Искра

Закир затягивается трубкой и с кряхтением выдувает сквозь зубы голубой дым. Он начинает терять терпение.

– Черт побери, да тебе же нужно просто лежать!

Тело пробирает дрожь, в глазах стоят слезы. Так мне и сказал первый мужчина: «Просто ложись на паллет, девчонка. Это будет быстро». Закончив со мной, он бросил на матрац монету. Там я ее и оставила – потертый и испачканный металл, который прошел через множество рук, но монета и близко не была такой попорченной, какой была я.

Просто лежи. Лежи и понемногу надламывайся. Просто лежи и чувствуй, как умирает твоя душа.

– Закир, пожалуйста.

От моей мольбы он лишь стискивает зубами кончик трубки.

– Значит, тогда к Бардену? Предпочтешь жить в Истсайде?

Я категорично качаю головой.

– Нет.

Даже жители Истсайда не хотят там жить, вот только у большинства из них нет возможности уехать. Мне, с мусором за спиной, лужами под ногами и хозяином, загораживающим дорогу, знакомо это чувство. Некуда пойти, негде спрятаться.

Закир дергает подбородком.

– Тогда за работу. Сейчас же.

Понуро опустив голову, я протискиваюсь мимо него и начинаю брести по улице. Чувствую, как сердце подскакивает к горлу, и чувствую, как оно отбивает ритм по спине. Передо мной идут двое подельников Закира, показывая дорогу, а он сам нависает сзади зловещей тенью, подталкивает к моей незавидной участи.

Башмаки прилипают к размытому галечнику, но я едва обращаю внимание на камешки, впивающиеся в подошвы. Как и почти не обращаю внимания на людный рынок, полнящийся криков, торгов и споров. Я больше не смотрю на корабли, потому что такое глумление над свободой нестерпимо. Потому ищу в себе заурядное оцепенение и пытаюсь притвориться, что нахожусь где угодно – только не здесь.

Еле волочу ноги, но не имеет значения, насколько медленно я бреду к «Уединению». Я все равно оказываюсь перед выбеленной дверью, все равно вижу свое искаженное отражение в бутылках с вырезанным дном. Это витражное стекло бедняков.

Сердце стучит так сильно, что ноги подкашиваются, словно я стою на одном из тех кораблей, а не на твердой земле.

Закир встает рядом, и я чувствую, как ухо мне овевает голубой дым от его трубки. Он такого же цвета, что и эти бутылки.

– Помни мои слова. Отрабатывай свое содержание, иначе отправлю тебя к Бардену Исту.

Он сурово глядит на меня и уходит, засунув руку в карман и позвякивая монетами, которые я для него заработала. Вдруг появляются еще двое мужчин и идут за ним, как сторожевые псы. Другие остаются со мной и встают возле двери, пасут овец Закира. Я и без того знаю, что сзади будет стоять еще один.

Тщедушный мужчина слева оглядывает меня с головы до пят. Серая бледность его лица не гармонирует с желтоватыми глазами.

– Слышал, Барден Ист любит первым опробовать своих шлюх. Испытывает их на прочность, а потом пускает в ход, – говорит он, и второй мужчина громко фыркает.

Я смотрю на дверь, смотрю на дно бутылок из голубого стекла, которые напоминают круглые паучьи глаза, и знаю, что попаду прямо в его пасть, что я уже попала в сети, которые мне расставил Закир.

Я силюсь вспомнить.

Силюсь вспомнить лиричный звук голоса матери. Ветер, касающийся музыкальной подвески, что висела за моим окном. Силюсь вспомнить смех отца. Ржание лошадей в стойлах.

Но проходит миг – и все заглушают крики подначивающих меня мужчин. Голова гудит от рыночного шума, сопровождаемого криками и стуком, а потом небеса разверзаются и снова начинает лить дождь, пропитывая нас зловонной влагой.

Нет, небо здесь не поет.

И с каждым годом песня родины понемногу тонет в моих воспоминаниях, смытая на грязный морской берег, кишащий жестокими скалами.

Просто ложись на паллет, девочка.

Я отказываюсь от уплывающих за спиной кораблей, отказываюсь от выбора, который таковым на самом деле не является. Выбор между востоком и западом, между Барденом и Закиром. Между жизнью и смертью. А потом, почувствовав на щеке дождевую каплю, которая могла быть моей слезой, я открываю дверь и вхожу в трактир.

И снова еще немного умираю.

Глава 1

Правда похожа на специи.

Если добавить немного, то можно ощутить вкус более полноценно. Распробовать то, что прежде не замечали. Но если присыпать больше, то жизнь может стать противной на вкус.

Однако, когда эта правда слишком долго сдерживается, когда понимаешь, что привык к пресной лжи, то нет никакой надежды устранить с языка этот непреодолимый вкус.

И в эту минуту рот у меня горит от прозрения, которое каким-то образом придется проглотить.

«Ты – король Ревингер».

«Да, Золотая пташка. Но ты можешь называть меня Слейдом».

Рип, Ревингер – да кем бы он ни был – смотрит, как я задыхаюсь от его правды.

Как вы поступите, узнав, что кто-то оказался совсем не тем, кем вы его считали? По моему разумению, Рип и король были двумя совершенно разными мужчинами. Король Ревингер – зло, перед которым я не хотела оказаться. Человек с гнусной силой, от которой хотела держаться подальше.

А Рип… ну, это Рип. Хитрый и опасный, но я считала его своего рода союзником, многому научившим меня за непродолжительно проведенное вместе время. Мужчина, который и пугал, и раздражал, но тот, к кому я прикипела душой.

А теперь я должна совместить их в одно целое. Потому что человек, который меня провоцировал и вынудил признать свою сущность, мужчина, поцеловавший меня в своей палатке и стоявший на заснеженном берегу арктического моря, смотря на скорбящую луну… оказался другим.

Он – король, которого все страшатся. Правитель, отправляющий гнилые трупы как букет маргариток. Пожалуй, Рип – самый могущественный монарх, которого видывала Орея, потому что он фейри. А еще прятался у всех на виду.

Каждую ночь я спала в его чертовой палатке, лежала в метре от него и даже не подозревала, кто он такой на самом деле.

Я не в силах подавить вкус, который несет с собой эта правда. Не уверена, то ли у меня состояние духа, чтобы в достаточной мере отделить эти открывшиеся истины и усвоить их, и даже не знаю, хочу ли.

Нет, в этот миг я слишком зла.

Я с ненавистью смотрю на него.

– Ты… ты чертов лжец. – Слышу раскаленную ярость, пылающую в моих словах, как и знаю, что в глазах у меня пляшут языки ее пламени. Оно охватывает меня в мгновение.

Рип, Ревингер – да кем бы он, проклятый богами, ни был, – запрокидывает голову, словно мой гнев стал для него неприятным ударом. Он напрягается всем телом, и от наводящих ужас шипов на руках отражается горящий в комнате тусклый свет. В комнате, которая вдруг кажется слишком маленькой.

– Что ты сказала?

Я стою в дверях и сжимаю руки по бокам в кулаки, словно мне по силам взять за узды свой гнев и направить его галопом вперед. Я вхожу в клетку, и мои уставшие ленты волочатся за спиной как хворые черви, извивающиеся на полу.

– Ты король, – говорю я и качаю головой, словно могу уничтожить эту истину. Я знала, что у него причудливая аура. Знала, что могу почувствовать таящуюся в ней силу, но даже предположить не смела о величине его коварства. – Ты меня обманул.

Рип смеряет меня взглядом. Черные как угли глаза выглядят так, словно хотят перехватить мое пламя. Он смотрит так, словно готов сгореть от моего гнева.

И поделом ему.

– Могу сказать то же самое, – парирует он.

Я закипаю от злости.

– Не смей спихивать все на меня. Ты соврал…

– Как и ты. – В выражении его лица появляется ярость, отчего серая чешуя на щеках блестит в темноте, напоминая лицо надвигающегося на меня хищника с заостренными чертами.

– Я скрывала свою силу. Есть разница.

– Ты скрывала свою силу, свои ленты, свое происхождение, – хмыкает он.

– Мое фейское происхождение не имеет к этому никакого отношения, – гаркаю я.

Тремя размашистыми шагами он сокращает оставшееся между нами расстояние.