Маленькая принцесса

Толстая девочка смотрела на Сару так пристально и с таким остервенением кусала свою ленту, что обратила на себя внимание мисс Минчин. А та была до того раздражена в эту минуту, что тотчас же накинулась на неё.

– Мисс Сент-Джан! – строго сказала она. – Что это за манеры? Уберите локти! Выньте изо рта ленту! Сядьте прямо!

Мисс Сент-Джан снова вздрогнула и покраснела, а когда Лавиния и Джесси начали пересмеиваться, покраснела ещё больше, покраснела до того, что казалось, слёзы сейчас брызнут из её бедных глупеньких детских глаз. Сара видела всё это, и ей стало так жаль мисс Сент-Джан, что она решила подружиться с ней. Она всегда жалела и готова была защищать обиженных. Это было в её характере.

– Если бы Сара была мальчиком и жила несколькими столетиями раньше, – говорил её отец, – она сделалась бы рыцарем и, разъезжая по всей стране, защищала бы своим мечом всех несчастных. Она не может видеть равнодушно, если кого-нибудь обижают.

Итак, Сара почувствовала некоторую нежность к толстой, неповоротливой мисс Сент-Джан и несколько раз взглядывала на неё во время уроков. Она заметила, что ученье даётся мисс Сент-Джан нелегко и что никогда не будет она сидеть на первом месте в классе. Жалко было смотреть на неё, когда ей пришлось отвечать французский урок. У неё был такой ужасный выговор, что иногда даже сам Дюфарж не мог удержаться от улыбки, а Лавиния, Джесси и другие более способные девочки то пересмеивались, то презрительно взглядывали на несчастную мисс Сент-Джан. Но Сара не смеялась. Она делала вид, будто не слышит, когда та говорила вместо «le bon pain[5]» – «le bong pang». У Сары было горячее сердечко, и она выходила из себя, слыша хихиканье и глядя на растерянное лицо мисс Сент-Джан.

– Тут нет ничего смешного, – шептала она сквозь зубы, наклонившись над книгой. – Им бы не следовало смеяться.

Когда уроки кончились и воспитанницы, разбившись на группы, начали болтать между собою, Сара подошла к мисс Сент-Джан, которая с безутешным видом сидела, сжавшись в комочек, на подоконнике, и заговорила с ней. Хотя в словах Сары не было ничего особенного и она говорила то же самое, что всегда говорят маленькие девочки, знакомясь между собою, тон её, как всегда в таких случаях, был необыкновенно дружеский и задушевный. И это подкупало всех.

– Как тебя зовут? – спросила Сара.

Мисс Сент-Джан с изумлением глядела на неё. Накануне вечером вся школа толковала о новенькой, и мисс Сент-Джан легла спать до крайности возбуждённая всем, что слышала о ней. Ученица, у которой есть экипаж, пони и горничная и которая к тому же приехала из Индии, – большая редкость.

– Меня зовут Эрменгарда Сент-Джан, – ответила она.

– А меня Сара Кру, – сказала Сара. – У тебя очень милое имя. Оно точно из волшебной сказки.

– Тебе оно нравится? – смущённо проговорила Эрменгарда. – А мне нравится твоё.

Отец мисс Сент-Джан был, к её величайшему огорчению, человек очень образованный. Если ваш отец говорит на семи или восьми языках, если у него тысячи книг, которые он, по-видимому, знает наизусть, то ему, конечно, хочется, чтобы вы, по крайней мере, хоть хорошо учили свои уроки. И он полагает, что вы должны помнить разные события из истории и писать без ошибок французские упражнения. Эрменгарда была тяжёлым бременем для мистера Сент-Джана. Он не мог понять, каким образом его дочь вышла такой глупой, неспособной, не одарённой никакими талантами девочкой.

«Господи Боже мой! – часто думал он, глядя на неё. – Неужели она будет такая же глупая, как её тётка Элиза!»

Если тётке Элизе совсем не давалось ученье, если она тотчас же забывала всё, что с величайшим трудом выучивала, то Эрменгарда была удивительно похожа на неё. Она считалась – и совершенно справедливо – самой неспособной девочкой в школе, настоящей тупицей.

– Заставьте её учиться, – сказал её отец мисс Минчин.

И бедная Эрменгарда проводила большую часть своей жизни в слезах. Она учила уроки и забывала их, а если помнила, то ничего не понимала. А потому неудивительно, что, познакомившись с Сарой, она сидела и с глубочайшим изумлением глядела на неё.

– Ты умеешь говорить по-французски? – почтительно спросила она.

Сара тоже забралась на широкий подоконник и, поджав ноги, обхватила руками колени.

– Да, умею, потому что всю свою жизнь слышала французскую речь, – ответила она. – И ты умела бы, если бы постоянно слышала.

– Нет, нет, я бы не сумела! – воскликнула Эрменгарда. – Я никогда не могла бы говорить по-французски!

– Почему же? – с любопытством спросила Сара.

– Ты слышала, как я отвечала сегодня, – сказала Эрменгарда. – И я всегда так отвечаю. Я не могу произносить французские слова. Они такие странные.

Она остановилась на минуту, а потом добавила чуть ли не с благоговением:

– Ты очень умная – да?

Сара глядела в окно на грязный, разбитый на площади садик, на воробьёв, которые прыгали и чирикали на мокрой железной решётке и на мокрых ветках деревьев. Она задумалась и ответила не сразу. Её часто называли умной, но теперь она спрашивала себя, действительно ли она умная, а если умная, то почему так вышло.

– Не знаю, – наконец сказала она, а потом, заметив, что круглое, толстое лицо Эрменгарды омрачилось, слегка усмехнулась и переменила разговор: – Хочешь увидеть Эмили? – спросила она.

– Кто такая Эмили? – спросила в свою очередь Эрменгарда, совершенно так же, как мисс Минчин.

– Пойдём в мою комнату и посмотрим: – сказала Сара, протянув руку.

Они соскочили вместе с подоконника и пошли наверх.

– Правда, что у тебя есть своя собственная гостиная? – шепнула Эрменгарда, когда они проходили через переднюю.

– Правда, – ответила Сара. – Папа просил мисс Минчин дать мне отдельную гостиную, потому что… ну, да, потому что когда я играю, то придумываю разные истории и рассказываю их себе. И я не люблю, чтобы кто-нибудь слушал меня; это мне мешает.

Они только что вошли в коридор, ведущий в комнату Сары. Эрменгарда вдруг остановилась и, едва дыша, устремила глаза на Сару.

– Ты сама выдумываешь разные истории? – задыхаясь, проговорила она. – Ты можешь делать это так же хорошо, как говорить по-французски? Можешь – да?

Сара с удивлением взглянула на неё.

– Это может всякий. Ты никогда не пробовала? – спросила она и, не дожидаясь ответа, шепнула: – Подойдём к двери как можно тише, а потом я сразу отворю её. Может быть, нам удастся захватить её врасплох.

Сара улыбалась, говоря это, но по глазам её было видно, что она надеется увидеть что-то необыкновенное, таинственное. Такое же настроение охватило и Эрменгарду, хоть она не имела ни малейшего понятия о том, что всё это значит и кого хотят они захватить врасплох и зачем это нужно. Во всяком случае, что бы это ни значило, Эрменгарда была уверена, что увидит нечто чудесное и необыкновенное. И, дрожа от ожидания, она на цыпочках пошла за Сарой по коридору.

Они неслышно подошли к двери, а потом Сара вдруг повернула ручку и распахнула настежь дверь. В красиво убранной комнате стояла глубокая тишина; в камине приветливо горел огонёк, а на стуле сидела великолепная кукла и как будто читала книгу.

– Нет, нам не удалось захватить её! – воскликнула Сара. – Она успела добежать до своего стула. Вот так они делают всегда. Они быстрые, как молния.

Эрменгарда перевела глаза с Сары на куклу, а затем с куклы на Сару.

– Разве она может ходить? – с изумлением спросила она.

– Да, – ответила Сара, – по крайней мере, я думаю, что может, то есть я представляю себе, как будто я думаю, что она может. И тогда мне кажется, что это правда. Ты никогда не представляла себе ничего?

– Нет, никогда, – ответила Эрменгарда. – Расскажи мне об этом.

Эта странная новенькая так очаровала её, что она больше смотрела на неё, чем на Эмили, хотя никогда в жизни не видела такой прелестной куклы.

5

 Хлеб хороший (фр.).