Плетеный человек

Впрочем, самокритично отметил я, разумом я пользовался не слишком много, не слишком долго. В основном, последние годы жизни, да и то…

Зато раньше — было весело, всплыла мысль. На которую я улыбнулся, изумился самой возможности это сделать. Потом, с настоящим ужасом, отметил что Боли не было. С настоящим ужасом потому, что её возвращение было страшнее всего. Я бы предпочёл мучиться дальше, не имея этой садистской передышки.

А передышка всё не кончалась и не кончалась. И… я чувствовал тело. Звуки: шелест ветра, шорохи, потрескивания.

— Исполнено, — пролязгало на краю сознания голосом глюка.

Вот честно, не было сил ни удивляться, ни радоваться. Только было страшно, что Боль вернётся, а я давил себе надежду, что “всё”. Потому что, если вернётся… Не знаю, я даже умереть не мог, ничего не мог, только болеть. Осознание этого меня и привело в себя, да и злость породило немалую.

И я… рывком сел, раскрыв глаза! И оказался цел, жив, вот только… Хотя странности ощущений не столь и удивительны, после перенесённого звиздеца. Мне было абсолютно НОРМАЛЬНО, ничего не болело, но после прошедшего, возможно, я и продолжаю умирать, не замечая этого. А вечности мучений — бред умирающего разума. Хотя…

Дело в том, что моя комната изменилась. Сильно. Провал в стене, образованный мучившей меня нечистью (или глюком) никуда не исчезла. И всё покрывал слой пыли. Бельё на постели истлело, не в прах, но очевидно и заметно. А на дереве мебели виднелась плесень.

Ничего не понимаю. И даже не знаю, интересно или нет, но разбираться надо. И, для начала, с собой, разумно заключил я, начав осматривать себя. А то мало ли, чувствую себя хорошо. А детали какой, особо важной, из сентиментальных соображений, нет как факта.

Беглый осмотр туловища меня удивил, но и обрадовал. Во-первых, никаких следов лучевой болезни и дырок во мне не наблюдалось. Странно, но даже если бред — уже хорошо. Во-вторых, тело было не то чтобы истощено… поджаро и жилисто, как у альпиниста. Никогда таким не был — всегда “тяжеловесен”, даже когда активно “качался”. Но если принять во внимание пыль, то… нихрена не понимаю. Отощал? Так какого хрена я жрать не хочу? Как я СМОГ выздороветь?! Я не медик какой, но ПОНЯТНО, что я умирал! Никаких шансов: ионизация просто разрушала плоть, о мелочах вроде мутаций и рака говорить смешно — я сдохнуть должен был раньше! Раковые, мать их, клетки, уничтожило бы радиацией вместе с остальным мной!

Так, перестаём охреневать. Это просто бессмысленно, глупо и смешно, заткнул я бьющийся в истерике мозг. Вариант бреда примем, и забьём: КАКАЯ мне разница, если реальность, данная в ощущениях, говорит обратное?

Вариант посмертья какого — так тоже без разницы. Вот вообще: осознаю себя, чувствую всё, так какая разница-то? Разве что внешние условия могут отличаться. Но после пережитого…

На этом я с натуральным испугом замер. Даже думать не хотелось, что “хуже не бывает”. Вот подумаю, а снизу ОПЯТЬ какая-нибудь сволочь радостно постучит!

Поднялся на ноги. Тело, на удивление, слушалось вполне пристойно, хоть было непривычно тощим. Да прекрасно слушалось, если разобраться.

Дотопал я до покрытого пылью и разводами зеркала, ветошью, некогда бывшей вещами, стряхнул пыль, да и полюбовался на отражение.

Отражение было странным. Это, безусловно, был я. Вот только, помимо очень худого тела, как-то… вот чёрт знает, по ощущениям — изменился. Впрочем, после всей хрени последнего времени — неудивительно, махнул я рукой на всякие там ощущения.

И стал думать, а что мне, собственно, делать-то? А то окружала меня квартира, под углом. В стенке дыра, вид у обиталища — как будто годы прошли. Ну ладно, с учётом дыры — месяцы. Но была поздняя осень, когда меня разбудил взрыв. А сейчас тепло, даже расползающиеся в труху труселя не слишком нужны, хмыкнул я.

Ну, как минимум, что бы ни случилась, а Земля живая. И леса видны, и деревья, хоть и поломанные, но зеленеют. И плесень на дереве — чёрт с ней, что мебеля портит, похрен на мебеля. Живая она.

А значит, на странности своего бытия (и вероятность, что ни черта вокруг меня не Земля или вообще — не реальность) надо забить. И осмотреться. И… помыться не помешает. Не воняю, на удивление, собой. А вот тухлыми тряпками — очень даже воняю, да грязный, как чёрт.

Обследование комнаты, а после — квартиры показало, что надеть мне особо и нечего. Барахло накрылось, прогнило, порвалось и прочее. Кроме вещей не “особых”. Хоть и забросил я езду на байке, спина не позволяла, но мотокостюм, хорошей кожи, был ухожен, смазан маслом, ну и в шкафу, на мою радость, выжил.

Ну а в рамках самого что ни на есть поганого фоллаута — вполне подходящая сбруя, окончательно повеселел я. И берцы. Вот только надевать всё это на тухлотряпочного себя ни черта не хочется. А вид из окна не радовал ни разу. Руины не только от домов, но и магазинов. Водопровод — даже не смешно, хотя открытый кран продемонстрировал мне, что кроме самого факта моего бытия — чудес не наблюдается.

Так, ну в километре — парк. А в нём озёра. И вот как-то глубоко похрен на чистоту воды — чище меня гарантированно. Про радиацию можно просто забыть. А значит, прогуляюсь до парка, совершу, понимаешь, омовение. И заодно огляжусь.

Так что свернул я барахло в узел, из наиболее сохранного белья, насандалил боты, да и потопал вниз.

Лестница, к счастью, не обвалилась, но была присыпана мусором и осколками стекла. Без бот было бы неважно, мимоходом отметил я.

А на улице было… да херово было, подтверждая мои наблюдения. В сторону центра города, насколько хватало взгляда — руины. В сторону пригорода — тоже. Бомбили “с запасом”, чтоб их.

Но парк и лес уцелели, хоть и покорёженные, поломанные. Прошёл мимо магазинов, точнее обломков, что были магазинами, и понял, что ничего толкового не найду.

Но дом…

И тут внутри как будто лопнул канат. А мой дом с грохотом… обрушился. Перестав нарушать окружающий разор своей относительной целостностью. А мне стало чертовски легче. До этого оборванного каната я и не замечал внутреннее, весьма сильное напряжение.

Или, всё же, глюк? Да и пофиг, показалось или нет. Мне стало заметно лучше, жив. И променад в лесопарке я совершу, перестал я забивать голову.

А вот оказавшись в нём, заметно оскудевшем деревьями, с подпалинами пожарищ, я… не знаю. Сложно сказать. Почувствовал взгляд. Не так, как обычно, а отчётливее, что ли.

Тихо шифером шурша, крыша едет не спеша. Точнее, продолжает. Наблюдатель в мёртвом парке мёртвого города. Ну да, а сейчас из кустов вылезет розовая поняша и человечьим голосом позовёт меня в Мир Дружбы и Магии.

Повглядывался я в кусты, но поняш не появилось. И этот факт был довольно эмоционально сложен: то ли радоваться этому непоявлению, то ли огорчаться, мдя.

Но смех смехом, а чувство наблюдателя не пропадало. Но в итоге я решил на него плюнуть — ну серьёзно, совершенно бредово. Редкий лес проглядывается, а даже если прошёл год, то рентгенов вокруг для высокоорганизованной жизни столько, что даже птиц и насекомых нет.

А я… или не высокоорганизованная. Или не жизнь, окончательно определился я. Ну и похрен, а помыться надо. Мытое и одетое умертвие звучит более гордо, чем немытое и голое.

Пруд оказался на месте, был завален листвой, ветками, но, в целом — вполне себе источник воды. И даже песочком потёрся, если не отмывшись дочиста, то явно став почище. И не столь тухлотряпочным, а оборвав пару веточек с молодой хвоей — так и вообще благоуханным стал, растеревшись.

Но дальше метра в пруд не заходил, зорко приглядывая за узелком за барахлом. Потому что чувство взгляда не пропадало и нервировало. Да ещё, в процессе помывки, стало странно раздваиваться, на что я забил окончательно. На шизу — похрен. А бережёное барахло точно останется моим, вне зависимости от шизы.

И тут, видимо в опровержение моих рассуждений, сзади отчётливо и громко плеснуло. Обернулся я рывком и выпал в осадок. И было с чего!