Страница 36 из 37
Заботник наш!
Идет Святая православная Русь спасать своего Государя, Церковь и Родину!
Мы кончили, Царь! Повели, если угодно Тебе, казнить нас или миловать и счастьем дарить».
Таким образом, «конец», вынесенный в заголовок статьи, – это конец смуты или, в широком смысле, европеизации России. Настанет «конец» тогда, когда верховная власть даст ответ на эту петицию, которую еще предстоит подать.
Впоследствии, вспоминая свою знаменитую статью, Сергей Труфанов делал акцент на аграрном вопросе. Самой темой будто бы заинтересовался после беседы с солдатами в манеже Драгунского полка в Старом Петергофе и через неделю опубликовал свое «открытое письмо царю». Но, по-видимому, та беседа состоялась лишь весной 1907 г. Далее анахронизмы продолжаются: со ссылкой на Дубровина следует рассказ о совете членов императорской фамилии, где обсуждалась судьба удельных земель. Однако дневник Николая II датирует это совещание 30.VII.1906. Сама передача удельных земель Крестьянскому банку состоялась осенью 1906 г. Статья же о. Илиодора была написана позже.
«Видение монаха» – ключевое произведение для понимания всей политической деятельности о. Илиодора и, главное, его взгляда на собственную роль в судьбе России. Вдохновлялся автор, несомненно, Апокалипсисом. Подобно Иоанну Богослову, некий монах, в котором сразу угадывается сам о. Илиодор, сподобляется пророческого видения. Оно аллегорически изображает современное автору политическое положение, а также предстоящее сражение правого лагеря с левым и торжество черносотенцев. Сон, привидевшийся главному герою, переполнен яркими образами: оторванный край царской порфиры, народная кровь, сочащаяся со страниц левых газет, источающие смрад кадильницы и поломанные посохи в руках святителей-либералов…
Изображение левого лагеря с его трофеями невольно наводит на мысль, что о. Илиодор описывает грядущую Советскую власть: «на помосте в луже крови лежало в облачениях несколько священников; над ними была сделана одна общая надпись: "вот, как мы поступаем с попами, осмеливающимися в то время, когда мы кричим "долой Самодержавие", у Престола какого-то Бога молиться за Самодержавных Императоров". Далее следовали люди, которые в руках держали широкие чугунные плиты; на плитах было красными буквами написано: "на этих плитах мы жарили черносотенцев". За этими следовали другие; эти держали иконы Спасителя, Божией Матери, святых угодников, церковные сосуды и другие священные вещи, но все это было осквернено; на всем лежала печать грубого кощунственного поругания; люди, которые держали эти вещи, были звероподобны; показывали свои большие зубы и как-то неистово кричали и, злорадно кивая в сторону черной сотни, говорили: "вот как мы разделываемся с вашими досками, святыми мощами, а вы еще толкуете о каком-то Боге, о каком-то небесном Правосудии; суеверы вы, темный народ!"». Но он не прозревал будущее, а описывал настоящее, увы, мрачное.
Над левым лагерем о. Илиодор поместил того, кого считал подлинным вдохновителем революции: «Монах … заплакал горько и возвел глаза к небу, но вместо неба он увидел… сатану». Но увидел и небесный престол, поддерживаемый, наравне с ангелами, душами людей, убитых революционерами. Седящего на престоле о. Илиодор описать не дерзнул, но зато передал свой воображаемый диалог с раздавшимся оттуда Голосом:
– Монах, служитель Мой, что же ты ничего не говоришь этим народам?
– Что же я скажу им, Господи?
– Вам даны законы Неба, и разве ты не знаешь, что говорить стоящим по правую и по левую сторону?
– Знаю, Господи, знаю, только я не смею сказать людям грозное слово, ибо сам человек грешен.
– Ты не свое слово будешь говорить, а Мое; я знал твое недостоинство, но избрал тебя сосудом Своим, чтобы ты не возгордился и чтобы чрез твою немощь явилась Моя Сила; Я дал тебе право вязать и решать [так в тексте]; поэтому не убойся ничего и сделай то, что ты должен исполнить!
– Исполню, Господи, исполню! Не смею ослушаться слов Твоих.
Покорный этому повелению, монах изрекает свой суд над обоими лагерями: левым – проклятие, правым – благословение. Затем призывает черную сотню выступить в последний бой за веру, Царя и права русского народа. Однако этому призыву монархисты следуют не ранее, чем является долгожданный гонец из северной столицы: как уже говорилось, о. Илиодор всегда ставил народное выступление в зависимость от царской воли.
Собственно битвы нет: «Вдруг рассеклось пространство небесное, и на облаках явилась Матерь Божия с омофором. По правую сторону ея находился Св.Георгий Победоносец. Он копьем поразил сатану, а поклонники последнего, видя гибель своего отца, начали в отчаянии избивать друг друга. Черной сотне не пришлось даже употребить в дело меча».
Торжествуя, монархисты направляются в столицу ко дворцу, причем упомянуто, что он находится на берегу реки, а на противоположном берегу похоронены предки царствующего Императора. Очевидно, подразумевается Зимний дворец. Дело в том, что о. Илиодор был недоволен удалением русских монархов из их городской резиденции, видя в этом факте признак средостения, разделяющего царя и народ. Соответственно, в день идиллического торжества монархических идей самодержцу следовало вернуться в Зимний дворец. Странно только, что не в московский кремль.
Следует длинный диалог между Царем и народом в лице его депутата. Это, конечно, сам монах? Нет, тут о. Илиодор предпочел смириться и передать эту роль глубоко почитаемому им о.Иоанну Кронштадтскому. Он-то и дает Царю подробный отчет обо всем произошедшем. Между прочим, выясняется, что после победы над врагом у черной сотни ноги в крови, а руки чисты и белы, как снег. В конце концов водворяется порядок, воздаются почести павшим, и остается только найти монаха, чтобы рассказать ему о победе.
Однако его уже нет, и люди находят лишь его послание, начертанное на земле: «не ищите меня, молитесь за меня, я хотел уйти на Старо-Афонскую Гору, чтобы там молиться за вас и за ваше обновленное Отечество, но Господь судил иначе: тело мое, истерзанное страданиями, не перенесло радости, когда вы, победители, шли в Северную Столицу, и сделалось неспособным носить сильный дух: я умер, не ищите моей могилы: она никому не известна: хоронили меня дикие звери».
В целом вся эта красивая художественная аллегория изображает мировоззрение черносотенцев довольно достоверно и наглядно. Точно выписана любезная сердцу о. Илиодора картина народного возмездия, начинающегося по сигналу из столицы и марающего у воинов ноги, но не руки. Любопытна фигура монаха, выходящего на свою проповедь по указанию свыше, как ветхозаветные пророки. Вот, значит, кем себя ощущал автор! А слова о монахе, увидевшем вместо неба сатану, прямо просятся стать девизом к биографии о. Илиодора! Удивительно и очень похвально, что он не отважился приписать себе роль оратора от народа. Еще удивительнее финал аллегории. О. Илиодора можно представить себе где угодно, только не на Афоне. Да и уходить туда из древнего и высокодуховного Почаева – это искать добра от добра. По-видимому, автор всего лишь попытался придать своему автобиографическому сочинению житийные черты: сюжет с начертанным на земле посмертным письмом перекликается с финалом жития прп.Марии Египетской.
В мемуарах Сергей Труфанов из всей статьи вспоминает только диалог монаха и притворных черносотенцев, которые, охваченные стыдом, покидают правый лагерь. Действительно, это один из ключевых эпизодов всего памфлета. Кроме того, мемуарист уверяет, что за это сочинение получил прозвище «Павший герой».
Третья программная статья о. Илиодора – «Плач на погибель дорогого Отечества» – начинается парафразом книги пророка Исаии (62:1–2,4): «Не умолкну ради тебя, Церковь Христова, и ради Святой России не успокоюсь, доколе не взойдет над всем правда твоя и счастье твое, как горящий светильник. И увидят народы правду твою и все цари – славу твою. И не будут уже более называть тебя "оставленной" и землю твою "пустыней" – обиталищем диких народов. Лучше я умру, чем не стану говорить то, что буду говорить сейчас. Какими же словами я буду изливать скорбь свою? Какими слезами я начну оплакивать падение Великой Державы?».