Проданная

Имперец согнулся перед высокородным мальчишкой, скалясь отвратительной заученной улыбкой:

— Господин Мателлин, сделка зарегистрирована. Имущество вписано в реестр. Прекрасный выбор, ваше сиятельство. Поздравляю с удачной покупкой. Не смею больше задерживать ваше высокородие.

Не помню, как мы выходили. Для меня будто померкло солнце. Я уже не обращала внимания на наготу, не ощущала собственного тела. Меня будто убили, но глупое осознание никак не желало покидать органическую оболочку. Внутри все замирало от кошмарного предчувствия. Он меня растопчет, уничтожит и бросит подыхать. А может, я не смогу даже сдохнуть спокойно.

Хозаева бывают разные. Я слышала много отвратительных, грязных, поражающих жестокостью историй. Никто из нас не застрахован. И никогда не угадаешь, кто кем окажется. Есть большие любители высечь. Так, чтобы клочьями слезала кожа. Однажды я видела спину рабыни такого хозяина. Кожа — будто скомканная простыня, вся в выпуклых бело-розовых рубцах. Есть те, кто помешан на своем члене. Затрахать до смерти — это не миф. И я даже не хотела ворошить в памяти слышанные когда-то подробности подобных историй. Кажется, очень скоро я сама познакомлюсь с ними.

Корвет подали прямо в парковочный рукав Торговой палаты. Меня втолкнули в открытую дверцу, и я почувствовала голой кожей мягкое бархатное сидение. Дверца захлопнулась со щелчком, отрезая меня от мира. Меня будто парализовало, когда с другой стороны сидение занял Мателлин. Я сжалась, прикрываясь руками, опустила голову.

Корвет дрогнул и начал набирать высоту, разогнался в стартовом тоннеле.

— Выпрямись и опусти руки.

Пару секунд я все же колебалась. Руки не слушались. Наконец, я выпрямилась, упругая грудь, которую так нахваливал проклятый лигур, демонстративно выпятилась. Выродок пристально смотрел на меня. Я чувствовала скребущий взгляд. А потом почувствовала руку. Мателлин до боли зажал сосок между пальцами и крутил, наблюдая, как он твердеет.

— Раздвинь ноги.

Я вновь колебалась. На этот раз значительно дольше. Наконец, едва-едва развела плотно сомкнутые колени.

— Шире, — он убрал руку и подался вперед.

Я развела еще немного, не больше, чем на дюйм. Невыносимо. За всю мою жизнь мне не доставалось столько унижений. Я холодела от ужасного предчувствия.

Неужели прямо здесь? Сейчас?

— Шире!

Он злился. В голосе проступила желчь.

Я больше не шелохнулась. Пусть лучше ударит, если от этого ему станет легче. Мне повезло с прежним хозяином. Повезло так, что все мое отмеренное в жизни везение, кажется, исчерпалось. Не осталось ни крупицы.

Имперец схватил меня за волосы и потянул на себя:

— Я сказал: шире!

Он положил ладонь мне на колено и с усилием подвинул ногу, преодолевая сопротивление. Я отчетливо понимала, что это самоубийство, но отчаянно упиралась. Вцепилась в его руку и пыталась убрать, но тут же опомнилась. Наверняка, я сделала сейчас фатальную ошибку, но не могла иначе. Сама не знала, что не смогу. Может, он сочтет меня недостойной и отправит на грязные работы? Это было бы стократно лучше. Я даже была готова расстаться со своими волосами. Или перепродаст. Плевать кому. Кажется, найти кандидатуру хуже — надо постараться.

Удар был хлестким, обжигающим. О да, я уже поняла, что помимо прочего стану получать по лицу много и часто. За все. Ублюдок опрокинул меня на сидение, приложив затылком о стекло, пальцы вцепились в ошейник и натягивали, заставляя меня хрипеть.

— Ты смеешь мне сопротивляться, грязная рабыня?

Я молчала. Лишь хрипела, отчаянно думая только о том, что если он натянет сильнее — перекроет мне доступ кислорода. Кажется, даже темнело в глазах. Но в такой момент отчаянно хотелось жить. Это инстинкт, который не отключишь разумом.

— Тебя не научили, как вести себя с господином, грязная девка? Я научу. Не откладывая. Как только приедем.

Едва Мателлин отпустил меня, я сжалась на самом краешке сидения, обхватив колени. Никак не могла восстановить дыхание. Ублюдка я больше не интересовала, но его слова невозможно истолковать как-то иначе. Как только я ступлю под крышу его проклятого дома — меня ждет наказание. Пред глазами снова и снова всплывала чужая исполосованная кнутом спина. Возможно, совсем скоро моя станет такой же. Нет… не возможно — наверняка.

Корвет нырнул в черноту парковочного рукава и понесся над посадочной полосой, обозначенной белыми огнями. От мелькания света меня мутило, в висках болезненно пульсировало. Я отчаянно хотела заболеть. Так, чтобы метаться в горячке. Тогда реальность притупляется, становится какой-то далекой, малозначимой.

Когда корвет остановился, и открылась дверь, меня выволокли, поставили на ноги. Цепь свисала на спину и казалась ледяной. От каждого касания к коже я покрывалась мурашками. Меня просто толкнули в спину, вынуждая идти. Цепь скорбно звенела, ошейник впивался в горло. Я перебирала ногами, не поднимая головы, смотрела на свои сандалии. На то, как покрытие парковки сменяется глянцевым мрамором широких коридоров и галерей, как отражаются огромные окна и витые, будто подсвеченные колонны.

— Где ты был?

Ровный холодный голос разрезал нестройный стук каблуков, и все тут же остановились. Я невольно подняла голову. Высокородный мальчишка обернулся, задрал подбородок и сцепил руки за спиной:

— Доброго дня, отец.

Я украдкой взглянула из-под волос: еще один высокородный. Высокий, широкоплечий, с толстой темной косой. Они были очень похожи, отец и сын. Почти идеальные резкие черты. Разве что на лице старшего тени залегали глубже, придавая какую-то хищность и почти графичный контраст. Если таков сын, я даже боялась вообразить, каков отец. Я отвела глаза и уставилась в пол, боясь привлечь к себе внимание малейшим движением.

— Я спросил: где ты был, Невий?

Старший Мателлин решительно прошел мимо меня, я видела в отражении мрамора колыхание его черной мантии, слышала стук каблуков. Я все же приподняла голову, заметила, как мальчишка изменился в лице, поджал губы.

— Занимался своими делами, отец.

— Чем именно?

Ублюдок молчал. Лишь с вызовом смотрел отцу в лицо.

— Ты был на Саклине! — голос уже не казался таким ровным. — В то время, как тебя ждали в военном корпусе! — Отец ухватил его за грудки одной рукой и тряхнул: — Что после этого значит мое слово? Слово Квинта Мателлина? — кажется, он был в бешенстве.

Мальчишка вцепился в отцовскую руку. Его лицо уже не казалось таким надменным. Видно, он боялся отца.

— Я не давал вам обещание явиться в военный корпус. Это ваше желание, отец, не мое. Дядя Луций…

Отец вновь тряхнул его:

— … я плевал на Луция. Я не хочу слышать о Луцие! Ты не его сын. Мне плевать, что делает и говорит Луций.

С мальчишки облетела вся напыщенность, все высокомерие. Теперь он казался просто желчным юнцом. Трепыхался в отцовских руках, а в глазах зарождалась паника, перемешанная с острой бессильной злобой:

— Я не обязан являться в корпус!

Отец разжал хватку:

— Испорченный щенок.

— Вы не имеете права, отец! Вы не имеете права!

— Права?

Квинт Мателлин отреагировал на удивление холодно. Лишь усмехнулся так, что сын вновь побледнел. Но на его лице расплылась желчная улыбка. Наглая, вызывающая.

— Вы не имеете права, отец, — голос звучал приглушенно, вкрадчиво. — Я в праве сам выбирать карьеру.

Отец лишь вздохнул и качнул головой:

— Ты в праве… Но какую, сын? Слоняться по комнатам, как женщина? Пить до утра и трахать шлюх? Это ты называешь карьерой?

Квинт кивнул в мою сторону, и внутри все сжалось:

— Что это? — он скользнул по мне взглядом и вопросительно смотрел на сына. — Новая рабыня?

Невий задрал подбородок:

— Я не имею права купить рабыню? Оставьте, отец!

— Почему она голая?

Мальчишка оскалился:

— А почему бы ей не быть голой? Это рабыня!

Старший Мателлин зашел сыну за спину и молча содрал с плеч синюю мантию. Сделал несколько широких шагов и пренебрежительно набросил мне на плечи. Я вцепилась в спасительную ткань, мгновенно чувствуя тепло. Ткань пахла духами — приторный, почти конфетный запах. Кажется, этот жест привел в замешательство всех. Я от неожиданности подняла голову и открыто взглянула на Квинта Мателлина, на мгновение встречаясь с его чистым голубым взглядом.