
Закатная повесть
1
Сентябрь 1910 года, Блэкруф, Уиклоу.
Мистер О’Каллахан внимательно посмотрел на шахматную доску, еще раз перечитал полученное накануне письмо от своего приятеля, и, больше уже ни минуты не сомневаясь, передвинул епископа.После записал этот ход в записную книжку и отметил про себя, что старина Джош определенно сдает позиции. Стареет. Впрочем, и партия длилась третий месяц.Твердо вознамерившись отписать Джошу в Лондон вечером, мистер О’Каллахан поправил узел галстука и вышел из кабинета.Заглянул в столовую. Хокинз стоял у камина под часами и внимательно следил за часовой стрелкой, периодически поглядывая на раскрытые в ладони карманные часы. В общем-то, это было даже забавно – держать в слугах англичан. Правда, теперь, спустя столько времени, мистер О’Каллахан не испытывал и доли того восторга, какой мог быть у него лет тридцать тому назад при мысли о подобном положении вещей.- Вы не видали миссис Гринвуд? – удивившись собственной бесстрастности, спросил мистер О’Каллахан дворецкого.- Пожалуй, на половине слуг, мистер О’Каллахан, - повернулся к нему Хокинз и поклонился.- Благодарю вас, Хокинз.С этими словами мистер О’Каллахан пошел дальше.Экономка стояла у кладовой и раскладывала постельное белье. Неугомонная женщина!- Миссис Гринвуд, этим больше некому заняться? – недовольным тоном обратился к ней хозяин дома.- Именно сейчас – некому, сэр. Миссис О’Каллахан тщательно следит за тем, чтобы слуги не оставались без работы, - ответила экономка, оставив свое занятие, и повернулась к мистеру О’Каллахану.- И это не может подождать, пока кто-нибудь освободится?- Нет, сэр. Миссис О’Каллахан ясно дала понять, что все должно быть закончено сегодня к вечеру.- Вам это все не надоело еще?- Это моя работа, сэр, - миссис Гринвуд удивленно посмотрела на своего хозяина: ей приходится объяснять ему такие простые вещи. – Мне за нее платят.Мистер О’Каллахан мрачно взглянул на нее и, привалившись спиной к дверце кладовой, негромко сказал:- Выходите за меня замуж, вот что.Она опустила глаза, сделала несколько быстрых коротких вздохов и ровным голосом ответила:- Вынуждена отказать вам, сэр. Не сочтите, что я не ценю ваш порыв, но я не нуждаюсь ни в чьей жалости.- Я предлагаю вам не жалость, а замужество, миссис Гринвуд. Завтра мы идем в Сити-холл.- Нет, сэр, - настаивала экономка.- Воля ваша, - рассердился мистер О’Каллахан и, отлепившись от дверцы, пошел прочь, чуть прихрамывая. Когда он торопился или злился, эта старая хромота всегда становилась заметной, хотя в обычное время никто никогда не видел бы ее.Обстоятельства, при которых он ощутимо повредил ногу на всю оставшуюся жизнь, были неразрывно связаны с миссис Гринвуд.Июнь 1883 года, ИпсуичТрель соловья, доносившаяся с заднего двора фабрики, где изгородью был высажен боярышник, весело раздавалась по всей округе. Даже за ручьем слышно. Вот уж сумасшедшая птичка – нашла, где поселиться.Питер окунул руки в прозрачную воду, стекающую по камням вниз, к реке, воронкой уходившей в море. И легко вздохнул. Стало немного легче. Не так горели пальцы, боль в мозолях немного отступила. Еще немного, и он попривыкнет.«Это тебе не жевательный табак по коробкам рассовывать, педди!» - так говорили ему на фабрике Гринвуда, когда он взялся за то, чтобы крутить сигареты. Такая работа мистером Гринвудом оплачивалась лучше. Но и была несоизмеримо труднее. Нет, Питер О’Каллахан совсем уж новичком здесь не был. Пятый год он работал на одного хозяина. С тех пор, как оставил Голуэй и семью в поисках лучшей жизни. Но в цех по производству самокрутных сигарет, которые только недавно начали изготавливать в Ипсуиче, Питер попросился всего-то месяца три назад. И все еще не привык.Он смотрел, как вода лижет его покрасневшую кожу, и улыбался, вспоминая, как смеялся с дядюшки Грэди, когда тот совершенно серьезно убеждал его идти к нему в лавку сапожником. Но если уж оставлять землю, которая его отцу не принадлежала, но все же была родной, то уж не ради сапог старика Грэди. Глядя на уставшие натруженные пальцы, Питер думал, что однажды приедет домой с карманами, полными денег. И вырвет О’Каллаханов из нищеты.Потом он закрыл глаза и откинулся на высокую траву, росшую у ручья. До заката оставалось еще совсем немного времени. Можно бы и вздремнуть, да только сон не шел. Он считал секунды, ожидая темноты. И теперь думал не о доме. Боль из пальцев ушла. Накатывало нетерпение. Привычное уже, какое накрывало его с головой каждый раз, когда он приходил после работы к ручью.- Нора, - прошептал Питер, глядя в алеющее над головой небо и слушая соловья.Нора…Он полюбил ее с первого взгляда. Подал ей однажды руку, когда она спускалась со ступенек экипажа на дороге, отделявшей двор хозяйского дома от двора фабрики. И пропал на всю жизнь. Ей тогда было всего четырнадцать лет. Она носила пышную, совсем как у взрослой, шляпку, но еще не совсем длинное платье, закрывавшее ноги у щиколоток. Подвижное лицо ее обрамляли медные локоны. И она почти всегда улыбалась, сверкая задорными ямочками. Когда их руки соприкоснулись – его, большие, шероховатые, и ее крошечные, почти детские, затянутые в кружевные перчатки – она подняла на него глаза и, отчетливо выговаривая каждое слово, произнесла: «Благодарю вас». И для него с той минуты все в жизни было решено.Самым большим счастьем для Питера стало слышать ее голос, когда она музицировала и пела – это всегда было слышно, стоило выйти из цеха. Или наблюдать, как она отправляется на прогулку со своей гувернанткой, старательно повторяя слова на французском языке или с книгой в руках. Или увидеть ее светлое платье, мелькавшее иногда у боярышника за фабрикой.До тех пор, пока однажды он не рискнул. Пока не вышел к ней туда, где росла живая изгородь.Теперь всего было мало. Теперь думалось о будущем. Теперь понимал, что брак между ними невозможен. И в то же время оторвать себя от нее не мог. Потому что любил ее больше всего на земле. Наверное, так любить нельзя. Желал бы ей добра – ушел бы давно от мистера Гринвуда. И каждый день клялся себе, что наутро так и поступит. И каждый вечер приходил к ручью, скрытому от глаз, расстилал на траве старую, видавшую виды куртку. И ждал, когда стемнеет.Потому что Нора почти всегда приходила.- Нора, - снова беззвучно шепнул Питер, когда тень легла на его лицо.В ответ тонкие пальцы коснулись его щеки, скулы, провели по губам. Послышался шорох юбки – она села рядом, близко-близко. Так, что стало слышно ее дыхание, немного сбивчивое, словно она бежала и теперь старалась отдышаться.- Питер, - негромко сказала Нора, вложив свою руку в его большую ладонь, как в день их первой встречи, - мне иногда безумно стыдно, что ты работаешь у отца.Его губы расплылись в улыбке, он перекатился набок и стал разглядывать ее. Сейчас она была в простом суконном сером платье, будто ей казалось, что этак ее не узнают в девушке, пробиравшейся к ручью.- Вам жаль меня, мисс Гринвуд? – спросил Питер, сдерживая смех.- Нет… да… я не знаю. Но мне всегда кажется, что следует что-то сделать. И все время думаю, как могу все изменить. Давай сбежим! – вдруг улыбнулась Нора.- Давайте. У меня накоплено целых пять фунтов. Поедем в Голуэй. Вам понравится, мисс Гринвуд, - он приподнялся на локте, дотянулся до ее губ и вдруг прошептал: - Все, что угодно, только не жалейте меня.Она подставила ему свои губы для поцелуя, но неожиданно снова заговорила.- У меня есть немного денег, только моих. Достались от бабушки. И кое-какие украшения, их можно будет продать, - так же резко замолчала и печально добавила: - Думаешь, это пустые мечты?- Ничего не думаю, - ответил он тихо и провел пальцами по ее щеке, коснулся затылка и снова наклонил ее голову близко к своему лицу. – Знаю только, что люблю вас.- Я тоже люблю тебя, - шепнула она и поцеловала его, прикрыв глаза и отдаваясь его губам, твердым и одновременно нежным.В который уж раз подумала о том, что не знает, как жила бы, если бы однажды он не появился среди кустов боярышника, если бы не бывало этих нескольких вечерних часов, которые они проводили на берегу ручья. И если бы только они могли всегда быть вместе. Его руки скользили по ее спине, прижимая все крепче к груди тонкое и гибкое тело. Нетерпение, знакомое уже столько мучительных месяцев снова и снова овладевало им, и он ничего не мог поделать с собой, когда пальцы его нашли ее тонкую шею, на которой наглухо были застегнуты пуговицы платья. Он желал касаться этой шеи. Губами, ладонями. Чувствовать, как бьется жилка под поцелуями. Питер обхватил ее руками и перекатил на спину, нависнув над ней. И, продолжая терзать ее пухлые теперь уже совсем красные губы, к которым прилила кровь, стал дергать пуговки ворота. А потом поймал себя на мысли, что если начнет, то не остановится.- Отец уехал в Лондон, - шепнула Нора, когда он на мгновение отстранился. Она лежала с прикрытыми глазами, наслаждаясь его поцелуями, прикосновениями его мозолистых пальцев. И отчетливо понимала, что только эти руки могут ласкать ее кожу и обнимать. Пусть она молодая наивная мечтательница, но никогда не коснуться ее другие руки. Она не позволит. – Я могу остаться сегодня до рассвета.Эти слова словно бы стали переломом в нем – прорвали плотину сдержанности, которая сковывала его столько долгих месяцев и ветшала с каждым днем. Она желает уйти с ним из Ипсуича, она желает остаться с ним на всю эту ночь. Она не может не желать его. А он? Господи, смеет ли он?Питер лежал, уткнувшись лицом ей в плечо, но пальцы его гладили ее лицо по линии профиля. Ото лба по носу, по губам, до подбородка, потом скользнули ниже, на горло. По ключицам, скрытым тканью. Ниже – к груди. Сжал ее. Прошелся по животу и пробормотал, уже не пытаясь бороться с собой:- И вы останетесь?- Я останусь, - проговорила она, прижавшись щекой к его волосам, - я останусь с тобой.Они оба слишком хорошо знали, что означает сказанное. И оба слишком хорошо понимали, что этого нельзя. И все-таки можно. Отныне и навсегда – все можно.Солнце село совсем. И соловьиная трель заглушала их шумное тяжелое дыхание. Он не видел ее глаз, и отдал бы все лишь за то, чтобы в них было такое же нетерпение, какое было в нем. Он освобождал ее от одежды, освобождался сам. И ни на минуту не мог оторваться от ее теплой и гладкой кожи. Его кожа была другая. Будто задубевшая, грубая.Дома Питера считали слишком смазливым для мужчины. Здесь, в Ипсуиче, красивым почти аристократически. Пожалуй, что так. Его черты были слишком правильными и мягкими, слишком яркими – глаза болотного цвета, слишком пышными – чуть вьющиеся каштановые волосы. Тонкий стан и ровная, совсем не сутулая спина делали бы его похожим на джентльмена. Но стоило лишь немного присмотреться, чтобы понять, что это не так. Крупные крестьянские ладони, плотная, почти твердая кожа и взгляд человека, который поклялся себе добиться большего. Злой взгляд, делавшийся нежным и ласковым лишь тогда, когда он смотрел на хозяйскую дочку.Теперь она таяла от его поцелуев. И совсем не думала о том, что всего-то через мгновение ею овладеет ирландец, рабочий табачной фабрики ее отца. Не думала, потому что для нее он уже теперь был кем-то большим. Кем-то равным. И это оказалось самым главным, самым важным его свершением.Платье ее было расстегнуто до пояса. Сквозь тонкую ткань белья Питер ласкал ее грудь, пробежался по ребрам, устроил ладонь на животе. Другой рукой водил по согнутой в колене ноге от самой щиколотки в шелковом чулке и выше, приподнимая и сминая ткань платья. Пока не добрался до кожи бедра. Дрожали оба. Боялись оба. Любили оба так, что задыхались друг без друга на этой земле.Когда в тишине раздался ее негромкий всхлип, словно бы она хныкала, прося его о большем, он не выдержал. Рванулся к ней, к ее нежному лицу. И овладел ею, наконец, прижимая к себе напряженное теперь женское тело.Нора улыбнулась ему счастливой улыбкой. В свете луны ярко блестели ее глаза, полные блаженства. Он, наконец, увидел их, эти глаза. И облегченно выдохнул, снова касаясь ее губ жадным ртом. Отвечая на его поцелуи, объятия, ласки она испытывала смущение от своей неопытности и неловкости, но вовсе не от стыда за случившееся этой теплой ночью под трель соловья, за то, что он знает теперь ее всю, как не знает никто другой. И почти не думала о себе, думала лишь о нем, желая ему счастья, потому что сама была счастлива. Счастлива одним тем, что они любили друг друга. Она шептала ему нежные слова и повторяла его имя, звучавшее для нее музыкой:- Питер…Потом, когда соловей на мгновение смолк, а их дыхания выровнялись, он, не оставляя ее ни на мгновение, не желая размыкать в близости тел незримую близость душ, проговорил ей на ухо:- Давайте сбежим… давайте поженимся…И будь, что будет…Это была их последняя встреча на ближайшие двадцать семь лет.В свой барак Питер вернулся под утро. Спать уже и смысла не было. Потому полежал немного до того часа, как рабочие стали подниматься, чтобы идти на фабрику. Далеко ходить не надо было – бараки располагались прямо у цехов. Первое, что видел человек, выходя на улицу – это здание, в котором работал.День прошел спокойно. О натруженных пальцах не думалось. Думалось о том, что этой же ночью, если Нора выберется к ручью, нужно решить, нужно составить план, нужно понять, что делать дальше. Слишком серьезным было то, что произошло. Слишком хорошо понимал он это сам, даже если она в силу возраста и неопытности не ведала, каковы могут быть последствия. Даже в случае, если никто ничего не узнает.Вечером, когда направлялся от фабрики к месту их встреч с Норой, наткнулся на Джоша.- Ты в город? – спросил тот.Питер частенько привирал, что уходит в Ипсуич к своей девчонке на ночь, чтобы меньше болтали. Даже Джошу.- Пройдусь подышу воздухом, - с улыбкой ответил О’Каллахан и пошел по узкой дорожке сквозь заросли боярышника, не увидев веселой усмешки Джоша, глядевшего ему вслед. И давно догадавшегося о свиданиях возле ручья. В ту ночь догадливость Джоша спасла ему жизнь.Питер, как делал это обыкновенно, расстелил куртку на траве, сел у воды и опустил руки в ручей. Прозрачная вода, всполахивающая алыми искрами от закатного солнца, приятно холодила кожу. И Питер закрыл глаза, чувствуя, как снова все его тело и вся его душа наполняются нетерпением. Он ждал бы Нору вечно – потому что даже это ожидание оказывалось счастьем. И не знал, что эти минуты тоже были последними, когда он чувствовал себя счастливым.Он отчетливо помнил первый удар, пришедшийся по затылку. Удар был резким, болезненным, до искр из глаз. Но сознание Питер не потерял. Может быть, потому что сразу упал в воду лицом и невольно втянул ее носом. Захлебнулся, закашлялся. И через минуту был выволочен на берег чьими-то сильными руками. Их было четверо. И он не знал их. И даже лиц не запомнил. Да и не видел их почти. Видел только руки, вытянутые перед их крепкими телами. И дубинки в этих руках. Потом замелькало. Потерялся. От боли потерялся. Слышал отвратительный тупой треск в ноге, в ребрах. Чувствовал, как работают по его телу ногами – обувь с железными набойками прибивала к земле, вонзаясь в кожу. Чувствовал, как схватив за волосы, трут лицо о шершавые камни. Чувствовал, как влага течет по лицу – отвратительно вязкая и теплая. И даже не думал о том, что это собственная кровь.Потом уже ничего не чувствовал. Казалось, что избиение длится не один час. И он терял сознание. Его снова окунали лицом в ручей, он приходил в себя. И все начиналось сызнова.Когда уже у сознания не было сил бороться, расслышал только единственный голос, прорезавший череду ударов, стонов и тяжелых дыханий.- Живой? – спросил голос.- Надо, чтоб был не живой?- Ну его к черту мараться. Оттащите его куда подальше от фабрики. Сам дойдет.Питер мотнул головой, пытаясь понять, откуда эти голоса. И что здесь делает мистер Гринвуд. А потом к лицу его приблизилось бледное пятно, которое заливали потоки собственной крови, капавшей со лба. Это лицо странным образом оказалось лицом хозяина.Тот сказал еще что-то, но Питер не расслышал. Его снова ударили. До электрического разряда в шее. Потом уже ничего не было. Ни шума, ни голосов, ни ударов.Джош нашел его у моря. Там, где в него впадает Оруэлл. У каких-то доков, где он должен был умереть. Джош не дал ему умереть.Спустя несколько дней Питер пришел в себя в больнице. У него спрашивали, что случилось, он не отвечал. Говорил, не помнит. Он, и правда, мало что помнил. Свое имя – и то с трудом. И имя Норы Гринвуд, с которой его разлучили. Еще он помнил, что этого имени называть ни за что нельзя.Через неделю своего пребывания в общей палате вздумал удрать. Чтобы найти ее. Далеко не ушел. Свалился с кровати, снова расшиб голову. Впал в горячку.Окончательно мозги на место стали только через месяц.Раны заживали. Самыми трудными были переломы. Ребра – еще ничего. А вот левая нога… Врачи говорили, он никогда не сможет нормально ходить.К черту! В танцоры Питер подаваться не собирался.Иногда заходил Джош. Но в его присутствии Питер всегда молчал. Пока однажды не спросил:- Это ты выдал меня Гринвуду?Джош выругался.- И надо было бы мне к тебе таскаться, если бы это был я!- Может, совесть проснулась, - пожал плечами Питер и поморщился от боли. Движения все еще доставляли ему немало неудобств. Но и не двигаться он не мог – слишком живой был его нрав, слишком энергичен склад ума. – Тогда кто? Ты последний видел меня той ночью.- Наш Коротышка Арчи за этот месяц стал любимцем управляющего. И сам мистер Гринвуд замечает его среди прочих, - задумчиво ответил Джош. – А Коротышка был у него в тот день, я сам видел!- Арчи… - медленно повторил Питер. – Но он-то откуда… - ирландец поднял глаза и негромко спросил: - Много я наболтал, пока был не в себе?- Не много, - отмахнулся Джош и достал из кармана трубку. Долго раскуривал ее и, наконец, с усмешкой сказал: - Только знай себе твердил о любви к зеленому лесу.- Люблю, знаешь ли, прогулки по лесу. Теперь вот не скоро погуляю, - он кивнул на искалеченную ногу.- Лучше хромым, чем мертвым, - засмеялся Джош и, вмиг став серьезным, добавил: - Видишь, до чего довела твоя любовь к прогулкам по лесу. Будто не мог гулять в другом месте…- Не мог, Джош.Тот снова громко выругался и вытащил из кармана слегка потрепанную местную газетенку, сложенную в несколько раз. Видно было, что Джош таскает ее в пиджаке не первый день. Он повертел газету в руках, а потом решительно ткнул в руки Питеру.- Вот, почитай-ка… о лесе.Питер непонимающе уставился на ровные печатные строки, осторожно развернул газету, а потом понял, что сложена она именно той стороной кверху, на какой и было то, что Джош велел читать. Читал Питер неплохо для нищего ирландца, крестьянского сына. Но в ту минуту, как осознал смысл первой же строки, пожалел, что учился читать когда-то. Потому что так проще было бы не верить ни единому слову.«Мисс Нора Луиза Гринвуд, дочь мистера С. Б. Гринвуда из Ипсуича, и Эллиот Меннерс, 7-ой граф Ратленд, заключили брак в четверг 16 июня в Церкви Св. Павла, в 9:30 утра. Церемонию провел пр. Дж. Джонс. Брак был засвидетельствован ее отцом, мистером С. Б. Гринвудом. Подружкой невесты имела честь быть мисс Эдна Хэвлик. Шафером жениха был лорд Фицджеральд Керби. После свадебного путешествия в Италию молодожены поселятся в Париже».… поселятся в Париже…. Поселятся…Питер оторвался от газеты.- Занимательный лес, - мягко сказал он, глядя прямо перед собой. Он считал, сколько времени прошло. Получалось около двух недель. Значит, теперь она где-то в Европе. Нора Луиза Меннерс. Графиня Ратленд. Мечта мистера Гринвуда осуществилась. У него будут породистые внуки. Питер снова посмотрел на Джоша. – Я вернусь в Голуэй. К отцу.- И что ты будешь делать в своем Голуэе? – выпуская изо рта клуб дыма, спросил приятель. – У меня есть идея получше. Отправимся на Оранжевую, в Африку. Там алмазные прииски. Наймемся для начала на работу, а если повезет, может, и мы какой участок заполучить сумеем. Там алмазы, говорят, под ногами, как у нас обычные камни валяются. Только собирай!Питер тупо мотнул головой, едва ли понимая, о чем болтает Джош.После этого он поправлялся еще медленнее, чем до того. Когда однажды стал ступать на больную ногу и понял, что может пройти несколько десятков ярдов, ринулся все-таки на фабрику. Ни Гринвуда, ни его дочери там не было.В Африку? Ну, пусть в Африку. Там он научился бы снова жить.Несколько недель спустя, Питер О’Каллахан и Джош Мартин отплывали из порта Ипсуич по реке Оруэлл к Северному морю, имея на двоих пять фунтов и восемь шиллингов в карманах – остальное пришлось отдать за лечение в больнице. Двумя днями позднее тело Коротышки Арчи было найдено в корабельных доках. Бедняга, видимо, был пьян, упал и сломал себе шею.