Страница 7 из 13
Вероятность личного знакомства Менцова с Некрасовым и его участия в последнем отражена в моем предположении, что Менцов, так же как Д. И. Успенский, Г. А. Окулов и «студент Медико-хирургической академии» (XIII-2, 431–432), является одним из прототипов учителя латыни в автобиографических записях Некрасова (XIII-2: 47)[82].
Практически сразу по приезде в столицу, в конце лета – начале осени 1838 г., Некрасов знакомится с М. А. Тамазовым[83], родственником И. И. Панаева, служившего в это время в редакции «Журнала Министерства народного просвещения». Переписка Панаева с Белинским содержит, в частности, отзывы Панаева о второстепенных поэтах, о которых Белинский писал еще в московских статьях[84]. Тамазов (Гамазян), армянин по происхождению, как и Менцов, был востоковедом[85], с Востоком были связаны его карьера и литературная деятельность. В 1839 г. в прошении о праве держать вступительные экзамены в университет Некрасов указал именно отделение восточной словесности философского факультета. А. М. Берёзкин в своей статье, посвященной литературному источнику «восточного» стихотворения Некрасова[86], указывает на «очевидно, немалый» интерес молодого поэта «к истории и культуре Востока», аргументируя это соображение именно выбором факультета. Но уже в 1839 г., в ходе вступительных экзаменов, Некрасов переменил отделение и держал экзамены на юридический факультет. В 1840 г., вновь поступая на философский, он не стремился попасть на восточное отделение.
В «Мечты и звуки» вошли три стихотворения, обыгрывающие восточную тематику. Это «Турчанка», «Песня Замы» и примыкающее к ним стихотворение «Смуглянке». Восточная тематика была популярна в романтической традиции, множество подобных образцов вышло в «Московском телеграфе» и «Библиотеке для чтения»: их Некрасов читал еще в Ярославле. Но в целом восточная стилистика, мотивы, изречения, даже чисто внешняя образность не заняли заметного места в творчестве Некрасова.
Обращение к теме и выбор факультета совпадают по времени с периодом первого заинтересованного общения Некрасова с Тамазовым и его предположительного знакомства с Менцовым, в стихотворениях которого, как отмечено в цитируемой статье в «Русских писателях», «основное место занимают ориентальные мотивы»[87].
Обратимся к автобиографическим записям Некрасова – воспоминаниям о занятиях с учителем, который готовил его к поступлению в университет:
«…Пугала латынь. На Итальянской встретил в увеселительном заведении Успенского – профессора духовной академии. С откровенностью молодости рассказал свои нужды. “Я вас выучу латыни, приходите жить ко мне”.
Поселился у него на Охте. Подле столовой за перегородкой темный чулан был моей квартирой. Успенский в полосатом халате пил запоем по нескольку недель, очнется: “Давай буду тебя учить”. Две, три недели учит очень хорошо, там опять запьет. Ходил с ним к дьякону Прохорову. То была правая рука у митрополита бывшего Серафима, все духовенство валялось у его ног. У отца дьякона вечный картеж. Тут я выучился играть в преферанс» (XIII-2:47).
В комментариях к автобиографическим записям поэта Б. Л. Бессонов доказывает, что рассказ о пьянстве Успенского, картеже и темном чулане не соответствует фактам. Сомнение исследователя вызывают знакомство Некрасова с Успенским в «увеселительном заведении» (они познакомились, скорее всего, у Н. А. Полевого через Н. Ф. Фермора); приверженность Успенского к запойному пьянству на рубеже 1830-1840-х гг.; проживание у него в «темном чулане», фактически нежилом; участие Некрасова в карточной игре у дьякона Прохорова (из-за разницы в возрасте и статусе). Соответствует фактам лишь указанный адрес Успенского (у Малоохтинского перевоза) (XIII-2: 429–433). Бессонов объясняет эти несоответствия тем, что «Некрасову было свойственно рассуждать о себе в вызывающе уничижительном тоне, жертвуя достоверностью в фактографии ради концепции собственной личности как дворянина по происхождению и разночинца по обстоятельствам жизни»; «В воспоминаниях о Д. И. Успенском образ учителя латинского языка подсказан не памятью о данном лице, а стремлением изобразить своих первых наставников, а отчасти и себя самого <…> приверженцами спиртного» (XIII-2: 429, 432).
Объяснение, данное исследователем, подтверждается при обращении к различным эпизодам биографии молодого Некрасова и в ходе анализа мемуарных источников. Б. Л. Бессонов предполагает, что Успенский был не единственным репетитором Некрасова, и называет имя Григория Андреевича Окулова, предшественника Успенского на его должности в духовной семинарии, а также упомянутого Некрасовым «студента Медико-хирургической академии» (XIII-2: 431–432). Образ учителя латыни, следовательно, мог иметь собирательный характер. Подобную беллетризацию автобиографического материала у Некрасова Бессонов рассматривает в статье «Некрасов и Бенецкий (предание и факты)»[88].
В воспоминаниях современников говорится, что Менцов много занимался репетиторством[89]. Менцов был подвержен пьянству, отчего и умер в 30 лет. Он также был карточным игроком. Воспоминания современников сохранили свидетельства о его внешнем виде: высокий, плотный, заикающийся, с копной рыжих волос[90], он носил «изысканно неопрятный костюм»[91]. Портрет схож с тем, что отразил Некрасов.
Не исключено, что Некрасов предпринял несколько попыток выучиться латыни. В числе его учителей мог быть Менцов, теоретически – он мог предоставить ученику кров, и этот кров мог быть менее устроенным, чем у Успенского.
Этот эпизод биографии можно предположительно датировать. Датировка, во-первых, не должна противоречить документально установленным фактам, во-вторых, должна охватывать относительно протяженный временной промежуток.
Первым таким промежутком становится время после расставания Некрасова с Д. И. Успенским и до встречи с К. А. Данненбергом. Время расставания в «Летописи» датировано сентябрем или началом октября (Летопись I: 47)[92]. Адрес Успенского указан Некрасовым как его место жительства в прошении на имя ректора университета о приеме его вольнослушателем от 4 сентября 1839 г. (XIII-2: 310, 430). Таким образом, Некрасов съехал от Успенского не ранее 4 сентября. Встреча с Данненбергом в «Летописи» датирована серединой октября (Летопись I: 48) на основании специальной статьи
B. Э. Вацуро[93]. В промежуток между 4 сентября и серединой октября укладывается проживание Некрасова на Васильевском острове с договоренностью о цене за месяц (Летопись I: 47).
Более весомым видится другое предположение о времени возможного проживания Некрасова у Менцова. Некрасов расстался с Данненбергом предположительно в мае 1840 г.[94], а 24 июля 1840 г. указал в прошении о допуске к вступительным экзаменам в университет, что проживает на Свечном пер., в доме купца Щанкина. В «Летописи» эти два адреса указаны один за другим, без промежутка (Летопись I: 64)[95]. Логично предполагать, что попытка подготовиться к вступительному экзамену по латыни пришлась именно на этот временной промежуток. Предположение подкрепляется тем фактом, что на экзамене Некрасов получил по латыни тройку (Летопись I: 66), дважды вопреки свидетельству поэта: «Латинист Фрейтаг был очень строг, но и он с латыни поставил мне 5» (XIII-2: 47). Согласно опубликованным С. А. Рейсером ведомостям, в 1839 г. латынь и имя Ф. К. Фрейтага не упоминаются, а в 1840 г. оценку 3 на экзамене по латинскому языку Некрасов получает у Э. Е. Шлиттера[96]. О. В. Ломан полагает, что «латинист Д. И. Успенский все же чему-то научил своего пытливого ученика и постояльца»[97]. Однако после расставания с Успенским прошло около десяти месяцев, занятых для Некрасова напряженными поисками заработка.
82
См.: Степина [Данилевская] М. Ю. Два сюжета из раннего Некрасова («Юность Ломоносова» в контексте творчества; О прототипе учителя латыни) // Печать и слово Санкт-Петербурга. Сборник научных трудов. СПб., 2012. С. 76–84.
83
Гамазов М. А. К «Воспоминаниям» А. Я. Панаевой // ИВ. 1889. Апрель. С. 256.
84
В. Г. Белинский и его корреспонденты. М., 1948. С. 196–200, 203. Далее в тексте с указанием страниц: Белинский Кр: 196–200, 203.
85
В 1839 г. он закончил обучение на Учебном отделении восточных языков при Министерстве иностранных дел по курсу восточных языков.
86
Берёзкин А. М. «Прелестная Зама» и ее «милый» (Литературный источник некрасовского стихотворения «Песня Замы») // Некрасовский сборник. Вып. XIV. С. 246–250.
87
Ильин-Томич А. А. Менцов Федор Николаевич // РП IV: 11.
88
Бессонов Б. Л. Некрасов и Г. Ф. Бенецкий (предание и факты) // Некрасовский сборник. Л., 1988. Вып. X. С. 33–52.
89
«В свободное время, Ф. Н. Менцов приготовлял бедных молодых людей в разные учебные заведения, – и эта черта делает особенную честь сердцу Менцова, – приготовлял необыкновенно быстро, и приготовленные им поступали всегда в числе первых; это обстоятельство делает особенную честь методе его педагогики» (СО. 1852. Кн. IX. Смесь. С. 46).
90
СПбВед. 1848. № 30; ЛГ. 1848. 12 февр.; Ведомости Петербургской городской полиции. 1848. 24 марта; Зотов В. Р. Петербург в сороковых годах // ИВ. 1890. № 5. С. 311; Старчевский А. В. Воспоминания старого литератора // ИВ. 1890. № 9. С. 529, 530.
91
Чежин Г. Г. Некролог // Ведомости Петербургской городской полиции. 1848. 9 марта.
92
Ср.: Рейсер С. А. Революционные демократы в Петербурге. Л., 1957.
C. 45–48, 162; Ломан О. В. Некрасов в Петербурге. Л., 1985. С. 18–26, 242–243; Бессонов Б. Л. Некрасов и Г. Ф. Бенецкий. С. 33–52.
93
Вацуро В. Э. Некрасов и К. А. Данненберг // Русская литература. 1976. № 1. С. 140.
94
Там же. С. 142.
95
С. А. Рейсер определяет временные промежутки с большей предположительностью (Рейсер С. А. Революционные демократы в Петербурге. С. 162). О. В. Ломан не выставляет правую границу предыдущего адреса, совместно с Данненбергом (Ломан О. В. Некрасов в Петербурге. С. 242–243), несмотря на то, что статья В. Э. Вацуро указана ею в списке основной литературы (Там же, с. 245).
96
Рейсер С. А. Некрасов в Петербургском университете // ЛН. Т. 49–50: 360.
97
ЛН. Т. 49–50: 26.