Страница 25 из 74
— Вот так наш Остров и погиб весь. Наши Лукины, сами знаете, все в плен попали. Как родители пропали, и не ведаем даже. Вроде говорили, что мать не убили. Но что потом с ней стало — неизвестно. Пропала, наверное, в татарве или в турках. Красава вон наша, сами видите, что собой сделала. Василёк тот в яме месяц голодом просидел, еле выжил. Всем досталось. Думаем, предатель на остров ногаев провёл. По-другому вряд ли бы они к нам добрались — на всех переправах дежурные стояли.
— Неужто среди казаков предатель появился? — не поверил Пахом. — Не может того быть.
— А он и не из казаков. — Борзята сел, в волнении поводя плечами. — Пришлый поселился у нас незадолго. На него и грешим. Он после всего тоже пропал.
— Да… — протянул Никита Кайда, — от чужих все беды.
И попробовал сменить тему. Оглянулся на Матвея, по обычаю молчаливого, хмуро поглядывающего в огонь:
— Вы же, помню, когда Азов брали, с верблюжатниками вместе воевали. Какие они из себя, что за люди? Расскажи.
Его поддержал Космята. Он, только что высмотрев несуществующее пятнышко на полотне секиры, принялся активно надраивать его тряпицей:
— А, правда, ты никогда не рассказывал. А нам интересно. — Он обвёл казаков взглядом.
Те, сдержанно улыбаясь, покивали.
Матвей недовольно глянув на Никиту, в тишине нацарапал веточкой в золе какую-то букву и вдруг пожал плечами:
— Добро. Расскажу. — И снова замолчал.
Казаки, ни разу не слышавшие ничего подобного от Чубатого раньше, с удивлением примолкли.
— Люди, как люди, — начал он медленно. — Ничем от нас не отличаются. Только что шапки у них более мохнатые, а так на языке, близком к татарскому, говорят — понятные.
— Ух ты! — удивился Космята. — Я такой длинной речи от Матвея ещё ни разу не слыхал.
Матвей перевёл на казака осуждающий взгляд, но ничего не сказал. Вместо этого взглянул на Борзяту:
— Ты тут про предателя рассказывал, а зовут-то его как, помнишь?
Борзята хмыкнул:
— Как же, забудешь. Сёмка Аксюта его звали.
Опустив глаза к костру, Чубатый нехотя выдавил:
— Знал я его.
— Как знал? — почти одновременно вскинулись все казаки у костра, а особенно Лукины. Красава, откинув зипун, даже вскочила на ноги, чтобы лучше видеть Матвея:
— Говори уже, не томи. Откуда знал?
Чубатый поцарапал палочкой на земле, пожевал губами, и только когда разлившееся у костра напряжение начало пощелкивать искорками на рубахах, нехотя продолжил:
— В моём десятке он был. На том берегу. Ногаев мы высматривали. А как нашли, он и сбежал.
— Точно, всяко-разно он, — не удержался Валуй. — Ещё и трус.
Матвей снова глубоко вздохнул:
— А потом вернулся. Может, совесть заела. Пришиб ногая главного. Мы оба с ним раненые лежали. Мне помог до наших добраться. Ну и по дороге все рассказал.
— Что рассказал? — Красава метнулась к Матвею и, поправив подол, опустилась на колени напротив.
Тот поднял голову:
— Как на остров ногаев провёл и как хан их заставил его в Войско вступить, чтобы, значит, и дальше того… предавал.
— И что, предавал? — Борзята тоже подсел поближе, заглядывая в лицо Чубатого.
— Да вроде не успел.
— А где он сейчас? Тут, что ли? — Василёк вскочил на ноги, словно собирался прямо сейчас бежать за Аксютой.
Чубатый медленно качнул чубом:
— Прибил я его. Тогда и прибил. До наших уже недалече было. Тело в камыши закинул.
Лукины дружно и расстроенно выдохнули. Борзята выдал общее разочарование:
— Ох, как я хотел его собственными руками порешить! Теперь уж не получится.
Валуй рассеянно потёр переносицу:
— Ничего. Всяко-разно, он теперь больше никого не предаст.
Василёк тихо опустился на место. Красава поднялась и, не поднимая головы, шагнула назад.
— Ну, ничё, казаки. — Пахом снова опустился на локоть. — Падаль сейчас там, где ей и надо быть. А убил его наш казачина — вон он — Матвей. Доброе дело сделал.
Валуй вдруг торжественно поднялся, с серьёзным видом расправил рубаху и… склонился в земном поклоне перед Чубатым. Повскакали остальные Лукины и тоже отвесили смущенному Чубатому поклоны.
— Прими нашу благодарность. — Валуй выпрямился. — От всех нас, и Лукиных, и тех, кто погиб там, на месте, и кто томится ныне в плену по его милости.
— Прими, — повторили одним духом Борзята, Василёк и Красава.
— Да чего там… — окончательно смутился Чубатый и, привстав, вернул короткий поклон. — Все бы так сделали.
У костра стало тихо. Азовцы сидели хмурые, опущенные головы, ссутулившиеся спины, каждому было что вспомнить. Только красные щёки да напряжённые взгляды казаков говорили о чувствах, которые они испытывали. Женщины снова подхватили шитье, но волнение долго ещё мешало им выводить ровные ряды стежков. В какой-то момент Валуй почувствовал, как тёплая женская ладошка опустилась на его руку. Чувствуя, как приятное тепло пднимается к сердцу, обернулся. И утонул в тлеющих угольками глазах Марфы. Девушка в волнении сжимала его ладонь. Валуй неожиданно для себя наклонился и поцеловал тонкие костяшки пальцев. Марфа в порыве прижалась к нему. И тут же отпрянула, смущённо оглядываясь. Казаки старательно отводили глаза. Только сестрёнка с теплотой и надеждой поглядывала на них. Валуй хотел что-то сказать, как-то объясниться, но Красава приложила палец к его губам, и казак замер, боясь пошевелиться. Так они и сидели, пока не крикнул дежурный всем свободным спать.
Марфа, подтянув завязь платка на шее, ушла к девушкам.
Тут же к брату подполз Борзята. От него уходила в ночь тоненькая девичья фигурка, в которой Валуй признал Варю.
— Эх, и погуляем после, как турка побьём! Зараз две свадьбы сладим, а?
Валуй неожиданно почувствовал лёгкое раздражение:
— Ты уже одну сладил.
Борзята, не смутившись, хмыкнул:
— То по молодости было. Не осознанно.
— А теперь осознанно?
— Теперича на всю жизнь.
— Поглядим. — Валуй подтянулся головой на край брёвна, на котором уже спали Герасим с сыном.
Подложив мятые штаны из котомки, улегся на спину.
Тревожное небо устилали яркие звёзды. Из-за стены доносились голоса близких турок. Ржали лошади, гремели цепи, скрипели колёса арб. Вражеское войско, уверенное в силе и непобедимости, размещалось на первый ночлег у Азовских стен. Незаметно Валуй задремал.
Четыре лета назад
Земля вздрогнула, словно не твердь была, а подпрыгивающее на огромных кочках дно телеги, казаков подбросило почти на локоть, и душная волна пыли, налетевшая от крепости, накрыла с головой. Задыхаясь и отплевываясь, оглушенный Валуй вскочил на ноги и в пыльном облаке, застившем огромный участок стены и стремительно надвигающемся на них, увидел, как выпадают из него и прыгают навстречу, словно лягушки, огромные куски крепостной кладки. Хищно пригнувшись, бросился вперёд Борзята.
— Вперёд, казаки, за Дон, за Родину! — Атаман, ухватив поудобнее самопал и придержав брата за рукав, чтобы не забегал наперёд батьки, дернулся навстречу разваливающейся стене.
Арадов всё-таки не подвёл! Взорвал, так взорвал! Валуй не видел, как в эти же мгновения за спиной и со всех сторон от крепости вставали в рост остальные бойцы всего пятитысячного казачьего войска и, ощетинившись дробинами, словно пиками, бросались к её стенам. Как падали на бегу, сраженные осколками разрывающихся ядер. И как молча, не оглядываясь, занимали места погибших их товарищи.
Не видел, как с другой стороны крепости, у противоположной стены, почти одновременно с этой вздыбившейся необъезженным жеребцом, рванули в осевший проём другие штурмовики, ведомые Татариновым. И как, словно наткнувшись на невидимый заслон, янычары встречали сплошными рядами, будто новой стеной, словно и не разваливалась каменная твердыня, но растекались воины в островерхих шапках на тонкие ручейки и отдельные яростные капли. Так вспыхивала бешеная рубка, там, где две силы сплетались, будто вязались неразрывной девичьей косой, гибельной, как коса одноглазой бабки-смерти Мары. Гроздьями слетали головы и подкошенными снопами валились располосованные тела. Своих и врагов. Донцов, запорожцев и янычар. Здесь, перед вечными стенами грозного Азова, намертво сцепились две силы, и ни одна не желала уступать другой.