Воздушная гавань

— Я… Ох. Так вот что оно означает, это выражение? Ведь на самом деле никакого маревого проглота я не видела.

Гримм слабо улыбнулся.

— Да, это оно и означает, — сказал он. — Вы можете сколько угодно и как угодно описывать произошедшее. Вы можете написать книги о том, что пережили и что почувствовали. Вы можете писать стихи и сочинять песни о том, как это было. Но увы, пока другие не увидят это сами, им ни за что не понять ваших рассказов. Кое-кто сможет разглядеть, какой эффект это произвело на вас… Уж это они в силах понять, в любом случае. Но знать им не дано.

Гвен вздрогнула.

— Не думаю, что могу им этого пожелать.

— Конечно, — согласился Гримм. — Пройти через подобное не пожелаешь никому. Зачем вообще сражаться, если не ради защиты других?

Гвен покивала.

— Мне уже стало казаться, я схожу с ума.

— Все может быть, — сказал Гримм. — Но если так, вы точно не одиноки.

Девушка ощутила на своих губах мимолетную улыбку.

— И что же мне делать?

Вместо ответа Гримм поднял свой стаканчик и протянул руку к Гвен. Та подняла собственный и осторожно с ним чокнулась. Оба выпили. Напиток был золотистым, сладким и крепким. Он обжег Гвен глотку и согрел ее.

— Можете поговорить об этом со мной, если хотите, — предложил Гримм. — Или с Бенедиктом. Или с мисс Тэгвинн. Или с мистером Кеттлом, если вас не пугает сквернословие. Все они видели маревого проглота.

— И им известно, как с этим жить? — спросила Гвен.

— Не думаю, что это известно хоть кому-то, — сказал Гримм. — Но они вас поймут. Это поможет, я знаю точно. И со временем вам станет легче.

— Но то, что мы совершили… — тихо произнесла Гвен. — Вся эта жестокость. Смерть.

Она потрясла головой, не в состоянии выразить чувства словами.

— Знаю, — едва слышно сказал Гримм. — Есть один вопрос, который вам следует задать себе.

— Да?

Он кивнул.

— Если бы вы смогли вернуться в те самые моменты, обладая исключительно тем знанием, которое было вам доступно тогда… поступили бы вы иначе?

— Вы хотели сказать, если бы я знала то, что знаю теперь?

— Нет, — твердо ответил Гримм. — В точности наоборот, вот что я хочу сказать. Вы не способны видеть будущее, мисс Ланкастер. Вы не можете постоянно думать обо всем сразу. В боевых условиях сделанный выбор можно оценить только на основании того, что вам было известно в тот самый момент. Ожидать от солдата большего — значит требовать от него или от нее обладания способностями сверхчеловека. Что лично мне кажется необоснованным.

Гвен хмурилась, вертя в пальцах пустой стакан.

— Я… Поступи я иначе, наверное, была бы уже мертва.

— Вот и ответ, — просто сказал Гримм.

— Но я чувствую себя ужасно, — поморщилась Гвен.

— Это хорошо, — кивнул Гримм. — Так и должно быть. Любой, окажись он на вашем месте, был бы обязан чувствовать себя именно так.

— Пожалуй, солдатам это не очень к лицу.

Гримм покачал головой.

— Если вид маревого проглота не лишает вас спокойствия, мисс Ланкастер, вы уже не солдат. Вы… скорее, чудовище.

— Вы сами, однако, кажетесь довольно спокойным, — возразила Гвен.

— Да, кажусь… — В улыбке, возникшей на губах у Гримма, имелся горьковатый привкус. Отвернувшись, он плеснул еще немного в свой стакан и приподнял бутылку. Девушка покачала головой. Вернув бутылку на стол, Гримм одним глотком осушил напиток. — Только это не так. Но прямо сейчас я не могу позволить себе роскошь сорваться. Позже я буду казаться развалиной, уверяю вас, но пока у меня еще остается работа, требующая выполнения. Поверьте, я знаю, что вы сейчас чувствуете.

Гвен кивнула. Пробежавшая по телу дрожь оставила девушку чуть менее напряженной, чуть умерила боль.

Капитан Гримм оказался прав. Разговор ей помог.

— Это даже забавно, — призналась она.

— Мисс?

— Уходя от матери, я громко хлопнула дверью, но сейчас поняла внезапно, что мне очень хочется домой. Вот только… Когда я вернусь, прежнего дома уже не найду. Верно?

— Свой дом вы найдете прежним, — уверенно сказал Гримм. — Изменились только вы сами.

— Вот как… — тихо уронила девушка. Некоторое время они сидели молча. Затем Гвен встала и поставила свой стаканчик на стол. Гримм поднялся одновременно с ней.

— Капитан Гримм, — сказала она. — Благодарю вас.

Он склонил голову в поклоне:

— Всегда пожалуйста.

Роуль сидел, припав ко дну своего недавно обретенного убежища, и размышлял о том, что несет с собою большее зло: вернуться домой в нынешнем состоянии или броситься вниз, выпрыгнув за борт воздушного судна. Одно то, что ответ не нашелся сразу, ясно говорило о серьезности дилеммы.

Возможно, лучше будет покончить со всем сразу. Он просто не мог предстать перед своим кланом в подобном виде. Глупые люди, зачем им только понадобилось так нелепо выстроить свой летающий корабль? К чему было увечить кота, который оказался здесь с единственной целью — руководить ими и оберегать их? Чудо, что они не истребили себя еще столетия тому назад.

Роуль пошевелился и, превозмогая боль, привстал, чтобы устроиться на боку. Внутри ящика пахло опилками, но его разверстый зев был обращен к борту корабля, — по крайней мере, ужасающее безобразие Роуля не бросалось в глаза всякому, кто проходил мимо.

Он услышал, как уже в четвертый раз к ящику приблизилась Мышонок.

— Роуль, — сказала она, — это же глупо. Пора бы тебе выйти оттуда.

— Уходи, Мышонок, — ответил Роуль. — Я обдумываю самоубийство.

— Ты это не всерьез, — возмутилась Мышонок.

— Я предельно серьезен, — ответил он. — Мне нельзя возвращаться домой в таком виде.

— О, помилосердствуйте… — вздохнула Мышонок. Ее тяжелые ботинки затопали прочь, и Роуль вернулся к мрачным мыслям.

Он почти успел отточить задуманное до идеала, когда звук шагов приблизился вновь и кто-то оторвал убежище Роуля от пола и переставил подальше от стены. Мышонок склонилась и, хмуря брови, заглянула внутрь ящика:

— Роуль, ты уже второй день там сидишь, а мы тем временем пришвартовались к Копью Альбион. Ты готов наконец выйти?

— Не выйду никогда, — угрюмо ответил Роуль. — Я уродлив.

— Милостивые строители… — вздохнула Мышонок. — Пожалуйста, выбирайся оттуда и поговори со мной.

Роуль дернулся. Мышонок, конечно, ему друг, — но он не обязан ей всем. Ни к чему выставлять свое безобразие ей на потеху.

— Пожалуйста, — повторила она. — Роуль, ты начинаешь пугать меня.

Роуль закатил глаза. Очередная уловка, причем дешевая. Мышонок пыталась вызвать у него сочувствие, исказив свое и без того не слишком красивое человеческое лицо выражением заботы и привязанности. Но… это ведь Мышонок пошла на уловку.

Он поднялся, неловко и с трудом, чтобы своей новой несимметричной, прерывистой, отвратительной походкой выбраться в мир за пределами ящика. Гадкая штуковина, сковавшая его переднюю правую лапу и служившая основной причиной хромоты, гулко стучала о дерево с каждым несуразным, куцым, неустойчивым шажком.

— Если я очень тебя попрошу, — произнес Роуль, — ты убьешь меня? Пожалуйста?

— Ни за что.

— Ты ужасный друг, — сокрушенно признал Роуль. Он попробовал шевельнуть лапой внутри безобразного комка, но нет. Лапа дико чесалась, но белое уродство мешало с этим разобраться. Он уже пытался.

— Роуль, ради всего святого… — сказала Мышонок. — Это лишь гипс. Твоя кость срастется. Почему это так тебя расстраивает?

— Взгляни на нее, — злорадно прошипел Роуль. — Моя лапа безобразна. Эта штука — самая безобразная вещь на всем белом свете.

Вместо ответа Мышонок приподняла сломанную руку в очень похожей гипсовой повязке.

Роуль чуть прижал уши.

— Это к делу не относится. Люди всегда выглядят глупо и неуклюже. А я все-таки кот, наследный принц клана Тихих Лап. Тут и сравнивать нечего. Да еще и голова… — сказал Роуль. Он мог бы помотать ею, для усиления акцента, вот только резкие движения головы были бессильны размотать тугое и душное творение человека-мясника; к тому же они делали его лапы до странности неустойчивыми. — Присмотрись к моей голове. Под этим уродством нет меха, меня обрили. Я все равно что запаршивел.