Крик волка

Самолет сделал крен, в иллюминатор брызнул солнечный свет, яркое пятно, словно круг от прожектора, заскользило по борту, раскачивающейся грузовой подвеске, по лицам пассажиров – сонным, хмельным или встревоженным, по ряду сумок, коробок, ящиков, выставленных посредине салона. Гурьев скосил глаза, пытаясь рассмотреть, что происходит за мутным стеклом иллюминатора, ничего не увидел, кроме неба, но вставать не стал.

– Вот посмотрите, – сказал он, вытаскивая из сумки серую папку с надписью "Дело N" и развязывая тесемки. – Что это может означать?

Он надел очки в толстой желтой оправе под янтарь и зачитал мне с листа:

– "Организация обязуется обеспечить специалиста всем необходимым для работы и отдыха в пределах нормы, которая устанавливается в зависимости от результатов труда." – Гурьев поднял на меня глаза и снял очки. – Вы не можете объяснить мне, что это за норма, и кто будет ее устанавливать?

– Об этом вам надо было спросить у того, с кем вы подписывали договор, – ответил я.

– Да я все понимаю, – отмахнулся Гурьев. – Но когда все делается в страшной спешке… Или вот еще, послушайте: "Специалист не вправе прерывать контракт по своему усмотрению, равно как и покидать пределы рабочей территории без ведома администрации, вести какую-либо переписку или иными способами связываться с лицами, не имеющими отношения к настоящему Договору." Что это? – с нотками возмущения спросил он, будто именно я заставил его подписаться под этими словами. – Это же концлагерь какой-то! И мы еще смеем утверждать, что живем в демократическом обществе.

– А чего вы возмущаетесь? – пожал я плечами. – Вас разве насильно заставили подписать это?

Гурьев вздохнул и спрятал листы в папку.

– Да, вы правы. Но когда штат института сокращают ровно втрое, и тебя, как одряхлевшую собаку, выставляют за порог, подпишешь что угодно.

Во мне шевельнулось слабое любопытство.

– А кто вы по специальности?

– Химик! – Гурьев зачем-то развел руками в сторону. – Бывший сотрудник института фармакологии при министерстве здравоохранения СССР. А теперь, значит, лечу неизвестно куда, неизвестно зачем, и одному Богу известно, чем я буду заниматься. Жадность наказуема! – добавил он философски. – И в истинности этих слов мне, кажется, придется убедиться очень скоро.

– Вам пообещали хороший заработок?

– Хороший? – Он как-то странно посмотрел на меня. – Хороший заработок я имел в институте. Ну, естественно, до перестройки. А тут, – он постучал ладонью по папке, – мне предложили просто фантастические деньги! – Гурьев ближе придвинулся ко мне и негромко сказал: – Пять тысяч долларов. В месяц. Плюс бесплатное питание и проживание.

И выжидающе посмотрел на меня.

– Ну что ж, вам можно только позавидовать.

– Да бросьте вы! – махнул Гурьев рукой. – Вы искренне верите, что мне заплатят такие деньги?

– Смотря чем вы будете заниматься.

– Да в том-то и дело, что я не знаю, чем буду заниматься.

Я искренне удивился.

– Даже приблизительно не знаете? Рыть котлованы или продавать бижутерию?

– Насчет бижутерии вы, конечно, утрируете, – усмехнулся он. – Работать я буду по специальности. Как ни как, а двенадцать лет руководил кафедрой.

– Значит, вы будете работать на медицину.

– Возможно, возможно, – пробормотал он. – Но такие деньги! Конечно, я подмахнул договор, особенно не вчитываясь в него. За пять тысяч долларов можно и за колючей проволокой поработать, правда? – Он рассмеялся, промокнул платком лоб.

– А организация, с которой вы подписали договор, – это что же, какое-нибудь государственное учреждение или фирма?

Гурьев отрицательно покачал головой.

– Что вы, голубчик! Какое госучреждение в наши времена отвалит вам такую зарплату? Это какая-то малоизвестная коммерческая фирма.

– И она специализируется на производстве лекарств?

– Полагаю, что да, – кивнул Гурьев.

– На территории Таджикистана?

– Выходит, что так, раз меня отправили туда.

Самолет лег на правое крыло, и солнечный свет брызнул нам в глаза. Пошатываясь, через сумки и коробки переступал краснолицый солдат. Он искал в огромной утробе грузового "Ила" туалет и никак не мог его найти. Дружки, похохатывая, указывали ему то на рампу, то на входную дверь, то на пилотскую кабину.

Гурьев, полагая, что исчерпал тему разговора, стал запихивать папку с договором в сумку, но я тронул его за руку.

– Вы позволите мне почитать?

Гурьев кивнул, охотно вытащил папку и протянул ее мне. Я развязал тесемки, вытащил лист договора, отпечатанного на принтере. Вверху слева – логотип в виде пальмы, ветвь которой закручивается буквой "Р". От нее на всю страницу вытягиваются слова, дрожащие, как в знойном воздухе: "Российско-перуанский коммерческий союз "Гринперос".

Я посмотрел вторую страницу. Внизу – печать. В ее середине – все та же пальма, по окружности – надписи на русском и испанском. Еще ниже фамилия генерального директора, Луиса Маркеса, и размашистая подпись.

– Вы один летите? – спросил я, еще раз просматривая бланки договора.

– Вообще-то, нас было трое, кто вместе со мной подрядился на эту работу, но те парни летят через два дня гражданским бортом, а мне удалось сесть на военный.

– Вас будут встречать?

– Надеюсь! Очень надеюсь! В Душанбе у меня нет никого. А ночевать в городе, где идет война – сами понимаете… Что вы там увидели?

Я оторвал взгляд от логотипа и протянул листы Гурьеву.

– Где-то я уже слышал об этой фирме, – расплывчато сказал я.

– Надеюсь, хорошее? – спросил Гурьев, заталкивая папку на прежнее место.

– Да, – ответил я, задумавшись. В мыслях кружилось имя убитого под Ялтой Сержа Новоторова, генерального директора российско-перуанской фирмы "Гринперос". Совпадение? Мало ли наплодили российско-перуанских фирм? – Да, – повторил я. – Надеюсь, что это хорошая фирма, и вас не обманут с заработком.

Самолет пошел на снижение. Гурьев боялся полета, и теперь лицо его стало еще более напряженным. Он постоянно вытирал платком лицо и шею, словно хотел отполировать кожу до блеска. Солдаты, не вставая со скамьи, стали разбирать свои выгоревшие на солнце зеленые рюкзаки и закидывать их за плечи.

На выходе я немного отстал от Гурьева, хотя он, спускаясь по рифленой рампе, которая словно от высотного холода покрылась металлическими пупырышками озноба, все время оборачивался, но уже не мог различить меня среди толпы солдат, одетых в камуфляж. Я не спускал с него глаз, когда он сошел на бетонку, от которой тянуло доменным жаром, поставил сумку у ног и стал смотреть по сторонам, выискивая встречающих. Смешавшись с шаркающим пыльными сапогами строем солдат, я шел к крытым брезентом грузовым машинам, курсирующим между аэропортом и штабом дивизии. Если его не встретят, подумал я, придется забрать его с собой.

Солдаты начали грузиться в кузов. Я не спешил, хотя старший машины поторапливал, и водитель уже завел мотор. Гурьев топтался у рампы, изнемогая от жары. Не встретят, почти уверенно подумал я, закинул свою сумку в кузов и хотел уже было бежать к самолету, как увидел подкативший к рампе серебристый микроавтобус "Ниссан". Смуглый, с бритой головой человек вышел из машины, подошел к Гурьеву, что-то спросил. Тот с готовностью вытащил папку и протянул человеку договор. Человек кивнул и показал на машину. Через полминуты серебристый "Ниссан" беззвучно развернулся и помчался по рулежке куда-то в сторону.

Встретили, подумал я и ощутил странное чувство скрытой тревоги.

2

Локтев был на совещании у командира дивизии, и я прождал его больше часа. Потом я увидел его тяжеловесную фигуру в конце коридора; он шел в мою сторону, широко размахивая руками, вынуждая встречных офицеров прижиматься к стене и отдавать честь каким-то притесненным нелепым движением, в котором было не столько стремления приветствовать начальника, сколько желания не обратить его внимание на себя. Я подумал, что Локтев не узнает и вообще не заметит меня – начальникам его ранга свойственно не обращать внимания на такую мелочь, как штабные клерки, тенями снующие по коридорам, а я в своем камуфляже вполне смахивал на такую мелочь. Но Локтев, поравнявшись со мной, узнал меня и отреагировал так, словно мы в последний раз виделись только вчера.