Ультиматум предателя

Андрей Дышев

Ультиматум предателя

Андрей Дышев

Этого еще не было и, надеюсь, никогда не будет.

Глава первая. Плавучий дурдом

Характер у меня – мёд. Я человек веселый, добрый и доверчивый. Во мне природой заложена редкостная способность видеть в людях, прежде всего, хорошее. Может быть, именно потому я так часто вляпываюсь в разные неприятные истории? Мало того! Я просто притягиваю их к себе, как мощный пылесос всякую дрянь! Меня спрашивают друзья: Кирилл, как ты находишь приключения на свою голову? Научи! А я в ответ пожимаю плечами. Сам не знаю. Какой-то злой рок тянет меня в те места, которые нормальные люди за версту обходят. И никогда не угадаешь, где и когда снова попадешь в переделку.

Вот что я скажу: чтобы ничего не случилось, надо всегда и во всем следовать законам, распоряжениям, приказам, кодексам и инструкциям. Вести себя, как в инкубаторе, где всё четко расписано – когда ты обязан быть яйцом, когда цыпленком, когда бройлером и когда окорочком. Всегда! Даже если под крыльями – восемьсот метров, и солнце сияет над голубой чашей моря, и хочется петь от чувства свободы и власти. И, тем более, когда в наушниках раздается голос руководителя полетов:

– "Полсотни второй"! Заканчивай!

А я что сделал? Я опустил руку на рычаг газа и надавил кнопку связи.

– Понял, возвращаюсь.

Но что было потом? Потом я лег на правое крыло, по широкому кругу облетая мохнатые горы, опутанные нитками дорог и рек, плоскую, как наковальня, набережную, рассыпанные в кипарисовых зарослях особняки. Конечно, надо было сразу взять курс на аэродром, но я растягивал удовольствие и приближался к посадочной полосе по принципу бешеной собаки, для которой, как известно, семь верст не крюк. Двух полетов в неделю мне было слишком мало, но на большее не хватало времени и денег. Положенные мне сорок минут в тот день вообще показались мгновением – наверное, сказалось ожидание предстоящего праздника на центральной набережной. Там будут отмечать день города, соберется несколько тысяч человек. И вино будет литься рекой. И мы с Ириной будем танцевать до глубокой ночи… Разве прочувствуешь как следует полет, когда голову заполняют такие волнующие перспективы?

Я с неохотой прибрал газ, выпустил закрылки и шасси. Спортивный "Як" опустил нос, пошел на снижение. Казалось, что голубое полотно моря раздувается подо мной, словно огромный пузырь из жвачки. Таким я часто видел его во сне: огромным, чистым, окутанным нежной дымкой, пропитанным ослепительным солнечным светом и родниковым небом – в нем я парил, словно птица, кувыркался, пикировал вниз и снова взмывал вверх…

Мне вдруг остро захотелось пережить эти чувства в реальности. Не думая о последствиях, я прибавил газу и взял ручку управления влево, направляя самолет в сторону размытой полоски, где море сливалось с небом. Я не просто отклонился от курса. Я нагло вышел из коридора, в котором были разрешены тренировочные полеты. Я попрал все существующие летные инструкции, цинично оскорбил дисциплину и стал вольным летающим объектом – будто истосковавшаяся птица вырвалась из клетки, оборвала привязанную к ноге веревке и взмыла в небо. Подо мной морщилось, словно шагреневая кожа, бескрайнее полотно моря. Корабли и катера, словно стальные перья, оставляли за собой белые пенистые запятые. Чайки, качающиеся на волнах, напоминали рассыпанный по ткани бисер. Испытывая восторг от головокружительной свободы, я продолжал лететь все дальше и дальше от берега, и вскоре его контуры размылись, поблекли, и уже нельзя было ответить наверняка, что это прилепилось к горизонту – горы или облака. Руководитель полетов молчал. Наверное, он на некоторое время забыл обо мне, о самом дисциплинированном и прилежном ученике аэроклуба, полагая, что я приближаюсь к посадочной полосе, что земля уже услужливо подкладывает под колеса моего самолета укатанную дорожку. А я, дурея от своей выходки, все глубже увязал в манящей синеве, и великолепие чистого пространства пьянило меня, точь-в-точь как во сне.

Убедившись, что вокруг меня только море и небо, и мой взгляд не оскорбляют признаки цивилизации, я издал восторженный вопль и отправил самолет в крутое пике. В груди захолонуло от невесомости. Я взял ручку на себя, выполняя "горку", прибавил газу и, борясь с перегрузкой, сделал "бочку", потом "восьмерку", и снова "бочку"… Небо и море сменяли друг друга над прозрачным сводом фонаря. Голубая планета послушно вращалась вокруг меня. Крылья скользили по теплому воздуху, как дельфины по волнам. Я повторял все то, что видел во сне…

Впрочем, довольно! Всему должен быть предел. Я еще раз опрокинул самолет на левое крыло, заставив гигантскую чашу моря зависнуть над моей головой, сделал прощальную "восьмерку" и начал выходить на обратный курс. Рокот мотора внезапно затих, и я подумал, что нечаянно задел локтем рычаг газа. Схватился за него с той нервной озлобленностью, с какой наездник хватается за арапник, чтобы огреть непослушного коня, но рычаг по-прежнему стоял на максимальных оборотах. Стрелка тахометра, тем не менее, падала вниз и, наконец, замерла у цифры "0". Впервые я услышал свист ветра находясь в пилотской кабине, и удивился этому звуку – было похоже, что в сильный шторм я сижу в хлипком кафе "Ветерок" на набережной, и дует, сквозит, свистит изо всех щелей… Самолет затихал, слабел, его нос опускался вниз, и только тогда – не знаю, сколько прошло времени – я осознал, что заглох двигатель, и это предполагает большие неприятности для летчика. Не могу сказать, что я испугался. То, что произошло, было настолько неожиданным для меня, что я скорее испытал досаду. Попытался запустить мотор, но ничего не получилось. Поверхность моря приближалась намного быстрее, чем во мне росло чувство опасности. Я вдруг растерялся, не зная, сообщить ли руководителю полетов о том, что мое возвращение на некоторое время откладывается?

Скорость падала, самолет начал заваливаться на бок. Я вспомнил о закрылках, когда мимо правого крыла пронеслась чайка с выпученными удивленными глазами – ей еще не доводилось видеть такую большую, и в то же время такую глупую птицу. Ручку управления я сжимал двумя руками, стараясь удержать самолет от сваливания. "Як" планировал по крутой дуге, я гасил скорость короткими рывками ручки на себя, и самолет скакал по невидимым воздушным горкам, словно скутер по волнам. До поверхности воды оставалось совсем немного. В какое-то мгновение мне показалось, что под крыльями пронесся острый металлический шпиль, который едва не пропорол днище фюзеляжа. Но все мое внимание было сосредоточено на море – на нежном, теплом и любящем меня существе. Его поверхность была уже так близко, что, казалось, можно было рассмотреть отражающейся на ней самолет и меня за мутным плексигласом фонаря. Я сорвал стопор, схватился за шарик, висящий над головой, и сдвинул фонарь назад. Теплый влажный ветер хлестнул меня по лицу, и в это же мгновение конец левого крыла с шипением распорол водную гладь. Словно обжегшись, крыло взметнулось вверх, прочь от воды, но только на секунду, и снова вонзилось в волну, на этот раз глубже, жестче, как топор палача в тело жертвы; я почувствовал сильный удар; с коротким треском крыло отломилось, распушив рваные алюминиевые края, фюзеляж круто развернуло, его нос тотчас зарылся в воду, и битые осколки пластика вместе с водой брызнули мне в лицо.

С меня сорвало наушники, провод хлестнул по лицу. Я погрузился в воду, и вокруг вихрем закрутились пузыри, осколки фонаря и разбитой вдребезги панели. Я рванул чеку, которая скрепляла привязные ремни на моем теле, и с силой оттолкнулся ногами о пол кабины, торпедой посылая себя вверх, к солнцу и воздуху. Раскуроченный самолет нехотя отпустил меня, вяло попытался ухватиться за мои ноги обрывками проводов и ремнями, но не удержал, и я выплыл на поверхность. Задыхаясь, принялся отчаянно шлепать руками по воде и кружиться на месте, словно был окружен злодеями, желающими меня утопить. Похожий на акулий плавник полосатый красно-белый хвост несчастного "Яка" медленно погружался в воду. Он проплыл мимо меня, бесшумно разрезая воду, на мгновение замер рядом, словно прощаясь, и быстро исчез под водой. Море отрыгнуло большой воздушный пузырь, выплюнуло осколки приборной панели, и все стихло.