Страница 10 из 63
— Ох, Джаррод. — Я посмотрела на него притворно-жалостливым взглядом. — Я не очарована тобой. Ты не такой уж и очаровательный. Вот что в тебе меня приятно удивляет, так это твои способности.
— Как скажете, мисс. — Он подмигнул мне и вышел из класса с важным видом, будто вся жизнь казалась ему одной большой шуткой. Но это было притворством. Я видела, что скрывалось за его чушью.
Хотя я чувствовала, что нашла к нему подход, я очень беспокоилась, смог ли мой совет и одобрение проникнуть через барьер, который он воздвиг вокруг себя. Я прекрасно знала, почему люди закрывали себя от других стеной. Она была нужна порой, чтобы держать остальных подальше, чтобы не позволить им стереть последние капли клея, который удерживал вместе неотъемлемые кусочки души… но временами надо понимать, когда сносить эти стены, чтобы впустить тех людей, которые склеят эти же кусочки воедино.
Возможно, у меня бы появилась хорошая возможность достучаться до Джаррода, если бы и я усвоила эту разницу. С ранних лет я осознала, что теорию и практику разделяла большая пропасть.
Иногда я не могла подняться выше теории.
На то были свои причины.
Я нагнулась вниз за сумкой и начала складывать вещи, чтобы поскорее отправиться домой и усесться за проверку работ. Запихивая папку в сумку, я услышала, как что-то погнулось и поняла — я смяла фотографию.
Дрожащими руками найдя фото, я разглаживаю его кончиками пальцев. Почему я сохранила его? Зачем притащила в школу?
Я уставилась на фото, где я — молодая, уверенная, романтичная шестнадцатилетняя девушка — улыбаюсь на камеру, делая селфи с другом, Марко — парнем, в которого была безумно влюблена. И я недоумевала уже в который раз, куда же эта версия меня делась?
Было забавно… Мне порой казалось, что я позабыла о снимке из-за Марко, и думала, что не вспомню о фотографии, пока не встречу его вновь.
Несколько лет назад…
Я не могла объяснить осознание того, что что-то не так, когда Марко написал и попросил встретиться с ним. На него это было не похоже. Я встречалась с ним несколько раз в библиотеке, чтобы помочь с подготовкой к сдаче экзамена по курсам английского языка высокого уровня — по курсам, которые были ему не нужны, потому что он уже прошел стажировку столяра в Эдинбурге. Но, казалось, что Марко этого было недостаточно; будто он себя испытывал, пытался доказать себе, что он мог справиться с тем, как ему говорили, с чем у него не получалось. Он удивил меня за последние полтора года своей спокойной напористостью.
Причиной встреч не всегда были занятия. Иногда он писал мне, чтобы встретиться у магазина или ресторана, только чтобы провести несколько часов, блуждая с ним по улицам Эдинбурга, хотя и разговаривала, в основном, я, пока он внимательно слушал. Тот спонтанный поцелуй мы никогда не обсуждали.
После него мы с Марко не виделись целый месяц. Но поцелуй, и то, что он отверг меня, дало мне некую свободу. Конечно, было адски больно, и я чувствовала себя униженной, но через некоторое время поняла, что жизнь на этом не заканчивалась. Я сделала этот смелый поступок для себя, и все прошло хорошо. Это изменило мой взгляд на жизнь — я начала высказывать свою точку зрения на уроках, стала защищать себя и друзей, когда нас обзывали, послала рассказ на конкурс сочинений, на тот самый, в котором мой учитель английского просил меня поучаствовать, и присоединилась к дискуссионному клубу.
Именно поэтому Марко опять начал со мной разговаривать. Конечно же, я опоздала на автобус из-за первой встречи клуба, и когда я вышла, он уже ждал меня. Марко не сказал мне ни слова о поцелуе. Он просто притворялся, будто его никогда не было.
Поскольку я стала видеться с ним вновь, мне пришлось спрятать разочарование глубоко в себе.
Обычно я была полна восхищения, спеша к нему. Но сегодня я ощущала нехорошее предчувствие, когда шла в ранних сумерках к Дуглас Гарденс.
Небольшие сады, которые простирались вдоль реки Уотер оф Лейт, были безлюдны. Лишь крупная фигура парня сидела на скамейке.
— Марко? — спросила я тихо.
Он кивнул мне ответ. Подойдя ближе, я разглядела его получше, заметив кровоподтек под левым глазом. Я резко вдохнула и поспешила сесть рядом. Не понимая, что делать, я протянула руку и кончиками пальцев провела под проступающим синяком.
— Что случилось?
Он выглядел потерянным, отчего в груди появилась ноющая боль.
— Некоторые люди боятся меня. Из-за роста, телосложения, слухов, репутации. — Его губы изогнулись в презрении. — А некоторые видят во мне проблему. Я для них проблема.
Придя в бешенство, я положила руку ему на плечо.
— Что сказал дядя, когда увидел это?
— Ханна, кто, по-твоему, поставил мне фингал? — фыркнул Марко.
Я даже не знала, что хотела больше: расплакаться или обрушить весь гнев мира на его дядю. Я никогда не смогу понять, как взрослый мог плохо обращаться с ребенком, находящимся под его же защитой, потому что сама не знала ничего, кроме абсолютной любви и сильной привязанности. Я знала, что Коул страдал от рук матери, а Джо страдала от побоев отца, и из-за этого чувствовала беспомощность. Как и сейчас.
— Он… а он делал это раньше?
Марко покачал головой.
— И, вероятно, больше никогда не сделает. Тетя Гэбби пришла в бешенство. Она сказала, что уйдет от него, если тот еще раз меня тронет.
Я сжала его плечо.
— Мне нравится тетя Гэбби.
Он улыбнулся от этого.
— Ага, она — классная.
— Ты говорил бабушке с дедушкой о том, что он сделал?
— Ханна… — Марко грустно улыбнулся. — Нонно довольно сильно ненавидит меня. Плевать он хотел. В Чикаго я приносил лишь проблемы; зависал с парнями, которые попадали в действительно неприятные ситуации. Вот почему они отослали меня.
Заинтригованная, я наклонилась вперед.
— Как ты думаешь, почему дедушка не любит тебя?
Отец мамы умер еще до того, как я родилась, но дедушка со стороны отца все еще был жив и всегда осыпал меня любовью, когда приезжал несколько раз в год. Я не могла понять, почему бабушка с дедушкой ненавидят своего же внука.
— Наполовину я — афроамериканец. Мой дед, итальянец, не может вынести мысль о том, что его чудесная дочь спала с черным парнем.
От шока я раскрыла рот.
— Он — расист?
Марко лишь пожал плечами.
— Отец мог быть хоть японцем, евреем или мексиканцем — Нонно бы ничего не устроило. Тут играл тот факт, что отец не был итальянцем, и родители также не были женаты, когда мама забеременела. Нонно старомоден и полностью традиционалист.
Это можно называть, как угодно, но плохому обращению с ребенком нет оправдания, особенно когда оно обосновано обычной генетикой. Я была в ярости за Марко.
— Он ужасно вел себя с тобой?
Марко вновь пожал плечами, но в этот раз он посмотрел мне в глаза и сказал:
— Мама ужасно не хотела видеть отца, поэтому бабушка с дедом не подпускали его ко мне. Он сдался, просто ушел, когда мне был почти год. Мама осталась с нами подольше на несколько лет, но ей было тяжко нести эту ношу. Она родила меня в семнадцать и не могла смириться с тем фактом, что ее отец, которого она когда-то боготворила, не мог выносить ее присутствия и большого разочарования, которое она из себя для него представляла. Она тоже ушла, оставив меня с ними.
Желудок вдруг отяжелел.
— Настолько все плохо?
Он взглянул мне прямо в глаза, и я поняла по выражению, что он не расскажет мне. Но умалчивая об этом, он лишь заставлял мое воображение работать сверхурочно, заставляя чувствовать ничего, кроме ярости к его деду и нужды защитить Марко.
— Нонна — замечательная. Она пыталась спасти то, что еще оставалось… И большая часть семьи по итальянской линии — очень хорошая. К сожалению, у меня не получилось жить у них.
— Значит, ты попал в неприятности, и тебя отправили сюда к дяде?
Он кивнул и скрыл свое красивое лицо за хмурым взглядом.