Цветы для Элджернона

— Ну, таким я был не всегда, — уверил ее я. — Когда я въехал сюда, квартира была чистой, и у меня появилось искушение оставить все в таком же виде. Теперь меня раздражает любой беспорядок.

Она слезла с подоконника и приступила к осмотру.

— Эй, — сказала она вдруг, — ты любишь танцевать? Знаешь… Она вытянула руки и, напевая какую-то латиноамериканскую мелодию, сделала несколько замысловатых па. — Скажи, что умеешь, и я взовьюсь к потолку!

— Только фокстрот, да и то не очень…

— Я помешана на танцах, но никто из моих знакомых, из тех, что мне нравятся, не умеет. Когда совсем тоска одолевает, я наряжаюсь и хожу в зал «Звездная пыль». Парни там жутковатые, но танцевать мастера.

Она вздохнула и еще раз внимательно огляделась вокруг.

— Знаешь, что мне не нравится в твоей идеальной квартире? Как художнику… Линии, вот что бесит меня! Они все прямые — пол, стены, потолок, углы — как в гробу. Единственный выход — немного выпить. Тогда линии начинают изгибаться и извиваться и мир кажется мне лучше, чем он есть на самом деле. Мне не по себе, когда все вокруг прямое и ровное. Ух! Живи я здесь, мне постоянно пришлось бы ходить под хмельком.

Внезапно она повернулась и посмотрела мне прямо в глаза.

— Одолжи пятерку до двадцатого. Получу алименты — отдам. Мне всегда хватает денег, но на прошлой неделе возникли кое-какие проблемы…

Я не успел ответить. Она взвизгнула и бросилась к стоящему в углу пианино.

— Я слышала, как ты тренькаешь на нем и подумала — вот парень что надо! Уже тогда мне захотелось познакомиться с тобой. Я так давно не играла… Она стала подбирать какую-то мелодию, а я отправился на кухню варить кофе.

— Можешь приходить и упражняться в любое время. — Не знаю, с чего это я стал так вольно обращаться со своим жилищем, но было в Фэй нечто, требующее полного отказа от самого себя. — Я еще не дошел до того, чтобы оставлять открытой входную дверь, но окно не закрывается, и, если меня нет дома, залезай в него. Тебе нужны сахар и сливки?

Не услышав ответа, я зашел в комнату. Фэй куда-то пропала, и когда я направился к окну, то услышал ее голос из комнаты Элджернона:

— Это еще что такое?

Она стояла перед сооруженным мной лабиринтом.

— Современная скульптура! Ящики, гробы и прямые линии!

— Это специальный лабиринт, — объяснил я. — Обучающее устройство для Элджернона.

Но она продолжала возбужденно бегать вокруг него.

— Его надо показать в Музей современного искусства!

— Это не скульптура! — не сдавался я, открывая дверцу клетки и выпуская Элджернона в лабиринт.

— Боже мой! — прошептала она. — Скульптура с одушевленным элементом! Чарли! Это величайшее произведение со времен разбитых автомобилей и приваренных друг к другу консервных банок!

Я открыл было рот, но она заявила, что одушевленный элемент введет это творение в Историю, и только заметив пляшущие в ее глазах огоньки, я понял, что она дразнит меня.

— Это можно классифицировать как самообновляющееся искусство. Своего рода созидательный подвиг. Достань еще одну мышь, и когда у них появятся маленькие, одушевленный элемент начнет воспроизводить сам себя. Твоя работа обретет бессмертие, и все бросятся доставать копии, чтобы было о чем поговорить. Как мы назовем это чудо?

— Ладно… — сказал я. — Сдаюсь!

— Ну нет! — фыркнула она, похлопывая по пластиковому куполу, внутри которого Элджернон уже нашел путь к цели. — «Сдаюсь» — уже приелось. Как насчет «Жизнь — ящик с лабиринтом»?

— Ты рехнулась, — сказал я.

— Ну конечно! — Фэй присела в реверансе. — Я все ждала, когда ты заметишь это.

Выпив полчашки кофе, она испуганно вскрикнула и сказала, что ей пора бежать, потому что вот уже полчаса, как она должна встретиться с кем-то на какой-то выставке.

— Тебе нужны деньги, — напомнил я.

Она взяла мой бумажник, открыла его и вытащила пятидолларовую купюру.

— До следующей недели, когда получу чек. Тысяча благодарностей!

Фэй скомкала бумажку, послала Элджернону воздушный поцелуй и, прежде чем я успел что-либо сказать, выскочила в окно и скрылась из виду.

Она ужасно привлекательна. Полна жизни и воображения. Голос, глаза все располагает к себе. И живет от меня-то всего через окно.

Наверно, не стоило торопить встречу с Маттом. А может, и вовсе не стоило ходить к нему. Не знаю… Все получается не так, как хотелось бы. Я знал, что Матт открыл парикмахерскую где-то в Бронксе, и найти его не составило труда. Я помнил, что он работал продавцом в нью-йоркской кампании по торговле парикмахерскими принадлежностями. Это вывело меня на метро «Барбер Шоп», в чьих книгах значилось заведение на Уэнтворт-стрит, именуемое «Салон Гордона». Матт часто говорил о собственном деле. Как он ненавидел работу продавца! Какие битвы разгорались вокруг этого! Роза кричала, что продавец — все же уважаемая профессия и она не потерпит мужа-парикмахера. А Маргарет Финней, как будет она фыркать, выговаривая «жена парикмахера»! А Лу Мейнер, как она задерет нос!

Все эти годы, с ненавистью встречая каждый новый день, Матт мечтал о том времени, когда будет сам себе хозяином. Экономя деньги, он стриг меня сам. Уйдя от Розы, он бросил прежнюю работу, и я восхищаюсь им за это.

Мысль о предстоящей встрече с отцом взволновала меня. Воспоминания о нем согревали. Матт принимал меня таким, каким я был.

Споры… До Нормы: оставь его в покое и не заставляй равняться с другими ребятами! После Нормы: он имеет право на собственную жизнь, даже если не похож на остальных!

Он всегда защищал меня. Интересно, какое у него будет лицо, когда… С ним, с ним я смогу поделиться всем!

Уэнтворт-стрит в Бронксе явно переживала не лучшие времена. На большинстве контор и магазинов висела табличка «Сдается», остальные были просто закрыты. Но почти в самой середине улицы светилась вывеска парикмахерской.

Внутри было пусто, если не считать самого мастера, расположившегося с кучей журналов в ближайшем к окну кресле. Он посмотрел на меня, и я узнал Матта — крепкого и краснощекого, сильно постаревшего, с лысиной, обрамленной венчиком седых волос… Но все равно, это был Матт и никто иной. Заметив, что я не ухожу, он отбросил в сторону журнал.

— Ваша очередь, мистер!

Я помедлил, и он не понял меня.

— В этот час заведение обычно закрыто, мистер, вы правы. Просто не явился один постоянный клиент. Я было уже хотел совсем закрываться, вам повезло, что я на минутку присел отдохнуть. Лучшие прически в Бронксе!

Я позволил втащить себя внутрь, и он заметался, вытаскивая из ящиков ножницы, расчески, свежую простыню.

— Вы заметили, что все стерилизовано? Этого нельзя сказать об остальных парикмахерских по соседству… Постричь и побрить?

Я поудобнее устроился в кресле. Удивительно, я сразу узнал его, а он меня — нет. Пришлось напомнить себе, что мы не виделись почти пятнадцать лет, а в последние месяцы я изменился еще больше. Он накрыл меня полосатой простыней, внимательно посмотрел на меня в зеркало и нахмурился, как будто что-то вспоминая.

— Полная обработка, — сказал я, кивая на одобренный профсоюзом прейскурант, — шампунь, стрижка, бритье, загар…

Он поднял брови.

— Сегодня у меня встреча с человеком, которого я давно не видел, заверил я его, — и мне хочется быть в лучшем виде.

…Он снова стриг меня — пугающее ощущение. Потом он начал править бритву на ремне, и глухой свист стали по коже заставил меня вжаться в кресло. Под мягким нажимом его руки я откинул голову и почувствовал как лезвие скребет горло. Я закрыл глаза в ожидании… как будто снова очутился на операционном столе.