Страница 12 из 33
– Смотри-ка! – прикидывает Игорь, сидя рядом со мной, – Зная, чем кормятся медведи, можно вычислить места, где они кормятся! Вверху, на высоких, сухих склонах или внизу, в сырых ольховниках и поймах.
– Ну, – киваю я…
На своём посту, на вершине мыса, что слева ограждает нашу Тятинскую бухточку, сидит орлан. Я выхожу из тамбура нашего дома, с одной из вчерашних кунджин в руке.
– Куда её деть-то? – обращаюсь я к Игорю, – Стухнет! Столько мяса!
– Да, вон! – кивает тот, – Заметни её подальше! Лисицы подберут.
Я шагаю от дома, по простору нашего пустыря…
– Всё! Хватит! – решаю я, – Нормально отошёл.
Я сильно размахиваюсь и забрасываю белую рыбину, далеко на пустырь. Не успеваю я дойти до дома, как вижу, что на нас заходит орлан! Не сводя глаз с птицы, я прокручиваюсь на месте и гляжу, как орлан, уже удаляясь от меня, по пологой траектории заходит на рыбину. Планируя уже у самой земли, он опускает вниз свои ноги и цепляет кунджину когтями!
Я так и стою, с открытым ртом. Орлан, на бреющем, удаляется с добычей… Ко мне подходит Игорь: “Матёрый! Пошёл к своему завалу, на Тятинке!”.
– Ага! – киваю я, – К гнезду пошёл… Местные.
Вскоре, орлан появляется снова!
– Саня! – говорит мне Анисимов, – У нас, этой рыбы – деть некуда!
– Понял! – говорю я и скрываюсь за дверью тамбура.
Я выхожу из дома с рыбиной в руке.
– Орлан! – кричу я, подняв кунджину над головой, – Смотри! Вот она!
Прямо от двери, я что есть сил, размахиваюсь и далеко-далеко замётываю её на простор нашего пустыря. Тут же, на рыбину заходит орлан. Вот, он – уже низконизко над землёй! Выпускает вниз свои когтистые ноги… И мажет!
– Мимо! – ахаю я.
Заложив бешеный полупереворот вертикально вверх, птица зло впивается в кунджину когтями.
– Вот, это эмоции! – рядом со мной улыбается, Игорь, – Как она нервно в кунджину воткнулась!
Тятинский дом. Двенадцатое апреля. С утра, мы с Игорем решаем отработать по окрестностям речки Тятиной. По-прежнему, стоит, отличная погода. Снега уже совсем мало, его белые пятаки сохранились только в тени хвойных массивов.
Мы переходим через перекат Тятиной, на её западный, правый берег и шагаем вверх по речке, вдоль границы хвойников, по надпойменной террасе. Эти, обширные поляны летом заполнятся трёхметровым “лесом” высокотравья. А пока – высохшие трубки прошлогодних стеблей лопухов громко хрустят у нас под ногами.
– Грруух! Грруух! Грруух!
– Грруух! Грруух! Грруух! Грруух!
– Дааа! – на ходу, зло ехидничаю я, – Мы крадёмся совершенно бесшумно!
– Ага! Такой грохот стоит! – улыбается Игорь, – Интересно – кто нас ещё не слышит?
Но, поделать тут, ничего нельзя – лежащие в разных направлениях, трубки лопухов покрывают почву сплошным ковром и нельзя ступить так, чтобы не наступить хоть на одну из них. Осторожничай – не осторожничай, всё – равно! За километр слышно…
– Грруух! Грруух! Грруух! Грруух!
– Грруух! Грруух! Грруух! Грруух!
– Медведь! – резко замирает Игорь и я ловлю, на излёте, свою ногу.
Метрах в тридцати слева, прямо напротив нас, массив хвойника прогибается узким закоулком. И в нём, под сырым ольховником, кормится взрослый медведь! Рядом ковыряет землю чёрный медвежонок – годовик. А, мы – стоим посреди пустыря, как две цапли! Я – вообще, на одной ноге. Носком вперёд, я осторожно всовываю свой болотник под лопуховые трубки…
– Это – наши! – шепчет Игорь, – Медведица с медвежонком!
– Точно! – соглашаюсь я, – Вот, они, оказывается, где обосновались!
Как, оба зверя, не слышали ужасающего хруста сухих лопухов под нашими ногами?! Это – необъяснимо… Вернее было бы сказать – “обе”. Ведь, это – две самочки, медведица и её дочь. Подняв бинокли, мы стоим, развернувшись влево и рассматриваем медведей…
Звери поглощены кормёжкой. Медведица, изредка переступая с ноги на ногу, словно корова на пастбище, пасётся на весенней траве. Не поднимая головы, она постоянно делает щипательные движения – резко и коротко дёргает под себя мордой. Так делают пасущиеся коровы. Шаг за шагом, она постепенно разворачивается к нам то боком, то передом… Желтовато-чёрная, контрастная окраска, резко выделяет её на буро-зелёном фоне ольховника.
– Блин! Закон подлости! – я “грызу себе локти”, – Фотоаппарат не взял!
Однотонно-чёрный медвежонок копает лизихитон, по окраинам разлившихся сейчас, весной, луж. Он делает покопку за покопкой, совсем не интересуясь травой, растущей на сухих буграх, рядом.
– Игорь! Смотри, какое у них разделение! – шепчу я, не отнимая бинокля от глаз, – Они друг другу – не конкуренты в пище! Медведица ест всё, что находится выше уровня почвы, а медвежонок ест всё, что находится под землей.
– Ну! – соглашается тот, – Он – только копает, она – только щиплет.
Вот, медведица прервала кормёжку. Она делает пару шагов к луже и долго тянет губами воду, пьёт…
И опять начинает кормиться! Звери держатся вместе, они не отходят друг от друга дальше восьми – десяти шагов…
Медвежонок плюхается своим пузом на белый пятачок снега. И замирает…
– Остываешь? – улыбаюсь я в бинокль, – Что? Жарко?
– Хм! Могла бы и в лужу лечь! – рассудительно замечает на это, брат.
Полежав несколько минут, медвежонок поднимается со снега и возвращается к кормёжке. Проходит десять минут, пятнадцать…
Мы стоим, без работы, а время идёт.
– Надо что-то делать! Столько времени потратили…
– Ну!.. Назад или вперёд?
– Всё-равно! При первом же шаге будем раскрыты!
– Давай, уж, вперёд! – разводит руками, Игорь и делает шаг.
– Грруух!
Этого оказывается более, чем достаточно! Узкая, чёрная мордочка медвежонка взлетает вверх! Тёмным шаром, он стремительно катится с поляны голого ольховника. Следом за ним, под тень мохнатых лап ельника, рысит мамаша, желтея своим соломенным боком.
– Ладно! – сокрушается Игорь, – Большего, из них – всё-равно, было не выжать!
– Ну!.. – вздыхаю я, – Пошли, посмотрим, что они ели.
Мы заходим в закоулок и начинаем считать медвежьи поеди и покопки…
– Так! Всё!.. Белокопытник одиннадцать, крапива четырнадцать, бодяк двадцать шесть, симплокарпус два, лизихитон двадцать три.
Мы шагаем дальше… Пройдя совсем немного вверх по речной долине, по полянам надпойменной террасы, на границе ельника, мы находим медвежью лёжку.
– Лёжка – с помётами! – замечает Игорь, после короткого осмотра.
Я тоже вижу, что рядом с лёжкой лежат три кучки медвежьих помётов.
– Ну. Значит, это – ночная лёжка! – прикидываю я, – И судя по калибру – один помёт взрослого медведя, а два небольшие – медвежонка.
– Ну! – согласно кивает, немногословный Игорь, – И это – лёжка нашей семейки. Вряд ли, так близко могут обитать две медвежьи семьи.
– Ага! – согласен я.
Лёжка – очень открытая. Она расположена на голом, травяном бугре. Сзади, со стороны хвойного леса, вплотную к бугру растёт мощная ель. Я задираю лицо вверх – в вышине, словно парус, реет её короткая и широкая крона. Опершись о ствол этой ели, горизонтально над землей, лежит сучкастая сухостоина. Весь этот завал из толстенного ствола ели и сучкастой сухостоины, защищает лёжку со стороны хвойного леса. Зато, вперёд – с лёжки открывается обширный обзор всех просторов речной надпоймы.
– Какой обзор! – хвалю я медведицу, – На все три стороны!
– И сзади защищена, – кивает Игорь, – Классная лёжка.
– И подстилку – опять сделала! Смотри! Вся прошлогодняя солома вейника с бугра, содрана сюда!
Я, между делом, уже орудую рулеткой: “Записывай. Размеры – девяносто на восемьдесят”.
– Ага… Лёжка общая! Они, на ней, обе спали. Для одной, только, медведицы – она слишком большая.
– Ну! – киваю я.
Я рулеткой, пока не спрятал обратно в карман, замеряю толщину подстилки.
– Семь сантиметров по окраинам и два – по центру! – говорю я Игорю и тут же поясняю, – Солома подстилки, за ночь, сбилась на края.