Зубы Хроноса

Владимир Колин

Зубы Хроноса

Крепость мертвых

Скрестив на груди руки, замерев и словно затаив дыхание, индеец смотрел на Луну. Ее полный диск отливал багрянцем. Облака быстро скользили по небу, и Мак Аллен мог бы поклясться, что Луна каждый раз появлялась из-за них все более блестящей, словно облака были тряпками, которыми невидимые руки начищали огромное медное блюдо. «Что это с Луной?» — чуть не спросил он Атахуальпу, но не решился нарушить молчание. Два часа тому назад, когда они пересекали на плоту реку, индеец попросил его молчать: — Если заговоришь, дорога убежит…

— Куда? — спросил он, но, не получив ответа, замолчал; он был достаточно суеверен, чтобы подчиниться тому, кто и сам следовал суеверию, когда решился перевезти его за реку, туда, куда не ступала нога белого человека.

В чаще девственного леса они то и дело останавливались, и индеец замирал, скрестив на груди руки и уставившись на буйное сплетение лиан. Мак Аллен не сразу догадался, что за клубками этих растительных змей каждый раз скрывался огромный каменный идол, перед которым и замирал, сосредотачиваясь, Атахуальпа. Зеленые браслеты на его запястьях, казалось, фосфоресцировали, и Мак Аллену приходилось отгонять от себя странную мысль, что индеец скрещивает руки, чтобы вызвать свечение камней, скрытых за зелеными побегами. Раза два ему показалось, что призрачный луч, как бы отвечая, на мгновение вспыхивал из-под сплетения лиан, но он поспешил уверить себя, что это просто плод его воображения или свечение гнилушки, а то и кусочка слюды на древнем камне.

Хотя перед ними не было никакой тропинки, Атахуальпа уверенно шел вперед и все чаще застывал перед камнями, оберегаемыми буйством лесной растительности. Им не встретилось ни одного препятствия и не попалось ни одного дикого зверя, хотя ночь была полна шорохов. Наконец, они вступили в скалистую долину и снова остановились. Молча, не в силах оторвать взгляд от казавшегося безжизненным лица своего голубоглазого проводника, Мак Аллен ждал.

Шумная мелодия леса приглушенно звучала теперь где-то позади. Время от времени он различал стон обезьяны, настигнутой во сне ягуаром, или резкий крик ночной птицы, но остальные звуки сливались в беспокойный гул жизни и смерти. Страха не было… Мак Аллен давно не испытывал этого чувства… «С каких пор?» — раздумывал он, уставившись невидящим взором в рыжую гриву таинственного потомка инков.

С того утра, когда, проснувшись, он почувствовал у сердца острие каменного ножа и встретил холодные глаза нагнувшейся над ним старухи, там, в хижине, до которой дотащился из последних сил, после своего поразительного бегства из-под виселицы в Лиме? Нет, он помнил, что тогда он не испугался. Старуха привела его в поселенье. Ее сын, Атахуальпа, сопровождал его сейчас.

Или раньше, когда ему читали смертный приговор в сырой тюремной камере? Директор разглядывал свои ногти, дул на них и наводил блеск, натирая их о рукав форменной куртки… Но Мак Аллен помнил, что ему не было страшно. И с удивлением обнаружил, что не испугался даже тогда, когда на окраине города перед ним появился Диего с целой сворой испанцев. Он понял, что Диего предал его, и все же… Почему? Ведь тут испугался бы кто угодно. Не боятся только дураки. И вдруг, со всей силой ужаса, пережитого в детстве, он вспомнил.

Перед его глазами возникло кладбище. Над склепом дона Винсенте возвышалась черная пирамида, увенчанная крестом из зеленого мрамора, словно вырезанным из куска окаменевшего яда… Это была глупая игра, пари, заключенное из детского фанфаронства: он сам взобрался на верх пирамиды, и приятели в мгновение ока привязали его к зеленому кресту. Какое-то время ему казалось, что он еще слышит голоса ребят, подбадривающих друг друга и спешащих выбраться с кладбища, на котором Луна уже начала будить привидения.

Потом наступила тишина. Лишь шорох летучих мышей…

Руки затекли, и холод камня проникал сквозь залатанную рубаху. Лучи Луны, играя на тропинках между могилами, рисовали тени вампиров. Возле железной ограды, подняв к небу голову, выла собака. Ему стало страшно, и он завыл вместе с ней. Прочитанные молитвы не ослабили веревок, и когда утром вернулись мальчишки, они нашли его бессильно свесившимся в веревочной петле. Две недели с его рук не сходили синяки. Узнав о происшедшем, старый пират выпорол его канатом, потом крепко обнял. Мак Аллен улыбнулся. «Смешно, но с тех пор мне больше не было страшно. За одну ночь я растратил запас страха на целую жизнь…» Рука индейца коснулась его локтя, и Мак Аллен отскочил, морщась и глотая проклятье: Атахуальпа коснулся того самого места, в котором веревка изранила когда-то руку мальчика. «Разве можно так, мгновенно, перенестись в прошлое?» Индеец указал пальцем на дорожку, словно выхваченную Луной из бездны. «Золото! Дорога золота!» Еще секунду назад она была невидима. Теперь Мак Аллен различал каменные плиты, аккуратно уложенные между двумя низкими стенами.

Дорога начиналась прямо перед ними и тянулась, неправдоподобно прямая, к огромному кровавому диску Луны. Она поднималась вверх и, казалось, в самом деле вела на Луну.

Атахуальпа несколько раз простерся перед ней, падая и выпрямляясь с удивительной ловкостью, потом сделал Мак Аллену знак и ступил на плиты, между которыми росла мелкая серебристая трава, слегка окрашенная пурпуром лунных лучей. Мак Аллен молча последовал за ним.

Старинный путь инков так мало пострадал от дыхания времени, отделявшего двух людей с голубыми глазами от священного Инки, которого некогда проносили по этим плитам на золотых носилках! Даже если инки были более искусными строителями, чем римляне — как уверял Фрэй Мигуэль — состояние дороги было поразительным. Следя за искусным чередованием разноцветных камней, из которых были сложены низкие стены, Мак Аллен даже подумал, не поддерживало ли эту дорогу племя Атахуальпы. В таком случае индеец несомненно знал город и тайники, в которых хранилось золото. Он потрогал свой нож.

И вспомнил вечера, проведенные в поселенье индейцев. Первыми решили, что он — сын Виракочи, старики, пораженные его белой кожей, голубыми глазами, рыжими волосами и бородой и тем, что он знал их язык.

Он понял, чего они ждут от него, и вступил в игру, ведя себя так, как от него ожидали, — сурово и с достоинством, как подобает потомку стольких поколений Сыновей Солнца. Убедившись, что ему нигде не найти лучшего убежища, несколько дней он с удовлетворением принимал суеверное уважение и неясные надежды, которые вызвало в поселеньи его появление. Испанцы искали его, он знал, что тому, кто принесет его голову в Лиму, назначена премия, но был уверен, что каждый индеец вынесет любые пытки и умрет, так и не открыв его убежища, — как возлюбленная Инки Манко предпочла, чтобы ее голой привязали к дереву, выпороли до крови и наконец пронзили стрелами, но не выдала места, в котором спрятался Манко, чтобы организовать сопротивление Писсаро. С цинизмом подлинного авантюриста он пользовался неисправимой наивностью индейцев. Вера в то, что их бородатые белые боги когда-нибудь вернутся, придя со стороны моря, сделала их жертвой испанских конквистадоров, которых они приняли за этих богов, но и эта кровавая трагедия их ничему не научила. Та же глупая вера заставляла их теперь склонять головы перед Мак Алленом, и они были готовы жертвовать ради него последней каплей крови.

— «Гори» — говорил Атахуальпа. — Золото… Сердца чужестранцев жаждут золота. Они не знают, что золото — это кровь Виракочи, и мы собрали его, потому что оно — жизнь, потому что все поет и веселится при его блеске. Они даже золото превратили в смерть. И убивают нас за него…

— Но у нас еще есть золото, много золота, — шепнул один старик. — Мы храним жизнь…

Глаза Мак Аллена вдруг вспыхнули — как тогда, в индейской хижине.

— Завтра я должен видеть золото, — сказал он. — Если его довольно, хорошо. Если же нет…