Крысоед

– Ну, ты даешь! – потряс Роман свежим номером газеты. Его бицепсы под стильной рубахой ненавязчиво перекатились,

– начал за здравие, а кончил за упокой.

Круглые Ромины глаза смотрели с неподдельным удивлением, квадратный подбородок подался вперед.

Жуков глянул, на какой странице открыт номер газеты. Да. Текст, конечно, не блеск, не из тех, какими можно гордиться. Так, проходной материал. Не все же шедевры ваять!

– Ну, что, совсем плохо, что ли?

– Нет, конечно, не совсем, но ты же ас, мастер концовок, и вдруг такой финал… смазанный.

Роман осуждающе покачал головой.

– Ты вообще, потребитель, Ромка, – перешел Жуков в наступление.

– Да, потребитель, а не творец,– Жуков помахал указательным пальцем в сторону потолка, чтоб показать Ромке, что творцы – они оттуда!

Их охранник Роман был продвинутый читатель. На столике в его нише всегда лежал новый роман, аккуратно заложенный календариком на нужной странице. Несмотря на внешность тупого качка, вкус литературный он имел, ничего не попишешь, и критик из него получался едкий, но справедливый.

– Конечно, у нас не все материалы равноценные – бюрократическим тоном произнес Жуков, но, выйдя из роли, запальчиво закончил,– а ты и такого не напишешь!

Тот же указательный палец уличающее ткнул в Ромку.

– И в мыслях не держу что-то писать, – Роман пожал широченными плечами.

– У меня свой хлеб, – он подумал и добавил, – с маслом, у вас – свой. Ну, ты не злись, теперь-то что поделаешь, номер-то вышел, – забил последний гвоздь в крышку гроба жуковского самолюбия Ромка, – Не исправишь.

– Да ну тебя! – раздраженный резонерством их секьюрити, Жуков двинулся дальше.

Запах ромкиной туалетной воды сопровождал пару метров, смешался с табачным духом из кабинета картофельного дилера и, наконец, пропал. Туалетная вода у Романа была какая-то запредельно дорогая и эксклюзивная. «Эстет, одним словом», – фыркнул Жуков.

Охранник Рома в редакции появился после одной детективной истории. Роман сам создал себе рабочее место.

А дело было так. Почивший НИИ не работал, а только сдавал свои помещения в аренду. Уволенные по сокращению штатов младшие и старшие научные сотрудники, а также лаборанты и заведующие лабораториями, по-муравьиному растаскивали скрипучую и громоздкую институтскую мебель, выданную им в счет зарплаты, и пытались заново отыскать себя в новой жизни. Седьмой этаж директор НИИ сдал редакции, а весь двенадцатый некой фирме. Редакция к тому времени вполне обжилась на своем седьмом и мало интересовалась соседями, хотя этими-то им, как журналистам, поинтересоваться стоило, но, кто знал?!

Когда фирма с двенадцатого этажа печально прославилась на всю страну, Жуков стал самым информированным журналистом города и страны по данному уголовному делу. Ему звонили все смежники, и просили дать эксклюзивчик, обещая горы золотые. На иные, особо лакомые, предложения Жуков соглашался, под псевдонимом, конечно.

В столь привилегированном положении Жуков оказался легко. Чтобы попасть на место преступления, ему нужно было всего-то подняться на пять этажей, где вдыхать криминальный дух и проникаться нюансами преступных деяний.

Жуков мог присутствовать на всех следственных экспериментах и досконально изучить фигурантов дела. Ну, не только потому, что оказался в географической близости, но и оттого, что дружил с майором из Центра общественных связей. Мужик майор был умный, с университетским образованием, и вообще приятный, без ментовского духа.

Итак, некая фирма, состоящая из бывших милиционеров (как выяснилось, уволенных из рядов доблестной милиции за должностные преступления) решила занять свободную нишу в деловом мире столицы – открыть службу по принципу американской 911. То есть, бывшие менты собирались стать благодетелями-героями-спасателями.

В газете Жукова (зачем далеко ходить) появилось объявление о наборе в героические ряды «мужчин от 25 до 40 лет, уволенных из рядов вооруженных сил и имеющих разряды по боевым видам спорта». Почти неделю крепкие бритые ребята толпились внизу в вестибюле НИИ, бродили по этажам в поисках буфета и туалета, и своим бравым видом мешали работать юным сотрудницам редакции.

В конце концов выяснилось, что новоиспеченная 911 занималась вышибанием долгов из граждан, опрометчиво одолживших деньги не у тех. Пользуясь тем, что этаж принадлежит им безраздельно, и чужие там не ходят (первое, что сделали спасатели – поставили на входе двух лбов), они устроили в пустых кабинетах казематы и камеры пыток.

Намертво пристегнутые наручниками должники вынуждены были звонить родным и знакомым и просить вернуть долг. Телефоны в комнатах раскалялись от эмоций и намокали от слез, когда бедняги-должники умоляли родственников выкупить их у злодеев-спасателей. Злодеи же, совсем распоясавшись, проводили эксперименты с открытыми окнами (была зима) и раздетыми тщедушными должниками. Что напомнило Жукову триллер застойных годов «Семнадцать мгновений весны», и первый материал по этому нашумевшему делу он озаглавил «Гестапо на двенадцатом этаже». И газета отвела под текст целый разворот.

Что же касается Романа, то он, также пришедший по объявлению в 911, случайно (а может и нет) забрел к их главному и заявил, что редакция нуждается в охране. То ли из-за Ромкиной сногсшибательной туалетной воды, то ли редактор и сам об этом подумывал, но он взял Ромкины координаты. Вспомнил же он о Романе, когда соседи по НИИ так уголовно прославились. Потому что, когда главный спросил Ромку, почему тот не идет в 911, тот ответил, что там плохо пахнет. За этот-то нюх Романа и взяли охранять седьмой редакционный этаж от ненужных посетителей. И теперь, прежде чем беспокоить шефа, посторонние граждане должны были пройти эстета-качка Ромку. А он их фильтровал в разные отделы, или просто выставлял, определив, насколько вменяем посетитель.

В приемной главного пахло хорошо. Свежезаваренным кофе. Жуков мельком глянул в зеркало, провел рукой по волосам. Надо сказать, в столице Жуков стал больше обращать внимания на свою внешность, чаще ходил к парикмахеру. Хотя, стыдно признаться, внешность нравилась ему без всяких нюансов и комплексов. И ноги у него длинные, и плечи широкие, и глаза выразительные. И вообще, он молод и силен.

Но секретарь директора, девушка Татьяна к его молодости и длинным ногам отнеслась равнодушно, потому что любила только работу, и вообще была, по мнению Валерки «синий чулок». Она даже не красилась, как положено секретарше. И вообще отличалась грамотностью и надежностью, в чем тоже сказывалась хозяйственность шефа.

– …редакция оставляет за собой право… – вслух прочитала Татьяна с монитора и, мельком глянув на Жукова, сказала,

– Чего ты прихорашиваешься, Жуков, шеф тебя и такого любит.

– А я может не для шефа, а для тебя, – парировал Виктор.

Татьяна повернулась, оглядела его с ног до головы и скривила лицо в гримасе отвращения.

Нет, не любил Жуков с ней заигрывать, ничего хорошего для мужского самолюбия от этих заигрываний ждать не приходилось.

Главный редактор был человек талантливый и газету придумал интересную. А вот что касается художественного вкуса… Впрочем, подобное Жуков замечал и у прочих журналистов, большинство из них видело текст и не видело картинку. Приятели-журналюги могли жить в затрапезных, давно не ремонтированных квартирах, и ваять нетленку на старых, засиженных мухами компах, просто не замечая окружающего убожества.

В кабинете шефа наблюдалось дремучее смешение стилей. На стене, напротив его кресла, висела писанная маслом картина, где-то, метр на метр, в темно-зеленых и коричневых тонах. Судя по тому, как потрескались на ней масляные мазки, явно старинная. А что там было изображено, Жуков так и не разглядел (в подтверждение наблюдения о тексте и картинке).

На столах, где редакционный люд во время планерок раскладывал блокноты, чтоб записывать ценные указания главного, стояли несколько кичевых стеклянных шаров, сантиметров тридцати в диаметре. В них застыли навеки яркие бабочки и божьи коровки. Свою массивную фигуру шеф размещал в резном кресле-троне, тоже старинном, а вдоль стен стояли дерматиновые стулья с металлическими ножками, как в какой-нибудь сельской столовке.