Страница 2 из 12
А именно, как характеризуют эту печальную ограниченность нынешняя наука – с контринтуитивностью. То есть – с принципиальной ограниченностью нашего мозга – потомка неандертальца – адекватно представлять окружающий нас мир. А, следовательно – и выстраивать адекватные этому миру действия…
Прошлое в онлайн
(Время пересмотра идей, друзей и предпочтений)
"Не пытайся в истории сдвинуть горы", – писал Экзюпери. В прошлое не попасть. Былое не отрихтуешь. В принципе – верно. По жизни же – каверзной нашей – пожалуй, что уже и не совсем.
Когда мир в одночасье переворачивается, и вода из океанов устремляется в пропасть, а пропасти занимают место высоких гор, многое желает последовать этому примеру, вторгшись в обитель казалось бы ранее почти невозможного: не только в пространственном измерении невозможного, но и временном.
Скажем, отмотать бы стрелки часов и листки календарей назад и перестать раскланиваться в прошлом с тем, с кем ты был довольно тесно дружен, а сегодня обнаружил в нём дурного шовиниста. Или – вернуться в прошлое и выключать радиоприёмник с песнями, голос исполнителя которых тебя сегодня оскорбляет. А то и вовсе – презрительно захлопнуть давнюю книжку некогда важного мыслителя, неосторожное усвоение изречений которого вдруг обернулось бомбёжками мирных городов.
Прошлое приходится возвращать, когда будущего почти не осталось. Когда его, это будущее, охватывает острый дефицит, и всех дел-то – разве что отчаянно ждать финального пришествия, или финального ушествия, заворожённо следя за красной кнопкой на большом столе: нажмёт или не нажмёт?
Слишком многое в минувшем пришла пора переделать. И перво-наперво – самих себя. А в себе – мысли. Дабы выполоть из них сорные. "Сначала было слово". А стало быть – мысль. Экологию надо было бы начинать отсюда. С научения умению мыслить. С искусства пользоваться головой.
В этом отношении человек мало продвинулся. Может быть, даже отступил назад. Во всяком случае, выше Декарта, Паскаля и Толстого подняться не сумел. Да, чувствуется, и особого желания не было. "Я не знаю, чем будет вестись третья мировая война, – предрёк ход загрязнённых мыслей Альберт Эйнштейн, – но четвёртая точно – палками и камнями".
Великий учёный был большой оптимист – верил в четвёртую мировую войну, стало быть – в нетотальное уничтожение человечества в третьей. Что, в общем-то отдаёт неким романтизмом. Во всяком случае, в окружающих нас сегодня громких батальных реалиях – чувством явно неуместным и где-то даже безответственным. Пусть уж лучше остаётся в своём высокоинтеллектуальном прошлом, без всякой дополнительной опции онлайн.
Прошлое сегодня отрезается большими кусками – сразу и безжалостно. И отбрасывается вон, как невостребованное. Что не отрезается – отпадает само, точно брошенный ящерицей надоевший хвост. Что не отрезалось и не отпало – вновь начинает конкурировать с действительностью, периодически пытаясь выхватить у неё ключи от будущего. Не всегда, впрочем, отдавая себе отчёт в сильной несхожести старых добрых отмычек и новых коварных замков.
Что сказал бы Тарксовский
?
(К актуализированному 90-летию Мастера)
К великим юбилярам сегодня в России подход один: "за", высказался бы, или "против"? Чего именно – уточнять не приходится. Другого не дано. Другое осталось в прошлой жизни. Там, где по радио в обед задушевно декламировали Толстого и Гоголя, жадно расхватывали билеты во МХАТ и БДТ, беззаботно курсировали в Гагры и Трускавец, стояли в очередях на выставки Лувра и премьеры Феллини, слушали, роняя слёзы, гимны страны на подъёме флага в честь наших доблестных фигуристов и лыжников.
Когда дозволялось многое из того, что категорически не рекомендовано сейчас. В том числе – мастерам кинообразов: говорить о бесчеловечности войн ("Иваново детство"), мучительности истинной веры ("Андрей Рублёв"), неизбывности памяти ("Зеркало"), хрупкости совести ("Солярис"), заманчивости догм ("Сталкер"), опустошительности душевных разломов ("Ностальгия") – всего того, что человек умеет с незавидной лёгкостью воспроизводить из века в век , рассчитывая, видимо , лишь на то, что всякая эпоха годна родить нового Андрея Тарковского, способного гениально "вымолить" человека из его нравственных руин.
Как говорил один из героев Экзюпери, "молитва благословенна молчанием господа". Мы в сотый раз будем пересматривать фильмы Мастера, отыскивая в них ответы на мучающие нас сегодня вопросы. И в сотый раз не будем находить лёгкой подсказки. Но не перестанем от этого возращаться к кинопроповедям великого пастора, главный урок которых и прост и тяжек одновремено, и всем известен, и многими заучен, но пока мало кем исполним: "Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я – медь звенящая или кимвал звучащий…"
Безумие умных
О тех, кто делал атомную бомбу и кто – нет
Они создали то, что не должно было появиться на свет. Придумали нечто, что может навсегда отвадить человека от привычки думать о чём либо. Они увлеклись открытиями и не смогли некоторые из них закрыть. И – притушить любопытство к таинству. В данном случае – смерти. Ополчились на него с логарифмическим линейками, микроскопами, ускорителями частиц и с тем нескрываемым самозабвением, что иной раз охватывает человека, ослепленного единственной из оставшихся в голове мыслей: быть или не быть?
Они показали, как надо заниматься наукой и как не надо этого делать никогда. То есть – нельзя наркотически увлекаться оной. Хотя и невозможно чаще всего эту зависимость победить. А победив – не обнаружить в своей научной родословной зародышей будущей проказы. В 1939-ом Эйнштейн пишет президенту Рузвельту письмо-предостережение о том, что вот-вот с кончика пера физиков может соскочить клякса чудовищных разрушений новым видом оружия – атомного. Рузвельт прислушивается и даёт старт Матхетенскому проекту, финишировавшему в 1945-ом бомбардировками Хиросимы и Нагасак.
Узнав о них самый стойкий миротворец и пацифист Эйнштейн только и смог выдохнуть мучительное "О Господи…" Тут же на обложке журнала "Тайм" увидел собственную фотографию на фоне поднимающегося гриба ядерного взрыва и своей формулы E=mc2, якобы приведшей, по разумению обывателей, к атомному смерчу. За год до него, не менее обеспокоенный реальностью атомной войны Нильс Бор пытается умиротворить Рузвельта и Черчилля, уже взявших след непобедимого оружия и ни в какую не собирающихся тормозить в разработке атомных бомб. Патриарх квантовой физики – колыбели учения о ядерных реакциях, великий гуманист Бор, явно чувствуя свою сопричастность к разработке, хотя и невольной, одного из самых смертоносных ответвлений своего учения, впадает в жестокую немилость со стороны руководства США и Великобритании, теперь уже , как стойкий противник безоглядно нагнетания ядерной гонки.