Страница 7 из 9
Моё сердце окончательно растаяло и стало подтекать слезами на щеках.
После церемонии меня обступили любопытные мужчины. Я выделялся на общем фоне, как чёрный барашек в стаде белоснежных овец. Кто-то расспрашивал о моей жизни, кто-то пустился рассказывать о своей, кто-то давал наставления.
Я уже был готов откланяться, как распорядитель спросил, хочу ли я ещё раз повидаться с Аха-джаном. Конечно! Короткая встреча, короткое напутствие от уже горячо любимого мною старца. Низкий поклон, Аха-джан, теперь я знаю, зачем я здесь!
Мой вещий сон растаял уже в Москве. Перстень и чётки напоминали, что всё произошло наяву.
Потом был долгий путь к суфизму через казахские степи, московские семы, святые места Бухары и Коньи, кривые улочки Каира. И ещё более долгий путь к шерстяному сердцу суфия, который начался на толстом ковре ханики и будет тянуться шерстяной ниточкой через всю жизнь.
Где мой дом?
Приглядывайтесь к облакам,
Прислушивайтесь к птицам,
Прикладывайтесь к родникам,
Ничто не повторится
Вадим Шефнер
Я чувствовал одиночество, сколько себя помню. Не потому, что меня не любили, а потому, что я не ощущал себя частью чего-то большего. Мне были чужды клубы по интересам, патриотизм, мужские сборища на футбол или на водку. Но я не хотел быть один и постоянно искал принадлежность, опору. Искал свой дом.
Я вижу, что так чувствует каждый. Я вижу это по своим клиентам, которые снова и снова повторяют слова: ложь, кризис, перемены, бессилие, страх. Они так же, как и я когда-то, соскучились по дому. Изоляция вызывает страх, а страх – причина десяти тысяч бед. В хорошей тёплой компании нам едва ли захочется сделать какую-то гадость, скорее всего, захочется взять гитару. Среди своих мы раскрываемся и поём, в одиночку – запираемся и воем.
В поисках дома я постоянно опирался на достижения цивилизации, но снова и снова проваливался в пустоту. Мне казалось всё надуманным, вторичным, выстроенным из картона, прикрывающим что-то более важное, скрытое от глаз.
Первыми на вылет были наука и технология в той части, что стремится заменить живого человека, тем самым обрекая его на ещё большее одиночество.
Затем рассыпались политические и социальные институты. Понятия демократии, государства, экономики и революции похожи на пыль, им не более пяти тысяч лет, их сдует первым порывом истории. Ни опоры, ни ответов, ни тем более мира они мне не предложили.
Пятнадцать лет в бизнесе, и темы потребления, стяжательства и славы канули в небытие. Пусто и одиноко, особенно на вершине, так называемой, пищевой цепочки.
Я отправился искать защиты у богов, но с религиями случилась та же история. Сколько ни учил христианские догмы или исламские заповеди, они не прилипали, потому что не отзывались в сердце. Правда там есть, но не вся, а значит, нет опоры. Даже четыре заповеди буддизма, самой простой, древней и мирной религии, не смогу повторить. Особенно далека соединяющая все основные религии тема спасения. Меня спасать не надо. Ни Христу, ни чёрту.
Затем настал черёд святая святых – культурного наследия. Должен признаться, что достижения культуры мне не слишком дороги. Джоконда, миланский Дуомо и Третья симфония Брамса, которую я так нежно люблю, для меня всё же вторичны. То есть они прекрасны в контексте культуры и для жизни в социуме, но поселись я в лесу, через неделю я забуду о них. Они будут вытеснены чем-то несравнимо бóльшим.
В итоге я не нашёл ничего надёжного, наполненного смыслом из всего того, что даёт цивилизация. Вроде всё в порядке, но чувствую, в чём-то ложь. В чём-то фундаментальном, основополагающем. Цивилизация не может объяснить мне, кто я, и где мой дом.
А кто тогда может?
Писатель Дэниел Куинн в книге «История Би» говорит о Великом Забвении. Наша цивилизация началась десять тысяч лет назад с появлением земледелия, городов, коммерции и королевств. Так случилось, что люди забыли, как они жили до этого, то есть предыдущие три миллиона лет. Вся культура, философия, религия с начала письменности до наших дней упускает этот период. Учёные называют этот период уничижительно – «доисторическим»,
а это 99,7% человеческой истории!
Куинн аргументирует, что, может быть, мы забыли самое интересное, потому что доисторические люди жили совершенно иначе, не зная большинства тех страданий, что принесла с собой цивилизация, главное из которых – воцарение человека над природой.
Главное отличие современной цивилизации от культуры наших предков – в отношении к природе. Для нас она мертва и дана нам как бесконечный ресурс наших растущих потребностей. А мы даны друг другу как конкуренты в борьбе за эти ресурсы. Для них – живое всё, от ветра до камня, и человек является такой же частью живой природы, ни в чём не превосходя и не уступая самой маленькой букашке. Тогда жизнь превращается в построение бесконечной сети отношений и партнёрств на всех уровнях, видимых и невидимых, с существами, имеющими одну и ту же цель – взаимное процветание.
Почему я об этом рассказываю? Потому что этот взгляд на мир откликается в самой глубине моего сердца. Стучит как истина на самом его дне. В этом – моя абсолютная, непреходящая, мощная опора. Здесь я нахожу себя и свой дом, подобно тому, как нашёл свой дом Джейк Салли в «Аватаре». Мне просто не может быть одиноко в такой огромной, мудрой, любящей компании.
Я понимаю, что «зелёная» тема банальна и немодна. Говорить с деревьями – клиника, слушать птиц – развлечение, следить за ходом солнца по небу – тоска. Все отброшено, отрезано, забыто за ненадобностью. В христианстве ни слова о природе, только о спасении. В языке появились жуткие слова: «окружающая среда, полезные ископаемые, лесные угодья».
Писатель и мыслитель Чарльз Эйзенштейн в книге «Наши сердца знают о возможности более прекрасного мира» пишет, что наша монокультура, доминирующий миф, построенный на принципе раздельности, приводит нас к беспомощности и одиночеству. Мы отделяемся от силы, породившей и питающей нас. Эта история больше не работает.
Я пишу для себя новую историю. Историю единения. «Я существую сквозь твоё существо»,– говорят в Южной Африке. У меня мало навыков, чтобы сразу начать жить по этому принципу, потому что десять тысяч лет цивилизации учили меня другому. Ничего, разберёмся, вон какие мощные учителя у меня за окном.
Ива над руслом реки, пчела на стекле, горлица на ветке тополя. Вот то, что я вижу сейчас. И это всё, что мне нужно, чтобы чувствовать себя нужным. Это мой дом.
Путь паломника
И, значит, не будет толка
от веры в себя да в Бога.
…И, значит, остались только
иллюзия и дорога
Иосиф Бродский
Моё любимое место в Берлине – мост над железной дорогой к северу от MauerPark. Стою там подолгу, свесив голову над переплетением стальных нитей, провожаю взглядом неказистые поезда метро и изящные скоростные двухэтажные экспрессы, серебристыми змейками скользящие куда-то, где сходятся все пути. Скольжу за ними в их «куда-то», вхожу в транс, цепляясь за последний вагон. Они знают про дорогу всё. Я тоже хочу знать.
В Москве любимое место – Рижская эстакада. Там не постоишь спокойно, но проезжая её почти каждый день, я жался в правый ряд, чтобы одним глазком зацепить великое таинство рельса, надёжно связывавшего «здесь» и «там».
Похоже, дорога – мой крест. Никогда не чувствую такого возбуждения, как по пути в аэропорт или в вагоне поезда. Половина моих снов об одном: сборы, транспорт, билеты, расписания. Мне всё время нужно попасть отсюда туда. Только приехал – и уже пора дальше. На одном месте я неизбежно покрываюсь ряской и тиной, сплином да тоской противной. Чем крепче зад прирастает к стулу, тем сильнее рвётся душа во снах.
Я же с дальней дорогой знаком по-другому:
Как уеду, так тянет к далёкому дому.