Страница 8 из 55
Огромное впечатление на арабов произвел Симеон Столпник. Жизнь этого аскета, простоявшего на каменном столбе 38 лет, поразила бедуинов и склонила многих к христианству. При этом они продолжали вести прежний образ жизни, кочуя по пустыне и устраивая церкви у себя в палатках. После смерти Симеона арабы пытались отбить его тело у сирийских христиан, приведя для этого множество людей с верблюдами.
Но если воображение арабов увлекали монахи-отшельники и красочные христианские церемонии, то в суть догматики они не вдавались. Христиане казались им людьми склочными и беспокойными, постоянно ссорящимися друг с другом.
Гораздо сплоченней и влиятельней христиан выглядели иудеи. После разрушения Иерусалима и восстания Бар-Кохбы они рассеялись по разным землям, в том числе и по Аравии. Арабы называли иудеев «яхуди». Иудаизм был особенно силен в Йемене, где находилось Сабейское царство. Его жители без конца вели войны с христианами, порой очень жестокие. Один из йеменских правителей-иудеев Зу Нувас отправился в поход против христианского Наджрана и, не сумев его взять, пообещал жителям пощадить их жизнь и оставить им их веру, если они сдадутся. Однако слово свое он не сдержал: войдя в город, йеменцы выкопали в нем большие ямы, залили горючей жидкостью и сожгли в ней всех, кто отказался принять иудаизм.
Еще меньше влияния в Аравии имел буддизм, эхо которого иногда доносилось из далекой Индии. Царь Ашок Третий в III веке до н. э. посылал сюда миссионеров-буддистов, но их проповедь успеха не имела.
Кроме богов, арабы верили в духов и джиннов. По представлениям арабов, джинны стояли ниже бога, но выше человека. Они имели воздушное или огненное тело и обычно были невидимы. Ибн Халдун писал, что джинны не имеют собственной формы и изображения, но способны принимать разные обличья: животных, деревьев, кувшинов, красивых женщин. Джинны живут в камнях, в деревьях, в идолах – у каждого свое жилище. По природе они не добрые и не злые, но могут причинять добро или зло, когда захотят. Поэтому арабы на всякий случай приносили им жертвы и просили о помощи и защите.
Поэзия
Арабская поэзия – одно из самых удивительных явлений мировой культуры. В Аравии не было никакого искусства и никакой литературы, кроме поэзии, зато эта поэзия была замечательна и до сих пор поражает своей свежестью и красотой. Строение и ритмика арабских стихов были настолько изощренными, а среда, в которой они рождались, настолько дикой и суровой, что, по выражению одного литературоведа, такой поэзии просто не могло существовать. Тем не менее, она существовала. В более позднюю мусульманскую эпоху считалось, что золотой век поэзии уже давно позади и ни один современный поэт не может сравниться с «джахилийскими» поэтами доисламской эпохи. Поэты у арабов почитались как почти неземные существа, способные напрямую общаться с богами, которые вдохновляли их и вдыхали гармонию в их стихи. Быть в родстве с поэтом считалось высокой честью, их с радостью принимали в любом доме, никто не мог причинить им зло – это было почти святотатством.
Темы арабских стихов были почти всегда одни и те же. Они описывали природу пустыни, обаяние вольной жизни на коне, в скитаниях и охоте, мужество и гордость странника, привязанного только к своему верблюду или коню. Любовные переживания обычно сопровождала грусть, сознание тщетности и мимолетности красоты, в которых, однако, заключалось особое очарование. Бедуины чем-то напоминали самураев: это были одновременно воины и поэты, сочетавшие культ мужества, смелости, жестоких сражений с утонченной лирической чувствительностью и созерцательной меланхолией.
Вот поэтически настроенный бедуин забирается на скалу и там, сам застыв как камень, озирает с высоты окрестности, а вокруг бродят дикие козы, не замечая одинокого, погруженного в созерцание путника. Он блуждает в никому не ведомых местах, в глухих, забытых Богом пустынях, томимый какой-то смутной тревогой, полагаясь только на свой меч и путеводные звезды. Его спутники – терпение, стойкость, смелость, непреклонность духа, не уступающего ни перед чем, никого не боящегося: ни голода, ни зноя, ни диких зверей, ни ночных духов, ни смерти. Смысл его жизни – быть смелым и свободным, все видеть, все понимать, но ни от кого не зависеть, в том числе от Бога; упиваться миром во всех его преходящих и изменчивых деталях и в то же время трезво смотреть на жизнь, видя ее трагичность и красоту.
Касыда
Главной и чуть ли не единственной формой арабского стихотворения была касыда: небольшая поэма из 80–120 строк, уложенных в рифмованные двустишия – бейты. Она начиналась с лирического вступления (насибы) и имела несколько обязательных частей с разным настроением и темой.
Содержание насибы всегда было одно и то же: память о былых битвах, ностальгия по бурной юности, полной вина и любовных утех, тоска о любимой женщине, о далеких друзьях, об ушедшем времени. В середине касыды (эта часть называлась васф) поэт как бы отвлекался от воспоминаний и, оглядевшись по сторонам, давал четкое и яркое описание окружающего мира: своего коня, верблюда, пустынного пейзажа. Он с любовной точностью рисовал скудный бедуинский быт, передавая особое обаяние простой и чистой жизни. Заканчивалось длинное стихотворение фахрой – чем-то вроде былины, воспевающей деяния древних богатырей, свои собственные подвиги и славу своего рода.
Сочиняя касыды, бедуинские поэты как будто все время писали одно и то же стихотворение, но в бесконечно новых и разнообразных вариациях, стараясь поразить смелостью и свежестью метафор, остротой чувств и точностью деталей. В арабских стихах всегда был элемент соревнования, желания превзойти своего соперника, победить в поэтическом состязании, продолжавшемся целые века. Вот как поэт Имруулькайс описывал брошенную стоянку в пустыне:
А его современник Тарафа дополнял и уточнял:
С чем только не сравнивали стихотворцы следы этих старых становищ в пустыне: с полустертыми письменами на пергаменте, с ветхим изношенным плащом, с наколкой на лодыжке новобрачной.
Монотонный ритм с повторением одной и той же рифмы в конце каждого второго стиха придавал стихам особую певучесть – это однообразие было сходно с жизнью самого бедуина. Одна единственная рифма пронизывала все стихотворение, словно длинная нить, которая с равномерными интервалами то появлялась, то исчезала на полотне стиха. В зависимости от того, на какую согласную заканчивалась рифма, стихи делились на лямийя (лям – буква л), нунийя (нун – буква н) и т. д. Метрика касыды тоже была скромной, ее основой служил двойной ямб – раджаз.
Бейт. Арабскую стихотворную строку представляли как бейт – бедуинскую палатку с двускатной крышей, каждая сторона которой составляла полустишие. Полустишие делилось на стопы, а стопа – на «завязки» и «колышки», то есть разные сочетания длинных и коротких слогов. Комбинации этих элементов создавали 16 размеров арабской поэзии, которые сами арабы сравнивали с шагами бредущей по пустыне верблюдицы.
Главной силой арабской поэзии была метафора. Бедуинские поэты писали емко, сжато и конкретно, улавливая сходство между самыми далекими и разнородными вещами, делая наглядными и выпуклыми самые отвлеченные понятия и представления. Бедуин мог, например, сказать, что воспоминания «слепят его как песок пустыни», а глаза влюбленного слезятся от разлуки, словно он «поел незрелой дыни». Подкрадываясь к врагам, он «закутывался в ночную темноту, словно женщина в меховую накидку», а натянутый им лук стонал «подобно лани, потерявшей детеныша».