Страница 14 из 16
Гость глотает водку, садится около закуски и молча вздыхает. Через пять минут он сменяется молодым гостем во фраке и в зеленых перчатках. Опять христосованье… Гость останавливается перед девицами.
– Мы с молодыми мужчинами не целуемся… – застенчиво бормочут они и слегка пятятся.
– Невозможно без этого-с… Даже и в графских домах, и там…
– Следует, следует, – замечает мать, – потому такой день.
– Ну, смотрите, только по одному разу.
Девушки протягивают губы. Гость целуется, садится и говорит:
– Где изволили у заутрени быть?
– У Владимирской; только уж очень много мастеровых в тулупах, – отвечает Серафимочка. – Страсть, как тесно! Одной даме весь бархатный казак воском укапали.
– Хереску рюмочку, да вот ветчинки… – предлагает мать.
– Не могу-с. В трех местах ветчиной закусывал. И хересу не могу. Сами знаете, там-сям – пожалуй, и в знакомых перепутаешься. А мы так у Иоанна Предтечи за решеткой стояли. Чудесно! На вербах изволили гулять?
– Гуляли, да у маменьки из кармана воры кошелек с шестью рублями вытащили.
– Это к счастью-с. Однако до свиданья… Еще в три места надо.
– Да выпили бы что-нибудь… Или вот ветчинки… – пристает мать семейства, но гость снова отказывается и исчезает.
Три часа. Раздается пронзительный звонок, и в комнату входит сам глава семейства – Лазарь Антоныч. Он в мундире со шпагой, с двумя медалями на шее, с треуголкой в руках и слегка выпивши. Лицо его сияет.
– Отзвонил и с колокольни долой! – восклицает он. – А тяжело в мундире-то с непривычки!
– Так снимай скорей да надевай сертук! – замечает жена.
– Нет уж, зачем же? По нынешнему торжественному дню мы в нем до заката солнца пощеголяем, потому нельзя – привыкать надо. Почем знать, может, когда-нибудь и военный наденем, – шутит муж. – Теперь, брат, никто от красной шапки не отрекайся! Шабаш!
– Господи, помилуй нас, грешных! – крестится жена. – Вот уж и видно, что наугощался! Что ты говоришь-то? Опомнись. Нешто можно на себя эдакую невзгоду пророчить?
– От слова ничего не сделается, а только ежели что насчет мундира, так военный будет много основательнее, потому в этом только потуда и щеголяешь, покуда деньги в приют вносишь, а не заплатил, и сейчас тебя верхним концом да вниз. – Загвоздкин останавливается перед зеркалом, подбоченивается и гладит бороду. – А все-таки нам почет и большой почет, потому этому самому мундиру только трех классов до генеральского не хватает! – продолжает он. – Посмотрела бы ты, как со мной сегодня швейцары… Только и слышишь: «Ваше высокородие!» Самого генерала на лестнице встретил…
– И христосовался?
– Троекратно сподобился. И не узнал меня. Идет по лестнице, а я навстречу. «Христос воскрес, – говорю, – ваше превосходительство!» «А, это ты, – говорит, – Иванов?» «Никак нет-с, – говорю, – ваше превосходительство, я купец Загвоздкин». Ну и похристосовались. Щеки такие душистые! С самим генералом – понимаешь ты?
– Священники, Лазарь Антоныч! – докладывает мальчик.
– Дома, дома! Проси… – суетится хозяин. – Ах ты, господи! Есть ли у меня еще десятирублевая бумажка для них?
Между тем священники, держа левые руки на желудках, входят уже в комнату. Сзади следует дьякон, откашливаясь басом и расправляя руками волосы на голове, а за дьяконом вваливаются дьячки. Начинается пение. В дверях показываются «молодцы» и начинают «подтягивать». После общего христосованья духовенство присаживается. Идет разговор о заутрени. Дьячки тяготеют к закуске.
– Отец протоиерей, винца пожалуйте, ветчинки… – предлагает хозяйка.
– Ни боже мой! Былое дело! Сами знаете, везде клюешь. Я не запомню, когда я и обедал в этот день.
– Нельзя, нельзя… – говорит хозяин и тянет к закуске.
Священники жестом показывают, что они сыты по горло. Дьякон меланхолически выпивает стакан хересу. Хозяин подходит к дьячкам.
– Ну а вы, виночерпии? Валите! Чего зеваете-то? Вот и я с вами.
– Мы-то можем, – отвечают дьячки и торопливо глотают водку.
Протоиерей косится на них и говорит:
– А у нас сегодня во время литургии воробей в купол влетел.
– Это к радости, – замечает хозяйка. – Батюшка, да вы бы хоть кусочек ветчинки…
– Три дня, отец протоиерей, славить-то ходите? – спрашивает у священника хозяин.
– Три дня… ходим и на четвертый, но уже вразброд и по низам. Мелочная лавка идет, кислощейное заведение, табашная и все эдакое… Однако пора!
Священники начинают уходить. В руках протоиерея шуршит красненькая бумажка и опускается в широкий карман. Дьячки пропускают священников вперед и наскоро глотают по рюмке хересу.
– Ну, слава богу, это уж, кажется, последние! – говорит хозяин.
– С подворья еще не были да с Васильевского острова, – отвечает жена.
– Певчие! Певчие! В трех каретах подъехали! – восклицают глядевшие в окошко дочери и обтирают губы.
Топая сапогами, сморкаясь и кашляя, в дверях показываются певчие в кафтанах и строятся.
– Лазарю Антонычу! – говорит регент, подходя к хозяину. – Какую, «Ангел вопияше» прикажете?
– А ту, что сначала на дискантах, а потом басы, знаешь, эдак врассыпную.
Регент кусает камертон и задает тон.
– Ванюшка! Выплюнь, шельмец, изо рта булку! Разве можно в одно время и есть, и петь! – кричит он на дисканта и тыкает его в щеку камертоном.
Дискант выплевывает еду в руку. Начинается пение. Басы, чтоб угодить хозяину, ревут так, что даже стекла дрожат. Кончили. Общее христосованье. Раздается такое чмоканье, что, будь тут лошади, наверное, тронулись бы с места, приняв это за понукание.
– Господа певчие! Выпить да закусить пожалуйте! Ветчинки вот… – предлагает хозяйка.
Отказа не последует. Певчие, как саранча, накидываются на водку, на вино и даже на ветчину.
– Мальчишки, легче! На еду не очень накидываться! – кричит регент. – Заболите завтра, так от вас убыток. Нам еще в шестнадцать мест визиты…
– Вытекло! Скудель пуста бо есть! – возглашает какой-то бас и поднимает пустой графин.
– Дольем! Дольем! – откликается хозяин. – Настасья! Сашенька! Тащите сюда ведерную-то…
– Хозяин, с вашей милостью! Без хозяина нельзя! Укажите путь скользкий!
– Я с господином регентом… А впрочем, пожалуй… Серафимочка, вели откупорить пару хересу!
К Серафимочке между тем подсел белокурый тенор и, прожевывая кусок, читает какие-то чувствительные стихи.
– Мне за голос дьяконицкое место обещали, – говорит он ей, – но я намерен отказаться, так как думаю на светской барышне жениться и свой хор воздвигнуть.
– Вы и на гитаре играете?
– И на гитаре, и на скрипке…
Закуска раздрызгана. На столе стоит четвертная бутыль. Скатерть залита. На полу пятна. Кто-то из певчих икает. Мальчишки щиплют друг друга. Регент дает им щелчки.
– Хороший бас ежели… – рассказывает молодцу певчий, – так тот крикнет в рюмку, и рюмка пополам…
– Господа певчие, сделайте милость, пропойте светскую, веселенькую!.. – упрашивает хозяин и уже слегка пошатывается…
– Ветчинки-то, господа! – взвизгивает среди общего говора хозяйка.
Певчие группируются и начинают петь «Во лузях». Следом идет «Солнце на закате». Хозяин до того входит в экстаз, что выхватывает из ножен шпагу и начинает ею дирижировать хором.
– Браво! Браво! Совсем главнокомандующий! – кричат певчие и хлопают в ладоши.
Через час после ухода певчих хозяин спит в гостиной на диване. Около него на стуле висит мундир, лежат шпага и треуголка. Жена и дочери будят его к обеду.
– Не хочу… – бормочет он. – Идите прочь…
– Съешь хоть ветчинки-то… – пристает жена.
Хозяин плюет и молча перевертывается на другой бок.
Захар и Настасья
Роман в письмах
Милостивая государыня Настасья Степановна!
В первых сих строках прошу вас на чашку чаю. Извините за невежливость, но я послезавтра именинник. Это оттого, что с тех пор, как я видел вас у вашей кумы Василисы Никитишны, сплю и вижу, чтоб вы у меня были в гостях. Вот уже неделя, как я вспоминаю ваши сладостные речи и ваш бант на лебяжьей груди. Вчера нас гоняли в театр смотреть купца Иголкина, и я опять об вас вспоминал. Конечно, вы девица, а мы холостые солдаты и живем в казармах, но живем как семейные. У нас и самовар есть, и к нам очень часто дамы ходят; к тому же я давно чувствую привязанность к женатой жизни и сужу так, что не весь же свой век холостым бегать. Приходите вместе с Василисой Никитишной, она знает, где я живу, а где вы живете и у каких господ – узнал через нее, а все оттого, что об вас думаю день и ночь, даже и тогда, когда в реале. Ежели вы забыли меня, то я тот самый черный солдат, который провожал вас до Пяти Углов и купил вам в презент апельсин, но не рыжий, который разговаривал с вами и ушел раньше. С подателем сего письма пришлите ответ – придете или нет. Это мой товарищ по роте. Отказ ваш может подвергнуть мне лютую болезнь.