ХВ. Дело № 2

Но тут есть и очевидный минус: в новом мире придётся осваиваться с нуля, и Яше уже сейчас стало понятно, что сделать это будет ох, как нелегко. Пожалуй, обитателю бронзового века было бы проще освоиться в какой-нибудь рязанской деревне незадолго до революции. А что? Большая часть предметов крестьянского обихода изменились не так уж сильно, ну а земля — она и есть земля. Здесь же всё, решительно всё непонятно — эта внезапно ожившая пластинка, и непроницаемо-чёрные экраны, развешанные в каждой комнате, и почти отсутствие наличных денег — Яша долго обшаривал карманы найденной в доме одежды, но вся добыча составила лишь несколько монет из жёлтого металла достоинством в десять рублей. А ещё — небольшие твёрдые, тоже, видимо, целлулоидные, карточки размером в полтора раза меньше игральных, уложенные в отделения обнаруженного бумажника. На карточках имелись цепочки цифр, а так же имя и фамилия владельца, выдавленные в незнакомом материале — почему-то латинскими буквами.

Может, у них тут уже наступил коммунизм, и люди обходятся без денег? Но нет: во-первых монеты, хоть и в небольшом количестве, но имеются, а во-вторых, на упаковке замороженных блинчиков с мясом, найденных в электрическом леднике, указана цена — сто двадцать три рубля. Непомерно много, кстати, получается, что эти монеты — не более, чем карманная мелочь…

А ещё — в доме были книги, но совершенно отсутствовали газеты, причём как свежие (это ещё можно понять, хозяин дома был занят подготовкой к эксперименту), но и старые, хотя бы недельной давности. Зато книг было по настоящему много — в комнате, которую Яша опознал, как кабинет, книгами уставлены длинные застеклённые полки, и среди рядов томов он с удивлением обнаружил сотню с лишним томов «Брокгауза и Ефрона». Он даже вытащил один — бумага старая, пахнущая пылью и тленом, пожелтевшая и пошедшая кое-где от старости коричневыми пятнами. Не то, что другие, отпечатанные на превосходной мелованной бумаге, многие с яркими, потрясающего качества иллюстрациями.

Книги были аккуратно расставлены по темам — Яша довольно быстро разыскал полки техническими справочниками и альбомами, полными превосходных изображений военной техники, в-основном, аэропланов и кораблей. Нашлась и художественная литература — целые полки занимали собрания сочинений знакомых авторов — Лев Толстой, Вальтер Скотт, Шекспир. Другие были уставлены томиками, изданными на желтоватой, почти газетной бумаге с аляповатыми обложками — пролистав одну из них, Яша определил её для себя как развлекательное чтиво фантастического или псевдоисторического жанра. И был изрядно удивлён, обнаружив на обложке одной из книг знакомое лицо Троцкого. Лев Давыдович, одетый в вышитую украинскую рубаху, замахивался маленькой киркой на перепуганного Сталина, пытающегося прикрыться от неминуемой смерти портретом Ленина в золочёной раме. Название книги вгоняло в оторопь: «Стальной лев. Когда нас в бой пошлёт товарищ Троцкий!»

Нашлись и полки с исторической литературой, монографиями и учебниками. На одной из них Яша с удивлением обнаружил неброский том со своим фотографическим портретом на обложке. Быстро пролистал, сунул книгу под мышку и отправился снова на кухню. Голод никак не унимался, а почитать можно и за столом.

Почитать за столом, наслаждаясь обжигающим, удивительно вкусным чаем с привкусом кардамона и гвоздики, ему не дали. Не успел Яша наполнить новую кружку, как за окном раздались громкие отрывистые трели, напоминающие звуки автомобильного клаксона. Он вышел на крыльцо — как был, с недоеденным бутербродом в руке. Звуки доносились из-за ворот в кирпичной ограде, выходящей, надо полагать, на улицу посёлка. Ограда была высокой, не меньше двух с половиной метров, и что за ней творится, Яша не видел.

Звуки повторились, потом раздался голос: «Дядь Лёша, это я, Иван! Вы там заснули, что ли?»

«Иван?» Вот и на загадочной пластике высветилось «Иван мал.» Может, это какое-то устройство связи, вроде телефона, только с экраном — и неведомый абонент пытался достучаться до него, предупредить о визите? Голос молодой, но наверняка не сын, иначе не позвал бы «Дядя Лёша». Племянник? Просто знакомый?

Гостю, видимо, надоело ждать ответа. На коробочке, установленной на одном из привратных столбов, замигала красная точка и тут же сменилась зелёной. Половинки ворот дрогнули и поползли в стороны. Яша озадаченно крякнул — какое-то автоматическое приспособление? Или у гостя имеется ключ, запускающий механизм, управляющий воротами?

Створки тем временем разъехались — Яша только теперь обратил внимание, что они опираются на ролики, катящиеся по утопленной в мостовую металлической полосе, — на улице мягко зашуршало, и в проём ворот въехало большое авто. Ничего общего с тем, что он привык видеть на улицах Москвы, Берлина или Вены, и даже с тем угловатым агрегатом, что стоит перед домом: низкий, зализанный, изящных очертаний экипаж, похожий на неведомую сплющенную рыбину или ракету; широченные колёса, на блестящей радиаторной решётке красуется незнакомый значок. Ветровое стекло (машина закрытая, с жёстким металлическим верхом) очень сильно скошено назад и тоже выгнуто, и из-за него весело машет рукой молодой человек лет восемнадцати-двадцати.

Мысли, и без того несущиеся карьером, удвоили темп — теперь Яша был близок к панике. Вот сейчас гость выйдет из машины, подойдёт и задаст вопрос — а что ему отвечать? Продолжать стоять на крыльце и улыбаться с глупым видом? Выкручиваться, отделываться общими фразами, надеясь, что кривая как-нибудь да вывезет? Притвориться больным, попросить заехать в другой раз? Вариант недурён, но что изменится-то до этого самого другого раза?

Решение пришло вдруг, как вспышка магния на полке аппарата фотографа. Амнезия, потеря памяти! Если это сработало в 1929-м году, то почему бы не сработать и здесь, в 2022-м? Сослаться на неудачные последствия эксперимента, показать установку в подвале — помнится, Давыдов упомянул, что никому о ней не рассказывал… Хуже точно не будет, потому как хуже некуда — а вот польза может и получиться, особенно, если под предлогом потери памяти попросить парня помочь «дяде Лёше» вспомнить хотя бы самые необходимые вещи?

Автомобиль мелодично рыкнул, подался задом, заруливая на площадку. Хлопнула, закрываясь, дверка, что-то тонко пискнуло в руке выбравшегося из машины молодого человека в короткой, до пояса, ярко-красной куртке. В руке он держал что-то вроде вещмешка, химически-яркого красного цвета.

— Здрасьте, Дядь Лёш! Я тут возвращался из Твери — дай, думаю, заверну к вам. Набирал, хотел предупредить, а вы всё не берёте…

Он широко улыбнулся, что, впрочем, не скрыло тревожных ноток голоса.

— Я уж переживать начал. У вас точно всё хорошо? Может, опять сердце?

Яша кивнул и посторонился, пропуская парня в дом.

Всё, поздно гадать. Теперь — как получится.

IV

Чувствительный хлопок сзади по плечу, широкой, как лопата, ладонью в кожаной перчатке. «Приготовиться!» — кричит пилот. То есть он должен это крикнуть, но за тарахтеньем мотора и воем воздуха, я ничего не слышу. Отстёгиваю ремни, переваливаюсь через бортик кабины и встаю в рост, хватаюсь за ближайшую стойку, поддерживающую верхнюю плоскость биплана. Марк тоже отстёгивается и изготавливается последовать за мной. Я отрицательно качаю головой — рано, места на крыле мало, как и в тесной одноместной кабинке, где мы едва-едва поместились при взлёте. Стоять крайне неудобно — согнувшись, уперев одну руку в борт, другой намертво вцепившись в расчалки, чтобы хоть как-то противостоять набегающему потоку. Взгляд на пилота, тот кивает, поднимает левую руку, сжимает и разжимает кулак — «Пошёл!» — и я, мысленно перекрестившись, отталкиваюсь ногами от крыла и головой вперёд лечу в семисотметровую пропасть, полную прозрачного осеннего воздуха.

Ни о каких «самораскрывающихся» парашютах, как и о вытяжных фалах, которые в больших самолётах пристёгивают перед прыжком карабином к тросику, протянутому под потолком кабины, тут речи нет. Старина У-2 (хотя, какой же старина? Всего два года, как в производстве, последний писк советского авиапрома!) лишён подобных излишеств. Нет и запасного парашюта — только тяжеленный, громоздкий тюк импортного американского «Ирвинга» за спиной, да алюминиевая, крашеная в зелёный цвет скоба, которую сжимают мои пальцы.