Страница 15 из 33
– Всё-равно, красивый! – возражаю я и улыбаюсь соболю, оторвав глаз от видоискателя своего фоторужья.
Мы забираем свои, прислонённые к стволу “собольей” ивы, ружья и шагаем дальше. По своим делам, мы напрямую пересекаем пойму. Соболь так и остаётся раскачиваться на веточке, высоко над землёй…
Вот и тёмная стена интересующего нас сегодня, гленника, постепенно вырисовалась перед нами. Не задерживаясь, мы с ходу входим под лес. Здесь – не то, что сыро! Здесь откровенно мокро. Всё покрыто зелёным, сочащимся влагой, ковром мха.
– Чвак! Чвак!
– Чав! Чав!
Под сапогами чавкает болотная жижа. Она здесь – всегда. Поэтому, корни елей, тонкими блинами расползлись по самой-самой поверхности почвы…
На самом острие лесного массива, под первым деревом угла ельника, нашим глазам открывается медвежья лёжка.
– Саш, лёжка!
– Ага! – я бросаю взгляд на кучки помёта, – Ночная.
– Ну! – соглашается Игорь.
– Крупный какой! – вполголоса удивляется он, – Как корова.
– Ага! – радуюсь я, – Бо-ольшой!
На размеры медведя указывает “калибр” колбасок его помёта. Мы – умные. Первым делом, мы смотрим на кучки помётов…
Лёжка устроена в основании ствола ели, со стороны голого сейчас, весной, ивняка поймы. Защитив спину со стороны леса стволом дерева, зверь лежал, передом обратившись к обширным просторам речной поймы.
– Спиной к стволу. Защита – прежде всего! – улыбается Игорь, – Только, кто на такого большого бросится?
– Ну! – киваю я, обшаривая лёжку глазами, – Рудимент! Это условие выживания вбито в его голову с юности. Когда от всех приходилось спасаться. Теперь – он вырос, стал здоровым как слон, опасаться других медведей больше не приходится, а он – свою спину на лёжке всё-равно защищает стволом дерева. Одно слово – рудимент.
– Хм!
– Что? – мимоходом, не отрываясь от своих дел, тут же интересуюсь я.
– Он подстилку сделал! – недоумевает Игорь, – Уже тепло! Медведи, о подстилке, уже давно забыли!
– Ну! – киваю я, и мой рот трогает улыбка, – Сделал… Ты глянь – вода кругом, всё чавкает. Это – он в воде лежать не хочет.
– Не хочет задницей в воде, как лебедь? – тихо смеётся Игорь, – Ишь, ты!
С ближайших нескольких метров, медведь сгрёб на подстилку всю прошлогоднюю солому вейника. Я зарисовываю в свой дневничок его лёжку, схемку её расположения на местности… Рулеткой, замеряю размеры лёжки: “Пятьдесят шесть сантиметров, в поперечнике”.
– Саш, он же большой! – хмурится Игорь, – А лёжка – чуть больше полметра, диаметром!
– Так оно и есть! – не сомневаюсь я, – Ты представь себе корову.
– Ну.
– Это же – крупное животное! А ночная лёжка, у неё – вот такая же! Я-то насмотрелся на коровьи лёжки. Весь прошлый год изучал “работу” скотинников… А ещё – кругом вода! Тут не особо развалишься! Он лежал, сжавшись в клубок.
Наконец, доходит очередь до помётов. Пять их кучек лежат веером, шагах в пяти за краем лёжки, со стороны открытых просторов поймы.
– “Танкоопасные” направления должны быть прикрыты! – улыбаюсь я, – Это закон.
– Он же большой! – опять отзывается брат, – Ему-то – кого опасаться? Что? Опять рудимент?
Опустившись коленом болотника на лёжку, Игорь, через кучки помёта, прищуривается глазом на просторы поймы.
– Ну! – киваю я, – Он – уже огромный, никого не боится, а с детства в его голову вбита привычка кучки ночных помётов ставить на самых опасных подходах к лёжке.
– Всё – как у нас! – усмехается Игорь, – Чтобы медведь, на рассвете, на нас случайно не наступил – при ночёвках в лесу, на наиболее вероятных подходах, метров за двадцать пять перед палаткой, мы развешиваем свои портянки. Запаховая метка! Медведям развешивать нечего, поэтому они раскладывают свои помёты…
– Ну, – соглашаюсь я, – Предупреждение… Мы закрываемся от опасности портянками, а медведи – помётами. Их запаховая метка – даже лучше нашей!
– Точно! – смеётся Игорь, – Но… мы с тобой, до этого дожили – лет через десять, лесной, походной жизни!
– Ну, ты сравнил! У нас, походов с ночёвками – месяц в году, а у него каждая ночь – ночёвка в лесу.
По свежести помётов нетрудно вычислить и свежесть лёжки.
– Здесь, медведь ночевал – около трёх дней назад, – заключаю я.
Пять помётов! Какой материал! Комками чёрного, с синевой, цвета, они аккуратно лежат на выбеленной дождями, сухой, прошлогодней соломе вейника. С сегодняшнего дня я, свою “лабораторию по анализу экскрементов” ношу с собой. Я просчитал, что мне легче носить по лесам пустое ведро, чем весь день носить рюкзак помётов. А потом – ещё весь вечер разбирать их у кордона. Удобнее это делать прямо на месте.
Вот – и вода рядом! Я шагаю к ручью, зачерпываю полведра воды. Натягиваю на руки тонкие, резиновые перчатки. В ведро с водой опускаю первый помёт. Срубленной рядом палкой, осторожно размешиваю содержимое… Кусочки лизихитона сразу всплывают на поверхность воды и я вынимаю их из ведра, отдельно, в кучку. В толще воды вольно распределяется мочалка жилок полупереваренных черешков белокопытника. Я выуживаю и их, в отдельную кучку. Через край, осторожно сливаю воду…
– Так! Косточек рыбы и мышей нет! – бубню я себе под нос, – Ну и ладно. Теперь нужно прикинуть объём каждого вида корма… Так. Пиши!
Игорь кивает головой. Он сидит, на солнышке, рядом.
– Лизихитон восемьдесят пять процентов объёма, белокопытник – пятнадцать.
Игорь записывает в дневничок…
Вот, я уже пятый раз шагаю с ведром к воде. Это – последний помёт…
– Этот медведь питается лизихитоном и черешками белокопытника, – рассуждает брат, глядя в дневничок, – В трёх экскрементах восемьдесят пять процентов составляет белокопытник. В двух других – такое же преобладание имеет лизихитон.
– Ага. А, вот, осенних косточек кеты и мышиных хвостиков у этого медведя нет!
– Ну и что? – вздёргивает плечом Игорь, – Так и должно быть. Он здоро-овый такой! А, значит – грузный. Ему, мышку в траве поймать – сложно. Ему, рыбная косточка среди камней на берегу – как слону дробина. Несущественный объём корма, ради которого не стоит шевельнуться!
– Ну, да! – соглашаюсь я, протирая резину своих перчаток, а потом и сами руки, ватным тампоном спирта.
Я подсаживаюсь к брату и беру в руки дневничок с записями…
– Фу! Саш! – улыбается Игорь, – От тебя сивухой прёт! Как от алкаша! У медведей – такой нюх! Конечно, они нюхают наши следы. И веточки, за которые мы берёмся руками… Интересно – что они о тебе думают?
– Ну! А ведь, точно! – усмехаюсь я, не отрываясь от записей, – Они убеждены, что я хожу всегда пьяный!
– Ха-ха-ха! – смеётся брат.
– А что? – совсем не смеюсь, я, – Они реально так думают! По запаху!.. Уже проспиртовался весь! Даром, что вовнутрь не принимаю.
– Не факт! – возражает Игорь, – Спирт через кожу прекрасно впитывается! А ты – каждые пять минут руки тампоном трёшь.
– Ха-ха-ха! – наконец прыскаю я, со смеху, – Точно! Так и алкоголиком стану.
Игорь тоже, вполголоса смеётся, глядя на меня…
Сегодня, мы весь день отработали по Саратовскому борту. Всё! Да и время уже подходит! Вокруг нас стоит тихий, тёплый, весенний вечер.
Вдоль подошвы Борта, мы вываливаемся в распадок Перевального. Чуть спускаемся по узкой пойме ручья вниз – и выходим к участку филинячьего дупла. Останавливаемся. Впереди, в прямой видимости – дерево с дуплом. Толстый ствол “ивового баобаба” темнеет сквозь кроны окружающих ив.
Теперь, мы – опытные. Первым делом, мы намечаем путь нашего отступления. Нам нужно укрытие, где мы могли бы дождаться возвращения вспугнутой птицы в дупло…
– Саш! Смотри, какое дупло! – вскоре оборачивается ко мне, Игорь.
Перед нами огромное, в рост человека, дупло в стволе старой ольхи! Оно – как вертикальное корыто, расположено на уровне почвы. Задней стенки в нём нет, зато в сторону филинячьего дупла открыта только узкая бойница.
– То, что нужно! – шепчет Игорь, – Вдвоём втиснемся!
– Ну! – коротко соглашаюсь я.