Страница 2 из 4
Вот каким я помню своё детство. Своё военное детство. Первые впечатления.
Война… Это моё детство…
Нет, по нашей деревеньке не грохотали танки, над нами не свистели пули.
Детство было трудным, но светлым и чистым. Мы жили надеждами, дружили, помогали взрослым. Мы многое умели делать – и делали хорошо.
Мы заготовляли веники для колхоза, драли ивовое корьё, пасли скот, носили воду из колодца, пилили дрова, вязали снопы, дёргали лён, разбирали семенной картофель перед посадкой, ходили за три с половиной километра в школу, играли в незатейливые игры…
Детские впечатления определили всю дальнейшую жизнь.
Наши вёсны промчались быстро… «Осталось их в обрез…»
Грустно, но пора подвести итоги.
Жители нашей деревни
Какие же они – живущие рядом с нами люди?..
Наши соседи, прежде всего.
Дуня Кабалина. Иногда её называли Евдокией. Но чаще – просто Дуней. Или Дуней Мишиной. Нет, это не фамилия. Миша – это её погибший в войну муж. В деревне была ещё одна Дуня. И тоже по имени мужа звали – Дуня Сёмина.
Дуня Кабалина была небольшого роста, всегда в белом платочке, в чистом фартуке. Лицо красивое, глаза большие, голубые, как весеннее небо. Говорила она тихо, почти шёпотом, улыбалась как-то загадочно.
– Ираида, – обращалась она к нашей бабушке. – Радость-то какая: старший сынок приходил ночью.
– Ой, конечно, это радость, пришёл к матери. Ты так ждала, молилась. Думала невесть что. А в деревне-то судачили: и в живых нет, и в тюрьме… Радость, конечно, радость.
– И пообещался снова приехать, купить материи на юбку. А я попросила крендельков маленьких. Вот мы уж с тобой попьём тогда чайку!
– Ой, попьём, Дуня, попьём.
Она стала приходить к нам каждый день, улыбалась, говорила всегда одно и то же:
– Вот приедет сынок…
Но сын не приезжал. И снова молва прокатилась по деревне: нет больше сына у Дуни Мишиной. А она его, свою кровиночку, очень ждала. Перестала спать, есть, заболела. Ничто её не радовало. Она по-прежнему приходила к нам, но голос звучал ещё тише, слёз больше уже не скрывала.
– Ой, Ираида, Ираида… Видимо, не дождаться мне своего сыночка. Не дождаться…
Но однажды глубокой ночью Дуня услышала робкие шаги. Поднимались по звезду[1], шли близко к краю.
– Господи, хоть бы не упал сынок! Перил уже нет, ремонтировать некому. Откуда ему знать, что всё приходит в негодность, ветшает, везде требуются мужские руки…
То, что это шёл он, её сынок, Дуня не сомневалась. Да и кто к ней придёт в глухую ночь?
Она тихо встала, взяла огарок свечки, отворила дверь.
Никого не было.
– Да, поблазнило[2]…
Ушла в избу, села на лавку, перекрестилась.
Невольно вспомнилась прежняя жизнь. Их большой дом, перёд – так называли переднюю избу, сеновал, а в задах – зимовка. Зимовка тёплая. Решили ещё подремонтировать. Раскатали. Но не успели ничего сделать. Убрали сеновал… А зачем? Мужикам, конечно, было виднее. Откуда было знать, что ничего не успеют?.. Помешает война.
Смешно сказать, в переднюю избу не было крылечка. Передвинули въезд на сеновал к передней избе. Лошадь поднималась с возом по нему – широкий, с удобными для неё брёвнами. А нам зачем? Не перешагнёшь, а ведь ещё и дети ходили. Отпилили, оставили узкую дорожку. Назвали крылечком. А проще – звезд.
И зачем это я? Пусть будет «звес», но очень уж неудобно ходить.
Она снова услышала шаги.
– Сынок! – простонала.
– Это я, – ответили за воротами, – монашка.
Дуня знала, что её родственница жила в монастыре. Но монастыри, говорили, позакрывали, а одну обитель даже затопили. И все монашки погибли.
– А вдруг?..
Она рывком открыла ворота, и к ногам её упала женщина – маленькая, тщедушная, одетая во всё черное, похожая на девочку-подростка.
Обеим стало плохо. От неожиданности, от ночной темноты, от жуткого страха…
Рано утром Дуня пришла к нам. Мамы дома уже не было, она уходила ни свет ни заря на колхозный двор. Бабушка Ираида складывала дрова в печь, она затопляла всегда очень рано. Я, ребёнок, спала на примостах[3], из открытой двери потянуло холодом, и я проснулась.
Дуня устало повалилась на лежанку, плечи вздрагивали, она не могла справиться с волнением.
– Ираида… Ираида… Горе-то какое!.. Ночью-то сегодня что случилось… Пришла… (Дуня шёпотом назвала имя…) Совершенно раздетая, в какой-то ветродуйке[4], в башмаках на босу ногу. Юбка чёрная, длинная, да что толку – вся рваная. Говорит, скитались они, церковь затопили. Подружки её, монашенки, погибли. Рассказывает, что и людей, которые им помогали, арестовывали. Ей идти некуда, поживёт у нас… И что за время такое настало, прятаться надо… Может, и сынок мой так же скитается…
Бабушка обняла плачущую женщину, дала водички. Ни о чём не расспрашивала, только и могла сказать:
– Ох, тимнёшеньки! Дуня… Мы ничего никому не расскажем. Галина наша умница… Поможем, молочка дадим, у меня есть одно яичко, берегла на чёрный день… Девчонка спит, она ещё мала, ничего не поняла. Проснётся – скажем, что говорить ничего и никому нельзя. Зиму только бы пережить… Холода наступают, а одежонки, говоришь, нет?.. И у нас нет… Ох, тимнёшеньки… Ох, тимнёшеньки…
Дуне лучше не становилось, болезнь брала своё. В их дом потянулись соседи, говорили, надо проститься, попросить прощения. Монашке как-то удавалось скрывать своё присутствие.
Но однажды глухой ночью вспыхнул свет в их окнах.
– Кажется, зажгли трёхлинейку[5]. И где только взяли керосина… И зачем?.. Может, Дуни не стало, – волновались моя мама и бабушка Ираида.
Выглянули в окно и вмиг отпрянули: по звезду спускалась монашка – в единственной чёрной длинной ветхой юбке, в тяжёлых башмаках, в накинутой ветродуйке… Позади неё шли трое мужчин…
Выпавший утром снег замёл их следы.
В эту ночь не стало и нашей красивой соседки с голубыми, как небо, глазами. Не выдержало сердце. А вечером того же дня подвода увозила и мою сверстницу Лиду, дочку Евдокии Кабалиной, в детский дом.
Так открывала жизнь тайны «самой весёлой, беззаботной» маленькой деревеньки Алфёровской Михайловского сельсовета Харовского района Вологодской области.
Лида Кабалина была помещена в детский дом в Шуе Ивановской области. Работала ткачихой в городе Иваново. Потом её следы затерялись.
Сыновья Евдокии Кабалиной:
Кабалин Владимир Михайлович (1923-18.04.1942), рядовой, погиб.
Кабалин Фёдор Михайлович (1926 – июль 1944) пропал без вести.
О муже, Кабалине Михаиле Ивановиче, ничего не известно.
Семьи, жившей рядом с нами, не стало. Унесла война.
Леушинский Иоанно-Предтеченский монастырь был основан в 1875 году под Череповцом.
В 1916 году в монастыре жило 460 насельниц, православных женщин.
В 1931 году монастырь был закрыт.
В 1941 году территория монастыря была затоплена.
2019 г.
Зоина Черемиса
– У тебя одна девчонка! – постоянно говорили моей маме.
Говорили, когда отправляли её на лесоповал, на дальние покосы, на откатку брёвен с берегов сплавной реки, когда давали меньше других шаму на трудодни… Шамом называли неполноценное зерно, семена сорных трав, остатки остистого ячменя, – всего того, из чего невозможно было испечь хлеб или лепёшки, сварить похлёбку.
«У тебя одна девчонка…» Значит, у тебя меньше других прав распоряжаться своей судьбой, надо смириться со всеми тяготами жизни. Могли не дать керосина, даже если подошла очередь, не отмерить кусочек ситца на платьишко… Даже вару не дали однажды, и мама не знала, чем смазать нитки, когда подшивала мне валенки.
1
Звезд – накат из брёвен, по нему в прежние времена поднимались в дом лошади с возом сена. Вообще был ВЪЕЗД. Но со временем, когда не стало лошадей, больших сеновалов, сохранились лишь остатки этих деревянных въездов, их стали называть ЗВЕС, «На звизде сидили», – говорили старушки (Харовский диалект. – Прим. автора).
2
Поблазнило (диал.) – показалось.
3
Примосты – скамейка, приставленная к лавке вдоль стены; место, где стелили постель.
4
Ветродуйка – лёгкая одежонка без подкладки.
5
Трёхлинейка – керосиновая лампа с маленьким фитилём.