Страница 6 из 9

Литературная черта оседлости. От Гоголя до Бабеля

Глейзер Амелия М.

Чаще всего постоянный рынок располагался в еврейском штетле (рус. местечко, укр. містечко, польск. miasteczko). В царской России не каждое поселение могло считаться штетлом: это зависело от размера городка, его этнического состава, наличия церкви и рынка, а также присутствия в нем евреев[17]. Однако штетлы часто объявлялись деревнями и наоборот; все зависело от политической конъюнктуры и имущественных интересов. Так, в XVI веке статус местечка получило село Луково на Волыни: «В 1557 г. Станислав Мацеевский получил грамоту Сигизмунда Августа с разрешением переименовать село в местечко Мацеев» [Меламед, Куповецкий 2006: 56].

В XIX веке штетлами было принято называть небольшие городки, в которых имелись рынки и ярмарки. В селах же жили по большей части украинцы, а евреев было мало. Как правило, в селе не было рынка, однако там имелась церковь. Хотя обычно села были меньше штетлов, украинские села нередко бывали довольно большими, и в них проживало несколько тысяч человек.

В восточноукраинских штетлах, размеры которых сильно варьировались, евреи составляли свыше половины населения[18]. Дома богатых евреев и синагога часто строились на рыночной площади. Однако различные группы постоянно сражались между собой за право застолбить удачное место. В историческом путеводителе по украинским местечкам Лукина, Соколовой и Хаймовича описывается, как это происходило. В местечке Тростянец Подольской губернии

…дома евреев вместе с их лавками и магазинами располагались преимущественно в центре местечка вокруг рыночной площади и на ближайших к ней улицах. После того как становой пристав построил в районе вокзала два больших дома с магазинами, он, чтобы избавиться от конкурентов, запретил евреям селиться поблизости [Лукин, Соколова, Хаймович: 269–270].

Торговые ряды еврейских купцов создавали серьезную конкуренцию прочим коммерсантам. Несколько лавок еврейских торговцев, расположенных поблизости друг от друга, могли предложить покупателям товары на любой вкус.

В гостиных рядах имеются каменные лавки, в коих здешние евреи держат мелкие товары: шелковые ленточки, китайки, холст московский и простой, платки пестрые разных цветов, сахар, соль, рыбу, перец, мед, табак, табакерки, деготь, смолу, трубки, чубук, шпильки и веревки, кои получаются из ближайших местечек [Лукин, Соколова, Хаймович: 267–270].

В Восточной Европе базарный день, когда в местечко съезжались крестьяне со всей округи, становился для жителей штетла окном в другой мир. В 1913 году Ехезкель Котик в своих воспоминаниях о детстве в белорусском штетле Каменец писал:

Кроме как по воскресеньям, продавали мало, так как, кроме как в воскресенье, крестьянин в городе почти не появлялся. Так и сидели у магазинов, не имея, что делать. Но в воскресенье была большая торговля. Приходила масса крестьян, и у дверей магазинов начиналась такая толкучка, такая давка, точно как мухи на подоконнике вокруг рассыпанного сахарного песка [Kotik2002: 111][19].

Если обитателям штетла рынок напоминал о сельских пейзажах пограничья, то жителям окрестных деревень он предлагал не только торговую площадку, но и такие городские развлечения, как рестораны и кабаки. Сельские священники взирали на эти временные городские пейзажи с неудовольствием, особенно в воскресенье, когда туда устремлялась их паства. В 1887 году один священник жаловался, что украинскому крестьянину приходится вместо утренней службы ездить в город, где он «лакомится… пряностями яства и в особенности питей»[20]. Церковные власти, обеспокоенные тем, что коммерческий пейзаж негативно влияет на украинское крестьянство, охотно винили евреев во всех бедах, связанных с рынками и ярмарками: евреи, придерживавшиеся своей веры и занимавшиеся торговлей в воскресенье, представали в качестве очевидных врагов православия[21].

Историки, изучавшие русско-еврейские отношения, часто отмечали взаимосвязь между антисемитизмом и торговлей. Йоханан Петровский-Штерн приводит в качестве примера запись, сделанную Николаем I в 1810 или 1811 году: «Жидов много в губерниях, возвращенных от Польши; живут они торговлей и промышленностью»[22]. Как замечает Майкл Станиславски: «Еще с первого раздела Польши каждый русский чиновник, задававшийся этим вопросом, отмечал и порицал роль евреев в торговле» [Stanislawski 1983: 174]. Русские писатели и этнографы, посещавшие западные губернии империи в XIX веке, тоже обращали внимание на еврейских торговцев. Станиславски цитирует статью из Журнала министерства внутренних дел за 1844 год, в которой говорится, что «купцом, можно сказать, всякой еврей родится. Будь только что-нибудь в руках, он готов все продавать, всем барышничать»[23]. Славянофил И. С. Аксаков в своей книге об украинских ярмарках, написанной в 1858 году, говоря о еврейских торговцах, акцентирует внимание на их внешности, речи и популярной точке зрения (которую он нигде не оспаривает), что евреи мошенничают, заключая сделки с представителями других народов:

На тех же ярмарках, где евреи пользуются свободным правом купли и продажи, они придают торговле какое-то особенное, лихорадочное оживление, бегают, суетятся, снуют, сопровождая каждое слово быстрыми телодвижениями; везде раздается их шибкий гортанный говор, везде, на каждом шагу, останавливают они посетителя с предложением товаров [Аксаков 1858:36][24].

Согласно Аксакову, на еврейско-украинском рынке оглушающий шум и расположение еврейских лавок заманивают покупателя в ловушку[25]:

Вы гоните еврея вон, но он продолжает перечислять свои товары, не слушая вас, начинает раскладывать все припасы своей коробки и большею частью успевает-таки соблазнить вас, и вы, браня и его и себя, все же покупаете. В особенности много евреев бывает на Ильинской ярмарке, где они занимают целый «Еврейский ряд», в котором до 30 лавок с галантерейным товаром [Аксаков 1858: 327–328][26].

Аксаков, путешествовавший в юго-западные губернии России из Санкт-Петербурга, воспринимал коммерческий пейзаж как дикое пространство, населенное евреями[27]. Отвращение, которое Аксаков выказывал к еврейским торговцам, было сродни тому чувству, которое русское население столицы испытывало к евреям и в самом Санкт-Петербурге; несмотря на строжайшие ограничения, к середине XIX века в районе Сенной площади проживало довольно много евреев. Вот что писалось об этом в фельетоне полицейской газеты в октябре 1848 года: «Чтобы иметь понятие о материальной стороне тогдашнего общества жидов, стоило только заглянуть на Сенную площадь: это теплое местечко заманивало их к себе по удобству квартир и дешевизне продовольствия»[28]. Выражение «теплое местечко» подразумевает финансовую надежность, то есть речь идет о том, что евреи с их семейным укладом и бытом прочно обосновались в столице Российской империи. Также местечко является русским синонимом слова штетл. Этот каламбур намекает на то, что еврейское присутствие в окрестностях столичной рыночной площади привносит в петербургскую жизнь нежелательный элемент украинской провинции. В этом фельетоне также описывается, как бурно и даже разнузданно веселятся и поют евреи во время своих праздников. При этом автор осуждает не еврейскую нацию как таковую. Напротив, он пишет, что те из них, на кого образованные жители столицы оказали благотворное влияние, отказались от обычаев своих отцов и обратились в христианство, но, к сожалению, число их невелико[29]. Иными словами, речь идет о том, что традиционные празднования, принятые в иудаизме, нарушают закон и общественный порядок.

Как пишет историк Стивен Ципперштейн, «в России XIX века главное отличие местечка от сельского поселения заключалось в наличии евреев» [Zipperstein 1993: 18]. Такого же мнения придерживается и Джон Клир [Klier 2000: 27].

Йоханан Петровский-Штерн приводит следующую статистику для конца XIX века: «Евреи в целом составляли 4 % от общего населения Российской империи, 10 % от населения юго-западных губерний, 14 % от населения правобережной Украины, 32 % от населения украинских городов и 53 % от населения украинских штетлов. В то же время около 80 % из 17 млн украинцев проживали преимущественно в сельской местности» [Petrovsky-Stern 2009: 18].

Цит. по: Котик Е. Мои воспоминания. Мосты культуры / Гешарим, Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2009.

Записка генерал-губернатору Киевской, Подольской, Волынской, Черниговской и Полтавской губерний от 29 июля 1883 г. ЦГИАК. Ф. 442. Он. 540. Д. 155. Л. 5.

Подробнее о конфликтах, связанных с посещением церковных служб в базарные дни, см. мою статью [Glaser 2007].

Петровский-Штерн пишет: «Хотя в России XIX века слово “промышленность” обозначало производственную деятельность, Николай I имел здесь в виду посредников, зарабатывающих спекуляциями» [Petrovsky-Stern 2008: 33–34]. См. также: Еженедельные отчеты великого князя Николая Павловича о своих занятиях. ГАРФ. Ф. 726. On. 1. Т. 8. Л. 38.

В этой статье выражается обеспокоенность тем, что у евреев торговлей на равных занимаются мужчины и женщины. «В этом отношении женщины нисколько не уступают мужчинам: они сами покупают и продают, сидят на рынках и таскаются по улицам и домам с разными товарами и припасами» (Журнал министерства внутренних дел за 1844 год). Цит. по: [Stanislawski 1983: 171–172].

Впоследствии Аксаков активно поддерживал Русскую православную церковь и открыто выражал антисемитские взгляды. Уильям Л. Блэкуэлл отмечает, что наблюдения и статистические данные, приводимые Аксаковым, относятся к 1850-м годам [Blackwell 1968, 1: 75].

См. также описание украинских рынков, особенно киевских, у Н. В. Закревского [Закревский 1868, 1: 145].

Ильинская ярмарка проводилась летом в Полтавской губернии.

Вот что пишет об этом Станиславски: «То, что такому человеку, как Аксаков, – дворянину, ностальгирующему по старым временам, – казалось экзотичным и странным, на самом деле было началом гигантского кризиса, поразившего российских евреев: в этот момент возник и стал быстро расти еврейский люмпен-пролетариат — согнанные в местечки и отчаянно борющиеся за каждую копейку люди, которые не смогли устроиться в торговле и не имели более права заниматься своей традиционной деятельностью в сельской местности» [Stanislawski 1983: 176].

Сенновские евреи // Ведомости Санкт-Петербургской городской полиции от 7 октября 1848 года.