Страница 37 из 51
Завидев меня, Жар-птица тотчас пригнула голову. Она наблюдала за моими движениями и будто понимала, что такой меч сможет причинить ей вред, в отличии от бестолковых крестьянских стрел, какие только на рябчика и годятся.
— Заливай! — скомандовал кто-то в толпе.
Набежали люди с вёдрами. Принялись щедро поливать занявшийся сарай и соседние постройки, чтобы огонь не перекинулся на них. Брызги с шипением обращались в пар, который окутал горящую бестию клубами.
Я метнулся ближе. И успел разобрать, как возмущённая огнептица взмывает ввысь, спугнутая близостью магического оружия, как дитя, которое боится родительской розги, даже если в жизни с ней не сталкивалось.
Думал, нападёт на меня. Или попытается поджечь ещё что-нибудь. Завертелся на месте, озираясь. И понял, что птица лишь сделала круг над деревней, а после полетела к лесу. Туда, откуда и явилась.
Селяне слаженно заливали сарай. О празднике все немедля позабыли, занятые спасением своего добра.
Я же всё стоял, до рези в глазах следя за удаляющейся алой бестией на фоне лазоревого неба. Обратно лететь на второй заход она будто бы не собиралась.
— Убирай меч, Ловчий, — раздался подле меня голос знакомого мужика. — Улетела она. Теперь до следующего праздника не воротится.
Мария. Глава 2
Я порывисто вложил оружие в ножны и повернулся к своему знакомцу. Глянул сердито на его закопчённое лицо. На мокрую рубаху и пустое ведро.
— Сразу нормально сказать нельзя, какого рода помощь нужна?! — гневно спросил я, а сам отыскал глазами Кота, который старался держаться от горящего сарая и огненной птицы как можно дальше и теперь стоял у телеги в конце улицы.
— Ведь ты мог и отказаться, — мужик шмыгнул носом. — А так ты прогнал её. Спасибо тебе. Если бы она не забоялась тебя, могла и ещё что-то спалить, упасите боги.
Я скрестил на груди руки, наблюдая краем глаза за тем, как слаженно борются с пожаром жители. Считанные минуты прошли, а сарай был почти что залит. Даже стены уцелели. Даром, что крыша обвалилась. Но, глядь, что-нибудь из утвари спасти смогут, с их-то сноровкой.
— Чем огнептицу прогневили? — поинтересовался я, а затем добавил: — Ежели, что худое сотворили, она не успокоится, пока на месте Старого Вымола одни дымящиеся уголья не оставит.
Мужичок опасливо втянул голову в плечи.
— Ты бы, Ловчий, с нашей старостой переговорил, — изрёк он. — Она баба умная. Всяко лучше меня пояснит.
И с этими словами он заозирался по сторонам, пока не отыскал взглядом нужную женщину. Ту самую, которая разжигала праздничный костёр и руководила селянами в момент нападения Жар-птицы. Теперь я смог разглядеть её лучше. И ничуть не удивился, что здесь старостой была женщина. Такая особа, как эта, уж точно могла бы заправлять не то, что сельскими мужиками да бабами, но небольшой дружиной наверняка.
Женщина была высокой, статной и весьма горделивой. Не слишком худой, но и не окутанной мягкой полнотой, которая частенько свойственна прекрасному полу в её возрасте. На вид, ей кстати, было вряд ли сильно больше сорока. Морщин немного, да и те в уголках глаз да кольцами вокруг стройной шеи. Востроглазая и сероокая, для своих лет она была красавицей, если не считать тонких губ и изрядно поседевших волос, которые она заплела в две косицы и уложила вокруг головы подобием венца. Поверх тёмно-синего платья староста носила расшитый алыми узорами сарафан, но никаких украшений не имела при себе. Даже бус, которыми так любят щеголять в праздники зажиточные селянки.
— Томила! — окликнул её мой знакомец, когда мы подошли ближе. — Это вот Ловчий…
— Лех, — сухо подсказал я.
— Лех, — мужичок кивнул, заискивающе улыбаясь женщине. — Он паромщика искал и на праздник к нам заглянул. И птицу…
— Спугнул, — холодно закончила за него женщина, смерив меня изучающим взглядом. — Я видела. Хорошая работа. Благодарю.
— Так, может, он… того? — запинаясь, вымолвил он. — Ты бы с ним потолковала. Глядишь… подсобит?
Не будь мы в деревне, наверняка бы на колени бухнулся, как перед какой-нибудь барыней.
— Может, и подсобит, — задумчиво изрекла староста Томила, а затем глянула на мужиков, которые потушили сарай и теперь лишь заливали, чтобы сбить последний дым. — Как управитесь, все кадки и бочки снова наполните. Вдруг воротится. И скажите, чтоб бабы на площади убрались. Довольно на сегодня праздника. Будем надеяться, Леший не осерчает.
В большинстве своём любого Лешего волновали лишь его владения и делёжка территории с другим Лешим. Реже что-то ещё. И уж конечно не пьющие за его здравие мужики. Но о том я решил умолчать. Не лезь в чужой огород, что называется.
— Идём, Ловчий, — староста пошла прочь, позвав меня следом. — Потолкуем у меня дома в тишине.
Работу я на этом берегу Быстринки не искал. Скорее, мне сделалось любопытно, что же за история случилось у селян с огнептицей. Поэтому я и последовал за Томилой.
Староста привела меня в свою избу, небольшую, но весьма добротную. За сенями обнаружилось помещение в две комнаты, разделённые тонкой перегородкой аккурат так, чтоб стоявшая посреди избы печка отапливала зимой обе комнаты одинаково. Внутри сладко пахло сдобой. Здесь было чисто, и даже на высоком потолке и палатях не было ни следа печного нагара. Пол устилали домотканые половички. Дверной проём во вторую комнату, служившую, очевидно, спальней, украшали расшитые занавески. Такие же висели на окнах. Мебели было немного: всё те же сундуки, столы да лавки, как и в любой хате. Но моё внимание привлёк столик в дальнем углу, отгороженный ажурной шторкой до половины: на нём стояло зеркальце в медной оправе, а вокруг — несколько берестяных ларцов, вероятно, с украшениями. При том, что на самой Томиле украшений я не видел вовсе. Но я связал это с тем, что внутри не было ни единого признака наличия мужчины в доме, кроме одинокого охотничьего лука на стене, такого большого и тяжёлого, с каким Томила вряд ли бы могла сама совладать. Быть может, она потеряла мужа и с тех пор перестала наряжаться? Было очень на то похоже.
Женщина жестом пригласила меня за стол. Зажгла свечу, чтобы было уютнее сидеть. Налила молока и поставила предо мной блюдо с ватрушками. На Кота, который юркнул за нами следом и спрятался под лавкой, она почти не обратила внимания. Лишь уточнила, мой ли это зверёк.
Я сел, а староста опустилась на лавку напротив.
— Угощайся, Ловчий, — она подвинула блюдо ко мне. — А я пока расскажу тебе про одну девушку, красивую, но себялюбивую.
И я принялся за ватрушки, которые, к слову, вышли у Томилы сочными, но совершенно несладкими. А она завела свой рассказ:
— Жила та девушка в нашей деревне. Звали её Мария, — женщина нахмурила лоб. — Были у Марии белые, как лён, кудри, сапфировые очи, коварная улыбка и тонкий стан. Любой, кто видел её, забыть после не мог. И девушке мужское внимание нравилось. С удовольствием пользовалась она лаской даже тех, кто был уже женат. Ни один устоять не мог. Любого соблазнить могла Мария. И не обращала внимания ни на злые языки, ни на нападки ревнивых жён. Потому как ей попросту ни до кого дела не было. Любила та девушка лишь себя одну, ни о ком более не заботясь.
Я слушал внимательно, однако, успел уже прикончить первую ватрушку и запил её молоком. Знавал я такие истории и примерно смекнул, к чему пойдёт рассказ. Ожидал услышать о том, как ревнивые бабы в приступе гнева решили приструнить гулящую девицу, спасти мужей своих и семьи, да и обратились к какой-нибудь ведьме, а та прокляла девушку, превратив в огнептицу. Только не подумал никто, что она будет мстить. Но Томила удивила меня.
— У Марии из семьи была одна лишь мать, которая справиться с нею не умела, — продолжала староста. — Мать Марии рано овдовела. Жизнь свою посвятила дочери и дому родному. Но и ей боги вздумали послать вторую молодость. Женщина встретила хорошего мужчину младше себя, в которого влюбилась до беспамятства. Минувшей весной они поженились. Но и его соблазнила избалованная Мария. Это и стало причиной всех наших бед. Мать обо всём прознала. И прокляла дочь, сказав в сердцах, что желает, чтоб никто впредь до неё не смог дотронуться. Но Мария лишь посмеялась и ушла, оставив мать с её отчаянием.