Особое мясо

Он не может допустить, чтобы его отца разодрали на куски. Из зала для посетителей можно видеть салон для отдыха пациентов. Они сидят в креслах и смотрят телевизор. Большую часть времени они проводят именно так. Смотрят телевизор и ждут смерти.

Их немного. Это он тоже выяснил заранее. Ему не хотелось отправлять отца в переполненный дом престарелых, где содержат стариков, оставшихся без попечителей. Здесь же пациентов мало — в первую очередь потому, что это самый дорогой гериатрический центр города.

В этом месте время не течет. Оно душит. Часы и секунды цепляются к коже, впиваются в нее, буравя тело до костей. Не замечать бы всего этого, но не получается.

— Здравствуй, Маркос! Как дела? Рада тебя видеть.

При личной встрече Нелида обращается к нему на «ты». Она привезла отца в кресле-каталке. Она тепло обнимает посетителя — совершенно искренне. Все медсестры здесь знают эту историю, похожую на сказку: преданный, заботливый сын, постоянно навещающий отца, влюбляется в медсестру, женится на ней и, как принц, увозит ее к себе.

Раньше Нелида его не обнимала. Она стала позволять себе такое проявление чувств только после смерти его ребенка.

Он наклоняется к отцу, заглядывает ему в глаза, берет его за руки. «Папа, привет». Взгляд у отца потерянный и опустошенный.

Он встает и спрашивает Нелиду: «Как он? Лучше? Выяснили, почему случился срыв?» Нелида предлагает ему снова присесть. Сама она ловко ставит каталку рядом с креслом — так, чтобы отец мог смотреть в окно. Сами они устраиваются по соседству за столом с двумя стульями. «Знаешь, дон Армандо опять вел себя беспокойно. Вчера он снял с себя всю одежду, а когда Марта — медсестра, дежурившая ночью, — вышла, чтобы посмотреть, как дела у другого пациента, он встал, пробрался на кухню и съел весь торт, который мы приготовили, чтобы с утра поздравить одного дедушку с днем рождения. Тому как раз девяносто исполнилось». Маркос старательно сдерживает улыбку. Черная птица вспархивает с ветки и перелетает на соседний куст. Отец, счастливо улыбаясь, показывает на нее рукой. Маркос встает и передвигает кресло-каталку вплотную к окну. Нелида смотрит на него с умилением и сочувствием. «Маркос, извини, но нам опять придется привязывать его по ночам к кровати». Он кивает. «Только для этого ты должен дать письменное согласие. Поверь, мы идем на это ради блага дона Армандо. Сам знаешь, мне это тоже не нравится. Но заверяю тебя, так будет лучше для него. Его организм уже очень хрупок, и есть все подряд ему точно не следует. И потом, сегодня это был торт, а завтра что? Кухонный нож?»

Нелида уходит за бумагами.

Отец уже почти не говорит. Он только издает звуки. Жалуется. Слова остаются в нем, запертые в скорлупе помутненного сознания.

Он садится в кресло рядом с отцом и берет его за руку. Какое-то время они вместе смотрят в окно. Затем отец поворачивает голову и смотрит на сына, явно не узнавая его. Руку тем не менее не отдергивает.

9

Он едет на комбинат. Предприятие расположено на отшибе, территория со всех сторон окружена забором с проволокой под напряжением. Электричество пришлось подключить из-за падальщиков. Они много раз пытались проникнуть на комбинат. Ломали заборы, перелезали через них, застревали в колючей проволоке — все ради того, чтобы добыть свежего мяса. Теперь они вынуждены довольствоваться отбросами: кусками, не имеющими коммерческой ценности, мясом больных экземпляров — в общем, тем, что никто, кроме них, есть не станет.

Перед проходной он на несколько секунд задерживается и обводит взглядом знакомый комплекс зданий. Белого цвета, они стоят близко друг к другу — ради повышения эффективности производственного процесса. Постороннему человеку и в голову не придет, что здесь, за этими стенами, убивают людей. Он помнит, как мать показывала ему фотографии бойни, построенной по проекту архитектора Саламоне[3]. Само здание уже в руинах, сохранился лишь обшарпаный фасад, над которым застыло бьющее наотмашь слово «скотобойня». Составленное из огромных букв, одинокое, это слово упорно отказывалось исчезать. Оно противостояло капризам погоды, ветру, секущему камни, времени, пожиравшему фасады здания, о котором мама говорила, что в его облике отражается влияние стиля ар-деко. Серые буквы над фронтоном выделяются на фоне неба — в любую погоду, будь небо ослепительно-голубым или же затянутым черными тучами, вывеска читается отлично. Вывеска честно и открыто заявляет о том, что происходит под крышей этого красивого здания. Оно называется бойней, потому что там убивают. В свое время он хотел переоформить фасад мясокомбината «Кипарис», сделав его более ярким и заметным, но отец категорически воспротивился его затее: по его словам, бойня должна быть по возможности невидимой, должна сливаться с пейзажем, а самое главное — ее никогда нельзя называть тем, чем она на самом деле является.

Оскар, охранник из утренней смены, читает какую-то газету, но, завидев его в машине, отбрасывает прессу в сторону и, заметно нервничая, бросается к машине. Открыв начальнику дверцу, он чуть громче, чем нужно, произносит: «Здравствуйте, сеньор Техо! Добрый день!» В ответ тот молча кивает.

Он выходит из машины и останавливается, чтобы покурить. Он опирается руками на крышу автомобиля и, стоя неподвижно, смотрит вокруг. Ладонь непроизвольно тянется ко лбу и смахивает с него капельки пота.

Вокруг комбината пусто. На первый взгляд до самого горизонта нет вообще ничего. Постепенно на этом пустыре проступают отдельные деревья и даже ручей, мелкий и вонючий. Маркосу жарко, но он стоит и курит, подсознательно оттягивая тот момент, когда все-таки придется войти в здание управления.

Затем он сразу же поднимается в кабинет Крига. По пути с ним здороваются несколько сотрудников. Он кивает, почти не замечая их. В приемной привычно целует в щеку Мари, секретаршу. Та предлагает ему кофе и сразу же говорит: «Маркос, как я рада тебя видеть! Сеньор Криг уже заждался. Он нервничает — как всегда, когда ты на объезде. Кофе я тебе сейчас прямо в кабинет принесу». Он без стука заходит в кабинет директора и садится, не дожидаясь разрешения. Криг говорит по телефону. Приветливо улыбнувшись Маркосу, он жестами показывает, что вот-вот завершит разговор.

Говорит Криг уверенно и энергично. Его реплики звучат нечасто, но убедительно.

Криг относится к той категории людей, которые не созданы для жизни в обществе. У него такое лицо, словно художник набрасывал портрет, остался недоволен результатом, скомкал лист с эскизом и выбросил в мусорное ведро. Такие люди никуда по-настоящему не вписываются, нигде не приживаются. Его совершенно не привлекает общение с другими людьми, и даже кабинет он переделал под свой характер. Сначала он организовал пространство так, что в кабинете была только одна дверь, зайти через которую могла только секретарша. Только она могла видеть его, только через нее его распоряжения доходили до остальных сотрудников. Через какое-то время в кабинете появилась еще одна дверь. Она ведет на лестницу, спустившись по которой можно попасть на маленькую изолированную парковку за главным зданием комбината. Сотрудники редко видят директора, а многие не видят вовсе.

Он знает, что Криг ведет бизнес максимально эффективно, что в вопросах бухгалтерии и финансовых операций ему нет равных. Когда речь заходит о статьях отчетности, о тенденциях рынка, о статистических выкладках, Криг оказывается на коне. А из людей ему интересны только те, которых можно есть, считать по головам, называть продуктом. Люди как личности ему безразличны. Он терпеть не может здороваться, вести бесполезные светские разговоры о том, как сегодня жарко или, наоборот, холодно. Ему нет дела до жизни окружающих, до их проблем и даже их имен. Не говоря уже о такой ерунде, как чьи-то экзамены на права или рождение ребенка. Для этого есть он, Маркос Техо, правая рука директора. Тот, кого все знают и все любят. Впрочем, это потому, что на самом деле его никто не знает по-настоящему. Мало кому известно, что у него умер сын, что жена от него ушла, что его отец давно толком не говорит и постепенно все глубже погружается в безмолвную трясину старческой деменции.

3

Франсиско Саламоне (1897–1959) — аргентинский архитектор итальянского происхождения, творческое наследие которого представлено почти исключительно зданиями муниципалитетов, входными комплексами кладбищ и корпусами скотобоен — величественными и тяжелыми, представляющими собой футуристичную помесь арт-деко и рационализма. В конце 90-х аргентинский фотограф Эстебан Пасторино Диас сделал серию фотографий, сняв здания Саламоне ночью с длинной выдержкой. Серия произвела очень мощное и гнетущее впечатление, окончательно закрепив за Саламоне репутацию мастера помпезной фашистской архитектуры.