Светоч

Влада покачала головой, смолчала, только звякнули жалобно височные кольца, подаренные когда-то Нежатой. Дальше ехали молча, только Беляна сопела злобно, но крепилась, вцепившись пальцами в кожаную торбу, где лежал кошель с золотом.

Ближе к закату вошли в хмурый лес, такой, каким он бывает на исходе теплого дня – прохладный, тёмный. Ветви елей сомкнулись над головами обозников, закрыли собою синее небо, будто схоронили до времени. Сивоусый вой начал кричать своим, чтоб искали место на ночлег вставать, те послушно отвечали, мол, дале будет поляна с озерцом. Туда и порешили идти, чтоб не мучить себя: на озерце ключи бьют чистые, да и мошка одолевает не так, как в ином месте.

Не прошли и ста шагов, как впереди на дороге появился отрядец: заулюлюкали, зазвенели мечами о кольчуги!

– Стой! Брони вздеть! Вадим, оприч меня! Оська в конец обоза! Шевелись!

Владка смотрела на Глеба, что кричал громко, но без боязни, да и сама пугаться не стала. Чуяла, что тот знает своё дело иначе не сидел бы смирно в седле, не тянул лениво меч с пояса.

– Житята, обоз становь!– крикнул Лютый и первым пошел на татей45!

– Владка! Тикаем! – Беляна тянула за рукав, да так сильно, что едва не порвала крепкий охабень. – Чего сидишь?!

– Тихо, уймись, – дёрнула рыжую и потянула под возок. – Куда бежать-то? Там татей полон лес, живи хочешь лишиться?

Беляна проворно сползла под воз и улеглась на землю, еще и голову руками прикрыла. Влада устроилась рядом, но смотрела во все глаза на кровавую сечу.

Глеб не метался меж татей, вышел прямиком на здоровущего мужика и снес тому голову. И все плавно, будто нежно. Владка захлебнулась собственным криком, разумея, как страшен Чермный в рати. И ведь всё без торопливости, без суеты: работу работал привычную, жатву собирал кровавую во славу Перунову.

Вои Чермного без окриков и посвиста крошили ворога. Сивоусый поживший вой и тот рубил без устали, да скупо так, без замаха, будто силушку берег. Влада сей миг и поняла, что не ярятся вои, а что ж будет, если сойдёт на них гнев ратный, тот, каким наделяет грозный Перун? Испугалась, да не за себя, а за Нежату! Ведь Чермный шел в Новоград, чтобы Скоров извести: помнила Белянкин сказ, переданный торговым человеком.

Лежала Владка под возком, просила Ладу Пресветлую оборонить и Нежату любого, и ее, сошку мелкую. А тем временем мечный звон все громче становился, все отчаяннее кричали посеченные тати. Влада все ж зажмурилась и глаз не открывала, боялась смотреть на кровяное крошево: ведунья в ней выла горько, разумея, сколь много жизней уходит на мост, сколь боли и страдания опричь.

Вроде требу клала всего лишь миг, а сеча уже и закончилась. В мрачном лесу слышны были только посвисты убегавших татей, да стоны оставленных ими людей. Рядом с ней захрустело жутко, с того и поняла ведунья – добивают. Малое время спустя, стало совсем тихо.

– Не сбежала? Надо же, разумная. – Голос Чермного напугал Владку едва не до визга, а уж потом и он сам – тёмный, большой и страшный.

Склонился до земли, смотрел на нее, лежащую в пыли, улыбался скупо, будто щерился. Владка не снесла его тёмного взгляда, посмотрела на большой меч, с которого капала кровь алая, питала землю, отдавала жуткую дань грозному богу Перуну.

– Вылезай, Влада Скор, – молвил и руку протянул.

Она затряслась, но себя не уронила: выползла сама и отряхнула подол бабьей рубахи:

– Дальше-то куда? – и спросила негромко, а всё одно, голос дрогнул, зазвенел высоко.

– В Вешень. Отойдем до озерца, заночуем, а поутру на насаду и в Новоград, – он смотрел прямо в глаза, будто думу думал. – Не трясись, не трону. С бабами отродясь не воевал. Разумела?

Влада кивнула и забралась на подводу. Чуть погодя, к ней подлезла скулящая Беляна и прижалась крепенько. Испугалась до икоты, выла тихонько. Видно, боялась воев Чермного ничуть не меньше, чем татей на лесной дороге.

Тронулись, спустя малое время, когда отволокли с дороги тела мертвяков. Владка едва уши не зажала, когда под колёсами возка захрустело, увидала руку с растопыренными пальцами: осталась на страшной дороге без тулова хозяйского.

Проехали подальше от страшного места, и встали опричь озерца. Владка понять не могла, как просто всё, но и жутко. Вот только что кровь и смерть лютая, а тут и водица светлая, и зелень свежая, и птахи поют безмятежно. Тишь и благо вокруг, и нет смерти, нет крови и хруста костяного.

Вои притащили валежника, уложили костёр и запалили высокое пламя. Оська – Влада помнила имя парня – принялся устраивать котёл с водой над огнем, кидать в него крупы, сыпать мясца вяленого. И такой дух пошел по поляне, что у Владки в животе заурчало.

– Кулеш46, Владка, да сытный! – Белянка, оголодавшая в пути, едва не тряслась. – Идем-ка, поможем кашеварить.

И пошла без боязни. А как иначе? Голодное пузо еще и не на такое толкает. Влада уселась на бревно, принесенное воями, стянула с себя охабень и бросила опричь. Смотрела, как ратные шли к озерцу, на ходу скидывая рубахи и порты. Отворотилась. И то правда, не глядеть же бабе на голозадых. Плескались долгонько, вернулись к костру, когда уж варево дошло. Наскоро переметали чистыми тряпицами царапины, изумляясь, что все целы, нет ран и крови скорой.

Влада поманила к себе Беляну, и потянула умыться. На песчаном бережку спокойно: вода плескалась тихо, стучалась о твердь, но не зло, ласково. Ключи студёные били прямо из отвала песчаного, покрытого малыми кривыми сосенками. Там и укрылись подруги: полоскались тихо, сторожко оглядывались по сторонам, но так и не приметили никого из мужей. Переметали косы, достали свежие рубахи, отряхнули охабени и пошли к огню.

Беляна безо всякой робости уселась на бревно, потянула из торбы хлеба кус и ложку. Оська поставил перед ней плетеный коробок, доверху наполненный варевом. Та и не стала медлить, принялась метать, да так, как ест голодный пёс.

Влада приняла из рук сивоусого мису и ела тихо. Замечала взгляды воев, видела, как смотрит сам Чермный, и как опускают глаза купец и обозники.

– Скажи-ка, Влада, ты и впрямь знахарка? – сивоусый присел рядом. – Вот ноют у меня колени по осени. Так это к чему?

Влада отложила ложку и миску, обернулась к пожившему и в глаза ему заглянула, мол, кто ты, мил человек? А тот и понял:

– Я Вадим Чермный, дядька Глебов. Так что про коленки-то скажешь?

Вои слушали не без интереса, да и сам Лютый уставился на Владу, как на диво какое.

– Большой ты, дяденька, и поживший. Вот коленям и тяжко тебя держать. Ты ходи поболе своими ногами, не лошадиными. И ешь мяса коровьего сверх меры, щей погуще на кости. Масла, яиц.

– И все? Да ну. Чтой-то за ведунья такая? Иного-то нет ничего? – тучный дядька насупился.

– Иного нет, дяденька. Станешь меньше, будет легче, – глядела без злости, зная, как иной раз тяжко бывает вот таким болезным. – Ты, вижу, жирного любишь, так умерь. Оно и для другого не без пользы. А как щавель вылезет первый, так и его ешь.

– Тьфу, пёсий нос, я тебе не телок, чтоб траву жевать, – осердился, но вроде как не сильно.

– А почему пёсий? – Владка спросила и тут же укорила себя за слова, не хотела говорить с ворогом.

– Потому, – Вадим отвернулся и принялся за ус себя дёргать, но не выдержал: – Однова пёс меня спужал. Я еще подлеток был, спал один в избе, а ко мне на лавку полезла псина батькина и ткнулась холодным носом в щеку. Я вскочил и кинулся, не разобрав дороги. Влупился со всего маху в стену с того дня хожу беззубый. Вон, глянь.

Улыбнулся, как ощерился, и Владка увидала щель в зубах, за такую потешную, что не выдержала и улыбнулась в ответ, но и быстро погасила улыбку.

– Вон как… Смурная ты, Влада Скор. Что так? Ай, недоля? – Вадим подвинулся еще ближе. – Чай, замужем за родовитым, красавица каких поискать, да и по одёжке видно, что деньга водится.

– Откуда ж доле взяться? – подал голос Глеб. – Меньшухой в любом дому муторно. Даже в самом богатом.