Между двух миров

Ты лезешь в сумочку, достаешь конверт и выписки с банковских счетов. С деньгами у вас проблем нет. Вы хорошо обеспечены на все оставшиеся жизни, даже если ты ни дня больше не проработаешь.

— Хорошо, я займусь этим, как можно скорее, — он забирает у тебя конверт. — И еще раз спасибо за оказанное доверие, думаю, мне удастся его оправдать.

Ты поднимаешься, мужчина поднимается следом и улыбается вполне искренне. В отличие от его офиса, он тебе нравится, ты долго изучала его, прежде чем решилась нанять. Ты бы посоветовала ему сменить персонал и дизайн, но понимаешь, что это не твое дело.

— Благодарю вас, наба. Звоните в любое время.

Он чуть кланяется, отступает назад. Ты, не оглядываясь, идешь к двери. Твоя тень бесшумно ступает за тобой.

В лифте, пока вы спускаетесь, он шумно выдыхает, и не в силах больше скрывать напряжения, говорит:

— Если ничего не получится, сбежим в Ксаравию. Мне кажется, загар тебе пойдет, — он заталкивает руки поглубже в карманы толстовки и снова надевает капюшон.

Ты не любишь когда он прячет лицо. Чешуйчатый, перламутровый узор, его единственное наследство, он красив, эстетичен, притягателен и напоминает карту. Одно из сокровищ на ней для тебя, ему тогда было восемь и вы взахлеб читали Жюль Верна, ты часто рисовала на перекрестных, перламутровых линиях крестики карандашом для глаз, отмечая, где зарыт клад. Он долго ходил гордый и не смывал. Теперь ему четырнадцать, он кажется взрослым и местами резким.

Лицо заострилось, глаза потемнели, зрачок вытянулся поперек обоюдоострой линией, будто подводя черту. Узор стал четче, исчезла размытость цветов, каждая чешуйка заняла своё место. Его дразнят змеенышем, но он этим гордится. В ответ он обычно широко улыбается, демонстрируя тонкие, длинные клыки.

Вы выходите на улицу и ты чувствуешь облегчение. Ты расстегиваешь пуговицу, чуть ослабляя ворот блузки, чтобы дышалось легче.

— Давай за мороженным? — говоришь ты. — Ванильным, с шоколадной крошкой?

— Подкуп, — смеется он. — Разве это не ниже вашего достоинства, отта.

— Всегда готова подкупить ближнего своего. Кстати, как там ваши занятия по религиоведению?

Вы идете по той же улице в обратную сторону, воздух обманчиво пахнет мокрой осенней листвой. Ты знаешь, что так пахнут искусственные увлажнители воздуха, этот запах стойко ассоциируется с тишиной. Летом дамбу перекрывают, чтобы очистить фильтры и три месяца так тихо, что ты слышишь биение пульса, проходящих мимо гайоли.

Засуха, тишина и боль. Время бессонных ночей, усталости и сомнений.

— Мне не нравится их Единый бог, но понравился миф о Равианской башне. Знаешь, вполне может, так оно и было. Мы все перестали понимать друг друга, а все потому, что лезем все выше и выше.

— А Творец тебе нравится?

— Это планета, а не бог, вера в её силу скорее языческий культ, а не религия. Ну, если рассматривать этот вопрос с точки зрения гайоли. То же самое касается культа Веды, Эбо или Соты, вера в энергию луны, просто хрень какая — то, здесь все над этим смеются. Это же просто искусственные спутники.

Его слова причиняют неожиданную боль.

— Если тебе не нравится этот предмет, ты вовсе не обязан на него ходить, Фархад, я могу…

— Не надо вмешиваться, со своими предметами я сам разберусь.

Он выдает это, как автоматную очередь и только потом спохватывается, что позволил себе лишнего и косится на тебя.

— Все в порядке, я не буду вмешиваться, решай сам, — говоришь ты.

Ты снова уступила и все из-за чувства вины, ты замечаешь это за собой, но обычно уже после того, как сказала что — то или сделала. Если он увидит в этом слабость, конфликта не избежать. Ты никогда не воспитывала детей и тебе остается только учиться на своих ошибках, благо никто не будет принимать у тебя экзамен, только ты сама.

Вы выходите к перекрестку, светофор неисправно мигает желтым, белая зебра перехода истерта, до еле видимых отметин, машины с шумом пролетают мимо. Не смотря на то, что сегодня праздник, да к тому же воскресенье, очень оживленное движение, часы показывают 12.40. Машину вы оставили на той стороне парка. Только там удалось найти приличную парковку. В небо над парком все еще поднимаются хлопья пепла, но люди уже начинают расходиться. Они несут в руках синие, красные, оранжевые, фиолетовые бумажные ветви деревьев, шарики и сахарную вату. На фоне серости бетона и стекла офисных зданий, яркие пятна радуют глаз.

— Давай я починю светофор? Или нас за это арестуют?

Ты улыбаешься и мотаешь головой.

— Не будем проверять, дойдем до следующего перекрестка. Вон, смотри, там маркет на другой стороне, зайдем, там наверняка есть мороженное.

Вы снова идете молча. Серое небо нависает, как бремя ответственности, напоминая, что если ты примешь не правильное решение, вам опять придется начинать все сначала.

Вы заходите в магазин, охранник смотрит в упор, его маленькие глаза бусины из — под тяжелого морщинистого лба, совсем не дружелюбны. Он подходит и просит твои документы. Ты достаешь энергетический паспорт, вид на жительство и термокарту. Проверяет долго и внимательно, что — то запрашивает на ручном терминале, получив ответ, недовольно поджимает губы и возвращает документы. Он не нашел к чему придраться.

Ты привыкла к косым взглядам и страху, люди всегда расступаются, стараясь держаться от вас подальше, другие наоборот лезут знакомиться, задают множество глупых вопросов, в рот тебе смотрят. Им любопытно, какого дьявола неведомые забыли в их богом забытом мире? Зачем вы поднялись со своей святой земли на их грешные, металлические облака.

Ты находишь холодильник с мороженым. Ванильное есть, но без шоколадной крошки, вы переглядываетесь и берете два брикета, потом он находит шоколадный сироп и довольные, вы идете к кассе. Да, как и все дети, он любит мороженное, ему бывает плохо от него и ты все ждешь, что однажды он откажется идти за ним в магазин.

Людей как — то резко поубавилось, матери заторопились быстрее увести детей прочь, бабки крестились, отцы семейств матерились, только подростки пялились и хихикали. Для них, как объяснял тебе Фархад, это круто, будет о чем написать в Сеть.

— Я возьму жвачку, можно? — спрашивает он и посматривает через плечо на компанию у кассы. Громче всех смеется худая девчонка, с ангельскими кудряшками, выкрашенными в черный, её лицо усыпано веснушками, в носу серьга, на шее болтается цепочка, на цепочке череп и кости. Она ему улыбается и он смущенно отворачивается.

Ты киваешь, и он кладет жвачку на ленту вместе с мороженым и сиропом. Пока ты расплачиваешься, девочка вдруг подходит к нему и резко сдергивает капюшон. Фархад поворачивается к ней лицом. Она нагло ухмыляется на него сверху вниз, всем своим видом говоря: ну и что ты мне сделаешь?

Ты знаешь, что в эту минуту его глаза резко темнеют, узкий продолговатый зрачок растекается и тяжелая малахитовая зелень заполняет белое, стекловидное вещество. С непривычки это выглядит страшно, особенно для гайоли. Не поворачивая головы, ты наблюдаешь, как девочка отшатывается и перестает ухмыляться. Он не торопится надевать капюшон, правая сторона его лица переливается радужными оттенками, и девочка, как загипнотизированная, продолжает смотреть на него. Друзья в панике тянут её прочь, к выходу, но она стоит и смотрит. Она — легкая добыча.

Первой не выдерживает её подружка и с визгом выбегает из магазина, парень упорно продолжает тянуть подругу за рукав, пытаясь сдвинуть ее с места, и тут Фархад делает контрольный выстрел — он улыбается. Гипноз тает, его жертва вскрикивает и бледному, трясущемуся от страха парню, наконец удается оттащить её к двери и выволочь на улицу, откуда секунду спустя доносится крик:

— Дура! Дура! Дура!

Ты расплатилась, и теперь убираешь покупки в пакет. Поднимаешь глаза на охранника, на всякий случай, но тот стоит совершенно спокойно, прислонившись к косяку, и ухмыляется. Фархад надевает капюшон, и вы выходите из магазина. Охранник провожает вас внимательным и насмешливым взглядом.