Шаг за край

Темноту нельзя вытаскивать на свет. Темнота хранит тайну, держит баланс, восстанавливает растраченное на свету. День без ночи станет страшной мукой.

Темнота – древнейшее чрево. Жизнь приходит из темноты материнского лона. Мысль загорается искрой из темноты сознания. День рождается из темноты ночи.

В темноте живёт душа.

Я так долго смотрел в тёмную бездну, что бездна стала всматриваться в меня. Было время, когда жуть охватывала меня, и тогда я отшатывался от колодца. Но я верил, что врагов здесь нет, что злых духов не бывает, что вселенная доброжелательна к нам. И набирался смелости для нового похода в тёмный лес своей души.

В шаге за край главное условие – готовность к встрече с темнотой. Не называть её раньше времени плохой, бедной, сложной, враждебной. Шагни в тень и зычно крикни: «Избушка-избушка, повернись ко мне передом, к лесу задом». И наблюдай, как заскрипят курьи ножки, и начнёт сказываться история твоей мечты.

В меньшинстве

Я устарел. Мне не понять эту радость

БГ

В Берлине проходил финал лиги чемпионов. Мы приехали на Цоо (центр Западного Берлина) по своим делам и оказались в море ликующих мужчин, одетых в жёлто-полосатые майки. Мужчины размахивали флагами, громко скандировали песни и раскачивали кружки с пивом. Потом мы поехали на другую, восточную сторону города и там встретили ликующих мужчин в чёрно-белых майках. Мужчины размахивали флагами, прыгали в вагонах метро, стучали в потолок и громко кричали. Весь город был охвачен великим праздником. К вечеру во всех барах и ресторанах наблюдалось массовое скопление людей с пивом, от мала до велика взволнованно смотревших на экраны. Улицы и метро вымерли, и только, казалось, из каждого окна звучал рёв трибун на стадионе.

Потрясающее, подавляющее единение, невероятная ценность происходящего. Компания, в которой работает жена, купила своим лучшим клиентам билеты в вип-ложу по пять тысяч евро. Попасть туда мечтали миллионы человек, а те, кто попал, завалили соцсети гордыми фотками.

А мы не мечтали и не попали. Не пошли в бар, где смотрели футбол друзья. Дома не включили телевизор и так и не знали бы, кто с кем играл, если бы об этом не оповещали ликующие толпы. Мы были в явном меньшинстве.

После футбола жена по долгу службы прошлась по массово-обожаемым местам – знаменитым берлинским ночным клубам. Это гордость берлинцев и особенно вожделенное место для молодёжи от пятнадцати до тридцати пяти лет. Лучшие наряды, двухчасовые очереди на фейс-контроль и селфи в темноте на красно-синем фоне. В клубе по рассказам жены танцевали twerk под swag – ультрамодно и повально.

И снова не про нас. Жена пришла раздосадованная тем, что клуб – это место, где все потеют и кричат друг другу в ухо, никто ничего не слышит, но делает вид, что понимает и согласно кивает и кричит в ответ. Смысл происходящего непонятен, но все стремятся туда и потеют, и орут, и тверкают. Она была в явном меньшинстве.

На следующий день мы проехали на велосипедах по утреннему городу, заваленному по колено следами вчерашнего праздника, сели в поезд и уехали за город, в немецкую Венецию – Spreewald. Там были каналы и гондолы, огуречное варенье и местный травяной ликёр, аисты на крышах, журавли в поле и бесконечный широколиственный лес. Туристов, кроме нас, было немало, но их средний возраст был около шестидесяти. Мы с женой по возрасту там были в явном меньшинстве.

Мы пили вино из местных ягод и думали о том, что наша жизнь проходит в меньшинстве. Мы живём в тихом зелёном районе с бабульками и дедульками, добровольно уехав из популярных среди наших сверстников мест, где постоянный шум и оживление от кафе и домашних вечеринок. Мы ходим в консерваторию и в оперу, окружённые исключительно седыми головами, проходя мимо баров и клубов, куда, по идее, должны ходить люди нашего возраста. По выходным мы снова оказываемся в компании старичков за городом вместо молодёжных пляжей, парадов и фестивалей.

Я бы очень хотел быть в большинстве. Я бы очень хотел жить в большом кругу людей, с которыми мне безумно интересно, с которыми я чувствую себя дома, отдыхаю и расту. Я хочу принадлежать большому обществу. И я завидую пацанам и мужчинам в полосатых футболках с пивом. Их много, им весело. Их опьяняет единство в действии. Их большинство, их миллионы. Но, к сожалению или к счастью, мне совсем не интересны пиво и футбол, а им, увы, огуречное варенье.

Я помню это опьянение единством в Арамболе, когда на берегу собиралось несколько сотен человек смотреть на закат. Это было очень простое действие, кто-то играл музыку, кто-то танцевал, кто-то просто сидел, уставясь на заходящее солнце, но эти полчаса нас объединяло одно дело, и это давало нам великую силу, как наркотик, поэтому мы не пропускали закаты.

Жизнь в меньшинстве сложнее. Постоянно грести против течения, постоянно успокаивать себя: «Ну и что же, я не как все, я не как все». А почему бы не быть как все? Почему не получается – как все?

Человек принадлежит племени, но моё племя своим большинством ценит вещи, которые не ценны мне. Так уж получилось. Я живу в городе, но не разделяю его главных интересов. И выходит, я принадлежу к немногочисленному племени одиночек и отщепенцев, размазанных по земле и ищущих друг друга. Может быть, мой блог – это антенна, притягивающая таких же своих, одиночек всех видов.

Мы сидели в кафе на канале у самой воды, когда к нам вразвалочку, косолапя, подошёл селезень. Наклонил голову набок и посмотрел мне в глаза. Я понял вопрос, взял с тарелки полоску жареного сала и протянул ему. Он аккуратно взял с руки, мягко прихватив мой палец плоским клювом. Я дал листок салата, он отказался, я протянул кусок яблока, он снова не взял и продолжал стоять в ожидании. Сала больше не было. Я объяснил ему ситуацию, поглядывая на большое перо, небрежно торчащее из его спины. Мне показалось, он хочет нам подарить его в знак благодарности, протянул руку за пером, но он, подобрав гузку, заковылял к воде.

Пять минут диалога с птицей, и я понимаю: здесь я в большинстве. Мы видим друг друга, нам интересно, наше общение искренне и интимно. Здесь я принадлежу к племени, гораздо более многочисленному, чем людское. Здесь можно быть как все, надо только сначала поучиться. Может, для этого меня и выталкивает сюда, за край, к стихиям и природе, для установления новых связей, для собирания нового племени.

Шерстяное сердце суфия.

История вещего сна

Ты суфий, если твоё сердце мягкое и тёплое, как шерсть

Народное

Судьба часто даёт нам знаки. Иногда она даёт нам череду знаков, чтобы ничего не перепутали. А иногда берёт нас за ногу и макает головой в большую бочку, на которой написано: «Твоя жизнь теперь не будет прежней». Так меня «макнули» на путь к суфиям.

Всё началось субботним утром. За секунду до пробуждения я увидел себя во сне в мусульманской стране, в мечети, среди молящихся. Надо сказать, никогда до этого я не был в мусульманской стране (Турцию не считаю, слишком светская), не хотел туда ехать, а к исламу относился более чем прохладно. Но после пробуждения всё изменилось. Мне срочно нужно было туда ехать.

К тому времени я уже умел понимать знаки, вернее, понимал, что игнорировать знаки – себе дороже. Сел на кровати, покрутил в руках телефон и не нашёл ничего лучшего, чем отправить смску с рассказом о сне своему другу-иранцу, живущему в Москве. Зачем —

не знаю. Суббота, девять утра, друг спит, плюс он даже не мусульманин. Ладно, хоть так. Вдруг приходит ответ: «Завтра лечу к родителям в Тегеран на неделю. Хочешь со мной?»

Надо ли говорить, что на следующий вечер мы сидели в такси на пути в Шереметьево.

– Что ты хочешь посмотреть в городе? Какие-то музеи? – спросил он.

– Какие музеи? Я не знаю вообще, зачем туда еду.

– Ну, может, что-нибудь тебя интересует? В Иране богатейшая культура.

– Да, я слышал о таких… как его, суфиях… Это мудрецы и маги исламского мира. Может, можно будет на них посмотреть?