Игорь Северянин

Следуя канонам музыкального жанра, второй, центральный раздел — «Мороженое из сирени» является контрапунктом, в котором сходится разноголосица «красивой жизни». Разочарованный герой, обманутый в своих чувствах, попадает с берегов форелевой реки и северного «одебрённого» леса на площадь. Вместо живой цветущей сирени его окружают будуарные аксессуары: мороженое из сирени, ликёры, шампанское, фрукты, духи и всевозможные цветы: лилии, левкои, хризантемы, фиалки, ландыши. Возникает идеальный образ недоступной и недостижимой страны Миррэлии, где душа «влечётся к средоточью», тогда как на площади «душа влечётся в примитив».

Третий раздел «За струнной изгородью лиры» посвящён одинокому поэту — царственному паяцу, который уходит с площади от толпы и рыдает за «струнной изгородью лиры». В контексте мещанской драмы поэта-грёзэра декларации четвёртого, завершающего раздела «Эгофутуризм» — «Я — гений Игорь Северянин / Своей победой упоён...» — воспринимаются довольно двусмысленно. Эти слова говорит человек, который был открыт всему окружающему миру и каждому человеку, исполнен отзывчивостью и милосердием («я всех чужих зову на “ты”...», «как друга целовать врага...») и отдал на суд своей любимой все молитвы и печали своей души.

Невольно ощущается ироничность слов «гения Игоря Северянина» об упоении своей победой и искренность намерения идти «в природу, как в обитель / Петь свой осмеянный устав». Тем более что тема бессмертия («капризный, но бессмертный эксцесс», «постиг бессмертия процесс») в стихотворении «Мои похороны» воплощается в особом, узнаваемом сразу полупатетическом и полунасмешливом, требующем от читателя понимания игры, стиле Северянина:

Четвёртый, последний раздел книги «Эгофутуризм» завершается стихотворением под названием «Эпилог».

Все издания «Громокипящего кубка» отличались по оформлению обложек. В первом и втором изданиях опубликована реклама издательства «Гриф». В третьем — седьмом изданиях имеется библиография публикаций поэз, вошедших в сборник. Начиная с восьмого издания, даётся реклама издательства В. В. Пашуканиса, в частности, книги «Критика о творчестве Игоря Северянина» (1916).

В составе каждого тиража издания «Собрания поэз» вышло 500 нумерованных экземпляров на александрийской бумаге в переплётах из парчи синего и тёмно-красного тона. Роскошное издание № 178 (1915 год) с портретом автора хранится в Музее книги РГБ. Бумага для него изготовлена по специальному заказу Писчебумажным фабрично-торговым товариществом М. Г. Кувшинова.

Автор проявлял внимание к каждому новому изданию «Громокипящего кубка». Об этом свидетельствует исправление опечаток и искажений текста, допущенных в предыдущих изданиях. Первое издание автор готовил особенно тщательно как новую книгу своих поэз. Почти все даты написания произведений в нём не указаны, в большинстве случаев обозначено лишь место их написания, например, «Мыза “Ивановка”», «Дылицы».

Начиная с третьего издания «Громокипящего кубка» Северянин восстанавливает даты по своим ранним сборникам и продолжает эту работу в седьмом и восьмом изданиях. Два стихотворения «Эксцессерка» и «Грасильда», датированные в первой публикации, в «Громокипящем кубке» остались недатированными вплоть до последнего издания.

В посвящении к восьмому изданию «Громокипящего кубка» («Собрание поэз». 1-е изд. Т. 1) Северянин писал: «Эта книга, как и всё моё Творчество, посвящается мною Марии Волнянской, моей тринадцатой и, как Тринадцатая, последней». Начиная с этого издания, печаталось также «Автопредисловие». О Марии Волнянской речь пойдёт ниже. А текст «Автопредисловия» приводим здесь полностью:

Я — противник автопредисловий: моё дело — петь, дело критики и публики судить моё пение. Но мне хочется раз навсегда сказать, что я, очень строго по-своему, отношусь к своим стихам и печатаю только те поэзы, которые мною не уничтожены, т. е. жизненны. Работаю над стихом много, руководствуясь только интуицией; исправлять же старые стихи, сообразно с совершенствующимся всё время вкусом, нахожу убийственным для них: ясно, в своё время они меня вполне удовлетворяли, если я тогда же их не сжёг. Заменять же какое-либо неудачное, того периода, выражение “изыском сего дня” — неправильно: этим умерщвляется то, сокровенное, в чём зачастую нерв всей поэзы. Мертворождённое сжигается мною, а если живое иногда и не совсем прекрасно, — допускаю, даже уродливо, — я не могу его уничтожить: оно вызвано мною к жизни, оно мне мило, наконец, оно — моё!

Игорь Северянин».

Посвящение «Тринадцатой» и «Автопредисловие» воспроизведены также в девятом и десятом изданиях, опубликованных в составе «Собрания поэз».

Неуловимое «я» Игоря Северянина

Современники оценили книгу как культурное событие, но продемонстрировали такое разнообразие трактовок и мнений, в котором «я» Игоря Северянина было неуловимо. От блоковского определения «настоящий, свежий, детский талант» до «хромого принца», казалось, была непроходимая пропасть. Но все эти оттенки, вся «печаль разнообразия», которую почувствовал Борис Пастернак в поэзии Северянина, на самом деле была ему реально присуща и отражалась в мозаике многочисленных критических оценок.

Предгрозье, которое ощутила «душа современности», отметил Василий Гиппиус, увидев в оформлении и «цветочной символике» книги ноты русской хандры. «Обложка книги стихов Северянина, — заметил критик, — напечатана сиреневыми буквами. Второй отдел, центральный в книге, называется “Мороженое из сирени”; первый, вступительный к нему — “Сирень моей весны”. Сирень в разных вариантах упоминается во всей книге как “эмблема сладострастия” — наряду с лилиями, конечно, эмблемами невинности. В первом отделе излагается история “страсти нежной” — ars amandi. — Эта “сирень весны”, очень скоро отцветшей, как всякие цветы чувственности; а “мороженое из сирени” и заключает в себе исконную русскую хандру — в новой разновидности, очень современной: наружно-жизнерадостную, и даже бурную, а внутренне-томящуюся, если вникнуть в эту юношескую поэзию, в её душу, не считаясь с её словесными затеями».

«“Громокипящий кубок”, — отметил Давид Бурлюк, — чересчур громоздко: грома и молнии нет, но тёплое благоуханное рукопожатие вешнего дождя цветов, но девственно-сладостные жадные платки, но лёгкий танец поцелуйных ароматов, — всё это было в первых книгах Северянина».

Сергей Бобров в статье «Северянин и русская критика» сделал беглый обзор критических откликов: «Теперь читаем в “Дне” (I—IV—13): “в лице И. С. перед нами несомненный талант, поэт ‘Божией милостью’, с определившимся поэтическим миросозерцанием... etc”. В “Утре России” (16—III—13) г. Вл. Ходасевич помещает определённо доброжелательную рецензию. “Современное слово”, с некоторыми оговорками — хвалит (“С. Сл.” 17—III—13); хвалят и газеты “Баку” (9—IV—13), “Оренбургский край” (23—V—13), “Пермские ведомости” (9—V—13), “Уральская жизнь” (27—IV—13), “Киевская мысль” (1—V—13). — Антон Крайний в “Новой жизни” (февраль, 1913) говорит о творчестве И. С. как об “описательстве”, где “ego” “и не ночевало”. В “Заветах” (январь, 1913) г. Иванов-Разумник говорит: “подаёт надежды несомненно талантливый Игорь Северянин, если только откажется от своих ‘поэз’, от жалкого кривлянья и ломанья”. В тех же “Заветах” через месяц (1913, № 3) тот же критик посвящает И. С. целую статью, где читаем: “И. С. несомненно талантливый поэт, самобытный и красочный лирик”. В “Современном мире” г. Кранихфельд повторил все свои неразнообразные и запылённые пустячки, которые в достаточной мере надоели ещё в его полемике с модернистами (“С. М.” № 4, 1913). Но и он “приветствовал в лице И. С. большой и многообещающий талант”. <...> В “Русском слове” самый чуткий русский критик (он же и самый умный) г. Измайлов начинает говорить в совершенно ином тоне. Теперь уже оказывается, что у И. С. “есть пьесы прекрасные, нежные, задушевные” — и т. д., когда так недавно ещё И. С. в глазах г. Измайлова был “рецидивистом декаденства” [“Красавица, нюхающая табак” // Русское слово, 1913, 16.V.]. — К. Д. Бальмонт в интервью с сотрудником “Раннего утра” [1913, 7.IV.] говорит, что находит И. С. “талантливым”. Г. Луначарский... <...> нарекает И. С. “талантом” (Киевск[ая] м[ысль], 17—V—13). Знаменитейший Гр. Петров говорит об И. С. сотруднику “Воронежского телеграфа”: “как техник, И. С. редкий поэт; необыкновенный кованый стих, великолепная чеканка ритма, но не нравится мне его кривлянье”. (“Вор. Т.” 4—VI—13). — Ветхий и скучнейший резонёр “Северных Записок” г. А. Полянин “более чем сомневается, чтобы из гения И. С. выработался настоящий поэт” (“Сев. 3.”, № 4 за 1913 г.). Положительные рецензии опубликовал “Волжский вестник” (1913, 7 мая), “Речь” (1913, 24 мая), “Киевская мысль” (1913, 30 июня), “Минский голос” назвал “поэтом-чародеем” (1913, 19 июня)».