Страница 2 из 93
И уже не тревога, печаль сжимает ему сердце. Солнце любит всех, а вот много ли у него любви? Хватит ли ее, чтобы любить всех? Он начинает быстро вспоминать, кого любит: папу, маму, дедушку Кибардина, брата Николая – ах, как он далеко теперь, в Вятке! – Петяшу, стряпуху, вчерашних странников, соседей, мужиков и баб из окрестных деревень – прихожан их церкви, конюха Кирю… Он рад и других людей любить, но только не знает их.
Но что это? Из церкви валом валят люди. Впереди хоругви, иконы – Крестный ход.
Он бежит на гору. Дети отца дьякона тараторят наперебой:
– Оп-п-полчение! Вражью силу идут воевать!
– Вятские пошли! На турку! На англичан с французами!
Крестный ход троекратно обходит храм, через ворота спускается на дорогу. Благочинный, священник, дьякон и весь причт с холма кропят воинство святой водою.
Батюшка Михаил Васильевич сильным, светлым голосом возглашает:
– И даждь им сердце мужественно на сопротивныя враги…
Женщины утирают глаза концами платков, мужчины и дети кричат «ура!». И Витя кричит «ура!». Его душа озарена восторгом: он ведь тоже частица великой русской силы.
Благочинный высок и грузен. Борода у него шелковая, на пальцах горящие огнями перстни. Он румян, добр и одновременно величествен. К нему под благословение подводят детей. Петяша улыбается и нагибает голову. Витя стоит как столбик, но смотрит на благочинного во все глаза: если воинов благословил сам благочинный, так ведь, наверное, их уж не убьют на войне?
Так он думает, и его завораживает человек, могущий заступиться перед богом за любого человека.
Благочинного серьезный взгляд мальчика настраивает на веселый лад.
– Как тебя зовут? – спрашивает он, удобно располагаясь в отцовском кресле.
– Виктырь!
– Виктор – победитель. Брат у тебя Николай, что значит – победитель народов, а ты кого победил? Видно, тараканов?
Все смеются, и благочинный звонче и веселее всех. Вите обидно, что он победитель тараканов, но он не смеет убежать из гостиной.
Стряпуха вносит огромный пирог в виде ладьи.
– О-о! – восклицает благочинный, – на таком корабле только из варяг да в греки!
– К отплытию! К отплытию! – басит на весь дом отец дьякон.
Взрослые хвалят стряпуху, придвигаются к столу, звенит посуда, голоса звенят. О Вите наконец забыли.
Он уходит в людскую, садится к окошку и ногтем выцарапывает на ледяной корочке свой корабль. Парус уже готов – мороз постарался. Так и сверкает звездами.
Приходит стряпуха.
– Ты что пригорюнился? Боишься, что пирога не останется? Гляди-ко!
Она достает из печи точно такую же ладью. Только маленькую, но зато с парусом из капустного листа.
– Вот и наш брат в накладе не остался! – смеется стряпуха. – Отведай. Наш-то пирог с яблочком!
И заговорщицки шепчет мальчику:
– Аполлинария Ивановна всполошилась, как благочинному-то приехать. Чем угощать?! Ничего нету! А я говорю: «Успокойся! Голь на выдумки хитра!» Едят за обе щеки, нахваливают, хоть и разносолов нет, и того нет, и пятого, и десятого… Рыжики в пироге – хоть царю подавай.
Мальчик думает про ополчение. А у стряпухи свой разговор.
– В прежние времена ублажить благочинного – все равно что от грозы спастись. Твой дедушка, сказывала Аполлинария Ивановна, до того был небогат, что накормил благочинного одним только студнем да кашей ячменной. Так благочинный твоего дедушку чуть живьем не съел.
– Как?
– Ну, это так говорится – живьем съел. Замордовал, одним словом.
Стряпуха достает свечу, вставляет в светец вместо лучины.
– Сегодня всюду велено свечи жечь. Витя наконец задает свой вопрос.
– А куда ополчение пошло?
– В Крым. За христиан пошли биться!
И понял Витя: надо вырасти богатырем. У богатыря сила, где ее добыть?
Повадился дрова колоть. Конюх Киря смекнул: паренек силу свою ищет, стал указывать на кряжи.
– А ну-ка к этому подступись!
Сосновая чурка в три обхвата. Витя сначала с краев полешки оттяпывал, да сам на себя и рассердился: не силой действует, хитростью. И по центру, со всего маху – а-а-ах! Чурка и распалась надвое.
– Молодец! – похвалил Киря и подкинул березовый чурбанчик, не больно толстый и без сучков вроде бы.
Витя хвать его по центру, а колун отскочил, как от железа.
Топор не просекает, колун не колет. Клин вошел по макушку. Ни туда ни сюда.
– Ничего, – ободрил Киря, – дерево не человек. Не нынче, так завтра поддастся. Не отступай!
И сам ушел по делам: Витю от усталости уже шатает.
Скинул шубейку, снегом умылся, повалил чурбак набок, давай вдоль рубить. Древесина свилеватая, упирается. Зашвырнул Витя в сердцах топор – и домой. Сел книжку читать. Глаза читают, страницы летят, а в голове – пусто.
Черпнул из бадейки кружку квасу – и к поленнице.
Уж рубил он тот чурбак березовый и с обоих концов, и клал его, со стороны на сторону поворачивал. Не дерево – Евпатий Коловрат. Живого места на теле нет, а не раскалывается.
Пошел Витя за околицу. Рук от усталости не чует.
Ели вдоль дороги в инее. Бояре, а не деревья.
Вышел на гору. Окрест поглядел. Леса, снега. Небо, как глаза матушкины, тихое. В воздухе серебряные иголочки посверкивают. Морозно. Ни лесам, ни снегам – конца-края нет. Богатырское место.
Мужик на розвальнях проехал. Не здешний, но Витя, радуясь человеку, снял шапку. Мужик свою приподнял.
«Как богатырь богатырю», – подумалось мальчику, и опять пошел он к несносному чурбану.
Матушка обедать позвала.
А после обеда сражение продолжилось. И тупо бил, и с приглядкой, выбирая податливое место. И в отчаянье – поперек, поперек!
Уж звезда показалась, когда, тяжко заскрипев, разъехался измочаленный чурбан надвое.
Киря тут как тут.
– Ну и дерево! Будто его из конского волоса сплели. Силен, Михалыч! Силен! Я бы этой чурки, право слово, не одолел. Кинул бы прочь, пусть сгниет, проклятая.
У Вити порадоваться сил не осталось. Ушел за баньку, прислонился спиной к срубу и заплакал: каждая жилочка в нем болела и ныла. И ведь еще и горько: чурку жалел. Теперь что? Кинут в печь – и сгорит.
Вот уж педелю метет на дворе. Время от времени Киря ходит на колокольню бить в колокол, подает надежду на спасение сбившимся с пути. Звоны колокола скучные, одинокие…
Ночью Витя слышал, как выли волки. К нему даже батюшка в спальню приходил.
– Не боишься?
– Не боюсь, – сказал правду Витя, а когда отец ушел, представил себе ополчение среди белого поля, метель, волчью стаю и долго, горячо молился о здравии русского воинства.
А с утра все то же. Окна, как бельма. Ветер в трубе кряхтит, ворочается и вдруг стонет, будто кутенку хвост отдавили.
Петяша верхом на кочерге, но копь его тоже понурый, бродит из угла в угол, едва перебирая ногами.
– Потя-молотя, – твердит всадник, – потя-молотя.
– Сегодня потя! – сердится на брата Витя. – Теперь до самого Рождества потя.
«Потя» на домашнем языке постный день, «молотя» – молочный. «Потя» каждую среду и пятницу и по большим постам.
Скучно.
Даже колокол вот уже третий день как не звонит. Батюшка с матушкой в церкви. Стряпуха спит.
– Я как медведь, – говорит она, – меня зимой в сон клонит.
Витя берет с полки журнал. Журналы в их доме старые. Батюшкины друзья присылают из Вятки комплекты прошлогодних, выписывать денег нет.
Хоть смотрены журналы по многу раз, Вите все равно интересно рассматривать картинки – вдруг увидишь то, что проглядел. И еще есть у мальчика тайная надежда застать картинку врасплох. Пока книга закрыта, наверное, на картинках все, как в жизни: лошади скачут, люди разговаривают, корабли плывут, пушки палят…
Витя разом открывает журнал и цепко смотрит на застывшее перед ним море, корабль, остров. На острове пальмы и вулкан с белым облачком пара над кратером.
В зарослях джунглей прячутся дикари. Один с копьем припал к земле, другой с луком и с отравленными стрелами сидит на дереве среди лиан.