Франкфурт 939

– Да, пожалуй, ты прав.

– Что, вот так запросто сдашься? Не будешь отстаивать свои убеждения? Ты ведь хотел дружескую обстановку в гарнизоне создать, чтобы тебе с ними приятнее работалось.

Бернард остановился и уставился на Гунтрама, недоумевая.

– Ты сейчас издеваешься?

– Нет, просто решил занять обе позиций.

– Ты мне этим не помогаешь.

– А ты как хотел? Думал, я найду ответы на все твои вопросы? Может, мне ещё и твою жизнь за тебя прожить? – улыбнувшись, спросил Гунтрам.

В конце коридора они разделились. Бернард отправился в подземелье, а Гунтрам искать Саида, но по пути встретил дочь Эбергарда. Обычно она к нему холодна и равнодушна, но в этот раз обожгла ненавистным взглядом. И что он опять натворил, чем заслужил подобное приветствие? Некогда ломать голову, не до неё сейчас.

Глава 8

Дом стоит на отшибе, у самых трущоб. Рядом коровник и ворота из города на луговое пастбище. Вся дорога в лепёшках. Ну и вонища. Сказавший, что городской воздух освобождает – тот ещё шутник. Владелец коровника по уши в долгах. Работает теперь не на господина в чистом поле, а на церковь в засраном городе. Да уж, освободился. Не заплатит до зимы, будет нюхать свободный воздух бесплатно, сидя с протянутой рукой на ступенях у базилики. Рядом на огороженном пятаке ячмень выращивают.

«А что, удобно, далеко за удобрением ходить не надо».

Рене постучал в дверь так, как должен стучать мужик – три мощных удара. Вышло громко, аж косяк затрещал. Открыла костлявая женщина с лицом болотной жабы. Кожа бледная с желтизной, нос крючком, подбородок острый, с бородавкой, на голове поросль сальных волос. У свиньи морда приятней. При виде Рене скривилась, словно навоза хапнула, уставилась на кулон церковного посланника у него на шее.

– Чего тебе? – спросила с такой неприязнью, будто какого-то побирушку на пороге увидела. – Мы вам ничего не должны. Со всеми долгами уже рассчитались, новые ссуды не брали и даже церковную десятину я исправно плачу. Десятая часть от ничего – это ничто. Так что нечего тебе здесь делать. Проваливай!

– Я ищу Пипина, – ответил ей Рене, не грубо, но строго.

– Не там ищешь.

– Ты его сестра?

– И что с того? Здесь этот гавнюк ни разу не появлялся. Ему плевать, как мы живём. На мать и на меня плевать. Он, поди, и не знает, что нас из дома выперли. Пришёл бы, поглядел, в какой халупе помирает с голоду его семья. Но нет, ему там хорошо под пятой Господа. Сбежал вслед за отцом к лёгкой жизни. Его кормят, одевают на те деньги, которые вы у нас забираете. Что, не помнишь меня, гад? Ты нас из дома выгнал. Нашего дома! Его мой дед построил, а вы забрали. Теперь там купец живёт со своей пухлой уродиной-дочкой. Наверно, выгодно продали, да?

Рене не любит эту часть своей работы. Ему не по душе отбирать у должников последнее имущество и выгонять людей на улицу, но что поделаешь, такие уж обязанности. Не он, так кто-нибудь другой займётся. Какая разница?

– Забрали? А когда деньги просили, думали, что отдавать не придётся?

– Сорок процентов сверху того, что взяли! Это же грабёж! – завопила на всю улицу мерзкая уродина.

– Никто вас не заставлял, – спокойно ответил Рене, хоть и хотелось осадить эту щипаную ворону.

– Но жрать-то хочется! – не унималась та. Жрать ей хочется. Рене сунул руку в кошель достал два пфеннига8. Поднял на уровень глаз. Жаба в них так и впилась жадным взглядом. Полфунта говядины, полдюжины яиц, буханка ржаного хлеба да пара лососей.

– Скажешь мне, где искать Пипина, и деньги твои, – предложил храмовник.

– Я его только на кладбище вижу. На могилу отца-то он чуть ли не каждый день ходит. Ему только до живых нет дела, – рассказала уродина покладистым голосом. Слюни так и побежали. Рене мучать не стал, протянул деньги. Жаба вырвала их, словно коршун, и хлопнула дверью перед носом.

«Вот те и благодарность. Как таких людей не любить? Так и охота к ним со всей душой, со всею добротой прийти ночью с факелом и подпалить сарай».

Храмовник постоял немного, набрал полный рот слюней, плюнул на дверь, да и ушёл. Вот незадача, кладбище на другом конце города, у ворот, что на пасеку. Выйти из этого свинарника к рынку, минуя базилику, а там через склады.

«Нет, лишний раз у церкви маячить неохота. Ещё Руперт увидит, пристанет с расспросами».

Можно мимо замка по району знатных особ, где каждый дом – собственная крепость. Сплошь стены и ворота, ровные мощёные дороги. Он сразу за амбарами с солониной и сырами. Дорога выведет к переулку пекарей, а оттуда рукой подать до кладбища, но этот путь Рене не выберет. Не хочет вспоминать, сколь многое он в жизни потерял. И так кошки скребут на душе всякий раз, как ведёт в темницу вора, посягнувшего на достояние церкви. Когда-то и он там жил. Сложись всё по-другому, сейчас бы с кубком пива грелся дома у камина.

Остаётся один путь – к реке и вдоль причалов до ремесленных кварталов. Можно и в обход города, конечно. Вдоль крепостной стены протоптанной тропой, но это долго.

В порту людей уже намного меньше. Рыбаки вышли на воду. Лодок столько, что можно реку запрудить. Плоты на переправе курсируют, возят людей на другой берег и обратно. Торговое судно ещё с рассветом прибыло, но из-за мертвеца начальник порта задержался и вон они, до сих пор не разгрузились.

Труп уже увезли.

«Быстро, однако. Наверно, Адалар подсуетился. Старик не жадный и исполнительный. Работа – его жизнь. Детей у него нет».

В городе активно готовятся к войне. Это на каждом углу, стоит пройтись по улицам. Только вчера Рене пинками сгонял агитатора со ступеней базилики, а тот грозил ему расправой лично от герцога Эбергарда. Сегодня он в порту. Узнал храмовника, но отвёл взгляд. Сделал вид, что не заметил. Таких, как он много, и не только во Франкфурте. На площадях и людных переулках, в полях близь городов и деревнях, у врат и у церквей, а по тавернам и тюрьмам ходят вербовщики. Вступил в ополчение – получай прощение! Ты умелый убийца, незаметен и хитёр, у тебя кулак, что кувалда? Ты бы и рад дальше разбойничать, но попался и ждёшь казни? Не отчаивайся – на войне пригодишься! И с такими ублюдками доброму рыцарю воевать бок о бок? Ни чести, ни отваги, ни доблести.

Ремесленники тоже не сидят без дела. Вот уж кто рад войне. Плотники строят новый корабль, кожевники штопают доспехи сутки напролёт, кузнецы куют мечи и топоры, оружейники вырезают щиты, луки и стрелы, даже сапожники при деле. Все вносят свою лепту. Налоги возросли, а в амбарах запасают провиант. Всё, что отбирают, идёт на содержание войска. Ах вот откуда ноги растут, вспомнил Рене. Когда служил, терпеть не мог фуражи.

Будка смотрителя сразу у входа на кладбище, но самого его не видно.

– И где этого пьяницу носит, – подумал вслух Рене. – Может, могилу роет?

«Себе он могилу роет беспробудным пьянством. Ещё утро, а он уже со штофом в руках».

Идёт со стороны ворот. Как пить дать, с пасеки, и значит, в штофе медовуха. Храмовник за него переживает. Карл (так его зовут) служил под началом Рене. Он-то и устроил его на кладбище. Боялся, что от безделья сопьётся, а он спивается, не отрываясь от работы. На войне ему палицей по затылку врезали. Теперь чуть головой тряхнёт, и корчится от боли.

– Сэр Рене, – удивился он.

– Я больше не рыцарь.

– Не знал, что можно отказаться от титула. Это из-за того, что церкви служите? – указал он на отворот доспеха, с вышитым на нём крестом. – До меня доходили слухи.

– Да, от титула можно отречься, но у меня его отобрали королевским указом.

– За что?

– Карл, хватит прикидываться, ты же всё знаешь, – сорвался Рене. – Я убил… человека благородного происхождения. Мне верная дорога на эшафот, кабы викарий не спас.

– Так это правда? – удивился смотритель. Кажется, искренне. – Я просто не верил. Помню, вы с Сэром Робертом были не разлей вода, а тут такое.

8

Пфенниг – разменная монета из серебра (1 солид = 3 триенса = 12 пфеннигов = 24 обола).