Блюстители Неба

– Где Мария?

Они летели над прибрежной полосой вдоль океана, стоя в прозрачном пузыре времясферы. Тонкая оболочка заметно прогибалась под ногами; чтобы удержать равновесие, Роман двумя руками опирался на скользкую пленку, и та чутко натягивалась под нажимом ладоней.

– Не знаю,– ответил Арцт. Уткнувшись носом в диск машины, он осторожно поворачивал двумя пальцами черную пирамидку против часовой стрелки.

Вид берега менялся. Океан представлял из себя фантастическую картину бесконечно бегущей вспять – от берега вдаль – ряби прибоя. Причем панораму озаряли еле заметные глазу стробоскопические вспышки черно-белого солнца в короне затмения, и картина мира представала бесконечной серией статических мертвых видов.

– Что это? – наконец унизился до вопроса Роман.

– Мария осталась где-то здесь, в районе Вера-Крус,– продолжал Умник, отвечая на первый вопрос и игнорируя второй,– думаю, что она все еще у самолета.

Из океана вынырнул с шипеньем черный камень и, раскаляясь до белого каления, кипения, огня, взлетел в облака огненной струей. Это было падение болида, падение вспять, вверх тормашками.

– Сие, Батон, эффекты времени,– нехотя снизошел до объяснений Арцт,– неужели ты не видел такого же вечера, когда догнал меня с Кортесом?

– Мы взлетели на самолете и лишь потом включили машину. Вчера все было иначе.

– Здесь каждый раз по-новому. Того и гляди, сыграешь в ящик. Стоит только выключить эту штуку, и мы упадем в океан. Стоит докрутить до отказа, как тебя выкинет под Аустерлиц или в Киевскую Русь. Честно говоря, я сам плохо соображаю, что это такое и с чем его едят… Сейчас мы движемся в 1519 год. Найти на шкале год и месяц легко, но как искать день, час, минуту?!

И он пренебрежительно пнул носком ботинка по сфере. Та заметно качнулась из стороны в сторону.

– Кажется, она подчиняется мыслям, но не слишком, так, вроде норовистой лошади.

– А вот глянь.

Из стеклянной глади показались косые мачты корабля, все выше и выше, пока из воды не вылупился весь корабль, выправляя отчаянный крен. Это был парусник шестнадцатого века. Полусгнившая развалина с замшелыми бортами и перебитыми мачтами, которая на глазах – пятясь во Времени – превращалась в пиратский люгер. Невероятное зрелище: рваные паруса, на которых испаряются дыры и лохмы, потоки бегущей вспять из трюма воды, матросы, вылетающие – пятками вперед – из соленой бездны, летящие вдоль бортов на палубу и реи.

Мертвецы с воплями ужаса восставали из гроба.

– Кажется – здесь. Ну, ну, проклятый!

Шар вяло спланировал к берегу и поплыл над галечным откосом.

– Вот он! – крикнул Батон.

На прибрежной полосе стоял спортивный самолет (Арцт выключил машину, и они спрыгнули на песок с полуметровой высоты), но боже, в каком жалком виде: ржавые искореженные крылья, сломанные шасси, разбитый фонарь, ободранное до мяса нутро кабины. И стоял он в центре огромного пепелища.

– Ха, ха, ха,– рассмеялся Умник, поддевая ногой что-то из золы.– Батон, они поклоняются авиаидолу. Это же капище!

Круглое, похожее на мяч, с мертвым стуком покатилось по обожженной земле. Роман вздрогнул – это был человеческий череп.

– Но я ошибся,– заметил Арцт, обходя самолет и пробуя ладонью толстый слой ржавчины,– прошло как минимум пять лет.

– Держись!– он вновь взялся за грани пирамидки в центре черного квадрата. Вспышка. Сфера отрывает их от земли. Проходит несколько неприятных минут, пока тела перестает бросать из стороны в сторону.

Самолет – в серии стробоскопических вспышек – молодеет на глазах. Его окружают тени людей. Кольцо пепла одевается пламенем. Крылья обвиваются гирляндой цветов. На шасси льется жертвенная кровь. Но вот самолет скрывается от глаз в серебристом коконе. Батон смотрит на знакомое стальное веретено, по поверхности которого пробегают и гаснут радужные переливы.

– Вот, полюбуйся на пасхальное яичко,– сказал Арцт,– это их работа. Их.

– Стража?

– Да. Они подобрали Мари. Я так ее и предупреждал. Танцуй, она жива. Обошлось без жаркого.

– Заткнись.

Стробоскопические вспышки измучили глаза, но вот кокон рассеялся – на песке стоял новенький, с иголочки, алый спортивный самолет, к нему еще шла от воды цепочка узких следов. Пять минут назад Мария вышла из волн, на край крыла было брошено влажное полотенце. Следы растаяли, в набегавшей волне мелькнула ее голая рука. «Летим назад!» Батона резко качнуло, он влетел лицом в сферическую изнанку. Оболочка облепила лицо студенистой пленкой, выдавилась из мыльного пузыря человеческой маской. Когда он отодрал губы, лоб, нос от пленки, вокруг шумел 1999 год, Арцт устало сидел в мягком космическом кресле, а Роман стоял у иллюминатора межпланетного челнока. Корабль как раз приближался к причальной мачте Луны. В дверь постучали – это стюард нес поднос с завтраком. «Войдите!» – Арцт нашарил в пепельнице непогасшую сигарету и основательней, чем секунду назад, утопил огонек в пепле. Вошел чопорный стюард с подносом: «Ваш завтрак».

– Мне иногда снятся странные сны,– сказал Арцт,– мне двенадцать лет или чуть меньше, я крепко держусь за руку отца, и мы стоим на смотровой площадке исполинской железной башни в центре удивительного города. Прямо под башней квадратный пруд с живыми лебедями. С высоты хорошо видны кварталы, сады, аллеи, дворцы, фонтаны, мосты, лавины машин. Я спрашиваю отца: что это? Париж, отвечает он.

По лицу Арцта бегут полосатые тени, они мягко скользят в капсуле по пневмотоннелю от причальной иглы космического лифта к лунной колонии Селенир, первому городу на Луне.

– Париж? Но ты же сам его уничтожил, Умник,– заметил Батон. По лицу Арцта продолжают бежать цветные тени.

– Да… кажется, я и впрямь приложил к этому руку… но скажи, как может сниться то, что никогда не существовало? Откуда, например, взялась та книжечка с фотографиями Монмартра, Лувра, Нотр-Дама? Может, ты ее подкинул? Как могло быть то, что исчезло раньше, чем стало? А если его не было, то как его можно уничтожить?.. В парадоксах времени сам черт ногу сломит.

Роман молчал, он думал о том, где Мария и кто он здесь, на Луне,– гость или пленник?

– А иногда снится нечто совершенно невообразимое. Я по-прежнему подросток, и мы снова с отцом. Теснимся на каком-то паршивом балкончике у стены, а в воздухе над нами плывет исполинская рыбина. С плавниками вроде лап. И я взлетаю к ней, плыву рядышком, мне нисколько не страшно, я хватаю ее за плавники, они теплые, как руки. Рыбина поворачивает ко мне добродушную морду: мол, садись на спину; и я, смеясь, сажусь на хребет, бью ногами по чешуе, как заправского конька. Рыба весело кувыркается в небе. Отец, смеясь, что-то кричит с балкончика… странно, я люблю его только во сне, а в жизни ненавижу.

– Почему?

– Он бросил нас с матерью, когда я только начал учиться. Мне пришлось оставить аристократический колледж и начать жить, как тысячи других, в заботах о хлебе насущном. Правда, через пару лет мне крупно повезло – я попал в Пятерку Великих Мальчишек… приехали.

Капсула утонула в приемном пенале, щелкнула откидная стенка, и они вошли в жилой отсек – роскошное лунное жилище из анфилады комнат, с оранжереями и бассейном.

Над искусственным прозрачным куполом Селенира стояла Земля.

– Зачем ты привез меня? – спросил Роман.

– Ты свободен. Я захватил тебя по пути. Можешь вернуться хоть сейчас.

– А твой вызов?

– Беру назад. Мое самолюбие удовлетворено – я дважды вытаскивал тебя из могилы. Хватит.

– Неужели ты думаешь, что я прощу тебе гибель Саймона и твои фокусы с Даром?

– Саймона я не убивал. Мы вместе тогда влепились. Я остался жив чудом… впрочем, мне, наверное, помогли. Я был нужен им. Только вот зачем? Словом, я не собираюсь оправдываться. И разве об этом надо говорить? Нас накрыли, Батон. Мы все под колпаком и ходим на коротком поводке. Неужели тебе не тошно от одной этой мысли? Ты ведь слышал об Опеке?

– Да, но что это?

– Что-то вроде воспитательного дома для цивилизаций, чтобы мы, не дай бог, не оступились… Земля закатилась в детскую кроватку…– В душе Арцта как будто боролись противоречивые чувства.– И в то же время, Батон, может быть, так и надо? За ручку из класса в класс бытия? И мир уцелеет от ядерной зимы, и реки на шарике останутся чистыми. Подумаешь, свобода! Какой от нее толк в руках детей с атомными мечами? Они поубивают друг друга в кроватке! Согласись, идея мастера и учеников благородна.