Блажий Омут

— Лада, — мечтательно протянул я, а сам вновь заёрзал на месте. Мне почти удалось вытащить гребешок. — Богиня весны и красоты. С Гончарной улицы. Я запомню.

— Надеюсь, что нет, — она с усмешкой извлекла из зелья раскалившийся кругляшок амулета и показала мне.

Тёмная, густая жижа капала с него на землю. Артефакт раскачивался на серебристой цепочке. Вот только металл, который скрывался под стекающим варевом, оказался не тёмным, а полупрозрачным и желтоватым, как мутное стекло.

— Чур на меня не примерять, пока не остынет, — насмешливо оскалился я.

Но вместо ответа Лада зашептала слова нового заговора. И тогда я понял, что именно она собирается сделать, чтобы пробраться в мои воспоминания. Действовать нужно было быстро. К счастью, мне было, чем ей ответить.

Белая Рать свято хранила все секреты обучения мастерству молодой поросли. Не менее тщательно оберегали свои тайны и колдуны. Но Ловчие, гонимые всеми и презираемые, пожалуй, по скрытности превзошли всех прочих кудесников. Мои предшественники придумали многое. Продумали, как действовать в самых разных случаях, даже в таких, когда угроза исходила от живого человека, а не гнусной нечисти. Довели до совершенства особые чары, способные поймать в ловушку разум, над тобою берущий власть. И вот уже охотник оказывается добычей, нужно лишь соблюсти одно малюсенькое условие: смочить собственной кровью чужую вещь и впустить жизнь этого человека в свою. Обманка. Посторонняя личина. Искусный морок. Но совладать с ним невозможно. Спасибо, мудрая Лобаста. Теперь я знаю, для чего стянул твой гребешок.

Лада подошла вплотную. Опустилась предо мною на колени. Чародейка продолжала бормотать слова заговора. Магия была такой сильной, что её нижняя губа треснула аккурат посередине, и крошечная алая капелька сбежала вниз. Но вытирать ей было некогда. Нужно было завершить начатое.

Рыжая ведьма вновь сжала мой подбородок пальцами, впиваясь ногтями в кожу, чтобы я не смог отвернуться. А другой рукой поднесла к моему лицу медальон, с которого уже полностью сполз отвар. Лунное стекло глядело на меня белым оком. Оно мерно покачивалось из стороны в сторону, сковывая разум.

— Смотри на амулет, Ловчий, — велела Лада. — Будь послушен. Иначе шкуру с твоего котяры спущу и усы по одному вырву.

Я сделал вид, что подчиняюсь, а сам в кармане надавил пальцем на заветный гребешок. Серебряные зубья впились в плоть. Я надавил сильнее, надеясь, что кровь уже пошла. Что её хватит. И потом шевельнул устами, произнося короткое заклятие на выдохе.

Медальон качнулся меж нами. И замер, а вместе с ним будто и время застыло вокруг. Не клубился дым от костра. Не плясали замершие языки пламени. Не дул по полу сырой сквозняк. Мигом сгинули все звуки и запахи, будто их и не существовало в мире. Всё увязло. И мы с Ладой, как две угодившие в смолу мухи, тоже увязли. Лишь глядели друг на друга, не моргая, сквозь мутное молочное стёклышко могучего артефакта.

Три удара сердца.

А потом связавшие нас чары сработали. Острая боль обрушилась на мой разум. И в тот миг я подумал лишь об одном: только бы чародейка не догадалась об обмане и пошла на предложенную приманку чужих прожитых дней. Только бы магия сработала, как нужно. В противном случае, полетит моя голова из-под топора палача раньше, чем осень позолотит первые листья. Впрочем, поэтично придумать себе кончину я так и не успел.

Воспоминания хлынули стремительной, бурлящей рекою, что смела на своём пути все защитные заслоны. Не только растерявшейся Лады, но и мои собственные. А я было по наивности своей полагал, что ничего не могло оказаться хуже моих собственных переживаний из детских лет. Как же я ошибся.

Видения из прошлого, что потянули за собою мои чары, пестрели уймой сильнейших эмоций. Боль пропитывала их, взращённая на страхе и ненависти. Тёмная, сумрачная буря отчаяния и горя соткала ловушку для разума такой невиданной силы, что не только магичка угодила в неё, но и я сам не смог совладать с происходящим. Возможно, я бы и управился, но оторваться от созерцания представших предо мною картин оказалось выше моих сил. Мне хотелось знать, что именно случилось с той девушкой такого, что сломало её юную жизнь, навеки обратив в уродливую лобасту. Чужие воспоминания выросли неотвратимой волною и застили мой внутренний взор. И тогда я вновь увидел… Медовый Яр.

От женщин кругом голова. Глава 3

Деревенька казалась намного меньше. Более напоминала хутор, обнесённый высоким тыном. И всё же оставалась узнаваемой. Этот обрыв над рекою. Эти ряды ульев в цветущем поле. Спутать было попросту невозможно. Я точно знал, где нахожусь. Вернее, не я. А хозяйка серебряного гребешка. Прелестная, юная Верея. Кто-то бы сказал, что она некрасива. Слишком худа и тонка станом, много детей не родит. Ступни и ладони слишком малы для долгой работы по хозяйству. А русая коса слишком толста и густа, что требует кропотливого ухода. Но увидев её, мне стало легко так, словно бы я родного человека встретил. Самого красивого и родного. И вправду всё ещё человека, ещё далёкого от долгих лет в теле мерзкой нежити в те дни.

Верея неспешно брела сквозь поле прочь от отцовских ульев. Облачённая в расшитый голубой сарафан поверх тонкой белой рубахи с алой лентой поперёк лба, она улыбалась ясному летнему солнцу, на ходу касаясь руками венчиков особенно высоких цветов. А вокруг деловито жужжали пчёлы. Девушка не боялась их нисколько. Она выросла на пасеке. Собственно, благодаря их семейному делу и возникла эта деревня на берегу реки.

В семье бортника народилось четверо детей: три старшие дочери и младший сын, которому по наследству и должны были перейти все ульи, а также небольшая медоварня на окраине. Две старшие дочери повыходили замуж одна за другой в прошлом году. Настал черёд и Вереи уйти из семьи, обогатив супруга щедрым приданым. Только девушка старалась не помышлять об этом. И на то у неё имелись весьма веские причины.

Лёгкие ноги несли её дальше через благоухающее поле. Но не к деревне, а вокруг неё. Туда, где высокий берег резко обрывался вниз, к быстрой речной воде. Там среди ласточкиных гнёзд можно было отыскать узенькую тропку, а по ней спуститься по откосу, держась руками за торчащие из глинистого берега корни.

Верея ступала осторожно. Съехать вниз на мягком месте и замарать сарафан ей нисколько не хотелось. Потому, когда кумачовые башмачки ступили на узкий песчаный бережок, девушка вздохнула с облегчением.

И тут же сдавленно вскрикнула, потому как крепкие мужские руки обняли её сзади и подняли над землёю.

Девушка тихо засмеялась и засучила в воздухе ногами, пытаясь вырваться на свободу. Но подкарауливший её добрый молодец держал крепко.

— Зорька моя ясная, — прошептал он на ухо девушки, заставляя её смеяться ещё пуще.

И без того прелестная Верея разрумянилась, развеселилась так, что глаз не отвести. Её лазоревые очи сияли счастьем, таким простым и хрупким.

— Ой, Лесь, голова твоя худая, отпусти, покуда не услышали, — сквозь смех взмолилась она.

— Кто же нас тут услышит? — юноша пожал плечами.

— Лесьяр, отпусти, кому сказала, — Верея попыталась придать голосу строгости, но выходило плохо.

И всё же широкоплечий молодой селянин поставил её на ноги. А затем развернул к себе лицом и звонко поцеловал в пунцовую щёку. Он был одет просто, если не сказать совсем уж бедно, но сложения был такого богатырского, что нечего удивляться тому, как легко снискал он взаимности у прекрасной Вереи.

— Голова твоя худая, — повторилась девушка, а сама привстала на цыпочки, чтобы обнять молодца за шею.

— Я уж думал, не придёшь, — признался могучий Лесьяр. — Хотел возвращаться, пока мастер меня не выгнал. Он уже бранить меня начал. Говорит, я вместо работы в кузне в лесу пропадаю, как русалками засватанный, — его лицо помрачнело. — Кстати о сватовстве. У нас в Лозовицах сегодня сваты собирались у дома мельника. Я не стал допытываться, к кому идут. К тебе спешил. Не потому ли ты задержалась, что сватов от богатого жениха встречала?