Страница 7 из 8
Кроме того, Сазонов был относительным новичком в большой дипломатии, не имея в Петербурге ни серьезного влияния, ни надежных связей[32]. Он занимал лишь два дипломатических поста – в Лондоне и в Ватикане – и лишь на втором наконец заслужил назначение во главе миссии. Относительно небогатый послужной список ставил его в еще большую зависимость от Столыпина, чем это было бы в противном случае[33], так что патрон имел все основания рассчитывать, что Сазонов куда покорнее будет следовать его курсу, чем Извольский.
Царь на тот момент играл относительно незначительную роль в определении политического курса, пусть и сохраняя за собой последнее слово при назначении того или иного министра. Он вполне мог бы не одобрить кандидатуру, предложенную Столыпиным, настояв на иной: к примеру, на прогермански настроенном П. С. Боткине или Н. Г. Гартвиге, яростном противнике Австрии и Англии, – кандидатуры обоих, как говорили, рассматривались в качестве смены Извольскому. Однако Николай II склонялся к укреплению отношений с Великобританией и Францией, что было вполне согласно устремлениям Сазонова. Как отмечает Макдональд, Николай был сильно подавлен последними попытками собственноручно руководить внешней политикой страны, обернувшимися унизительным миром с Японией и Боснийским кризисом [McDonald 1992b; McLean 2001, chap. I][34]. Так что пока царь предпочитал фактически делегировать определение внешнеполитического курса своим доверенным лицам; несмотря на то что в бытность Сазонова министром Николай регулярно знакомился с важнейшими коммюнике и постоянно получал его личные донесения, как будет показано ниже, реальное участие царя было довольно ситуативным. Как вспоминает один мемуарист, во время мировой войны порой принимались решения вопреки воле царя, когда члены правительства понимали, что царская воля идет вразрез с политической реальностью. Порой на царя давили, чтобы тот переменил свое мнение, а порой действовали без его ведома [Михайловский 1993, 1: 75–78]. Учитывая отсутствие стенограмм личных донесений Сазонова, с точностью установить степень вовлеченности в политический процесс царя не представляется возможным, однако очевидно, что Николай II отступил на второй план, оставив режиссуру и исполнение главной политической роли Столыпину.
Столыпинская политика избегания международных столкновений и внимания к внутреннему переустройству и обновлению основывалась на опасении, что новая война в ближайшее десятилетие выльется в новую волну революции [McDonald 1992b: 146]. Целью международных отношений являлось равновесие. Так что, сохраняя союзные отношения с Францией (договор 1894 года) и Англией (1907), параллельно Столыпин искал пути к укреплению отношений с Германией. Поиски увенчались успехом, и во время потсдамских переговоров в октябре 1910 года прошла встреча двух императоров, обсудивших интересы своих держав в Персии [Siegel 2002, chap. 4]. Сазонов понимал, что в сближении с Германией следует действовать крайне осмотрительно, – он намеренно отложил официальное вступление в должность, дожидаясь завершения потсдамских встреч, дабы первым же его официальным иностранным визитом не стал визит в Германию, что встревожило бы французов и англичан. И тем не менее в русско-немецких переговорах некоторые увидели подтверждение своих (беспочвенных) инсинуаций касательно «германофильства» Сазонова, не принимая никаких опровержений[35]. В Париже и Лондоне, с другой стороны, отреагировали на русские объяснения потсдамских переговоров довольно настороженно.
Подобный акцент на мирных намерениях, впрочем, отнюдь не означал небрежения вопросами безопасности или армии страны. Плохо скрываемые опасения Франции и Великобритании по поводу укрепления русско-немецких отношений играли на руку Столыпину: ведь именно англичане с французами были кровно заинтересованы в том, чтобы Тройственная Антанта оставалась достаточно привлекательной и выгодной для России, чтобы предотвратить ее потенциальный дрейф к возрождению Союза трех императоров. Немецкие дипломаты также воодушевились после встречи в Потсдаме, с новой силой принявшись за расшатывание франко-русских отношений: раскол этого союза кратно улучшал стратегические позиции Германии ввиду устранения угрозы для нее войны на два фронта в случае конфликта с Францией.
Исходя из описанных соображений, Столыпин был вполне готов к определенному увеличению финансирования вооруженных сил. Так, председательствуя на межведомственном собрании в феврале 1908 года, он выразил согласие с тем, что нарастающий кризис на персидских границах требует усиления военного присутствия России на Кавказе [Mandelstam 1934:661]. Заботясь также о безопасности и на морских границах империи, обеспечивающих к тому же значимость России в качестве союзника, Столыпин поддерживал и развитие флота [Шацилло 1968: 82]. В августе 1909 года состоялось «особое совещание» с участием командования вооруженными силами и министров финансов и иностранных дел (отсутствующего Извольского заменял Сазонов), на котором Столыпин прямо высказался о необходимости создания «боевого активного флота», не ограничивающегося лишь миноносцами и подводными лодками. Новому флоту требовались мощные и крупные корабли, поскольку более скромные по размерам суда не могли противостоять могущественным морским противникам России. Впрочем, Столыпин предлагал с умом и осмотрительностью следовать современным течениям навализма, неоднократно подчеркнув, что первая задача русского флота именно оборонительная, ибо у России нет «наступательных целей»[36].
В отношении Турции и Черноморских проливов столыпинская политика также стремилась найти схожий баланс. С дипломатической точки зрения Столыпин надеялся успокоить волнения на Ближнем Востоке через укрепление двусторонних связей с Османской империей или даже привлечение Турции в некий панбалканский альянс или блок[37]. Во-первых, подобная политическая структура снижала вероятность военных столкновений между турками и прочими балканскими народами. Ведь новая война вблизи границ России могла нарушить европейский мир, а значит, угрожала ей новой революцией. Во-вторых, создание балканского союза или конфедерации под эгидой России позволило бы препятствовать росту австро-венгерского и немецкого влияния на Ближнем Востоке, одновременно поднимая международный престиж России. В-третьих, Россия надеялась, что посредством вплетения Турции в более широкую и лояльную структуру Османскую империю удастся сохранить от крушения или дальнейшего отпадения ее территорий. Падение Османской империи представлялось несвоевременным, поскольку Россия пока еще недостаточно окрепла, чтобы защитить свои интересы в регионе [Бестужев 1931: 340].
С военной же точки зрения, хоть Столыпин и предпочитал уделять внимание внутренним нуждам государства, ситуация на Черном море вынуждала его увеличить ресурсы на обеспечение безопасности вдоль российских границ. Он полагал, что Балтийский флот должен быть мощнее и Черноморского, и Тихоокеанского, но что Черноморский флот должен быть «во всякое данное время» сильнее турецкого [Шацилло 1968: 331]. С середины 1909-го и в начале 1910 года в МИДе и на флоте сперва пошли слухи, а вскоре появились уже конкретные сведения, что Турция собирается либо перекупить уже заложенный для другой страны дредноут, либо же заказать новый[38]. Россия столь мощными кораблями не располагала, и безопасность ее морских границ оказывалась под угрозой, на что министр иностранных дел и указал в обращении к морскому министру – адмиралу Воеводскому, посетовав на безынициативность российской политики на Черном море [Шацилло 1968:128]. Не дождавшись от Воеводского никакого ответа, Извольский (еще занимавший на тот момент пост министра) обратился напрямую к царю. На протяжении многих лет Николай II говорил о необходимости для России иметь в равной степени мощный военный флот как на севере, так и на юге страны, так что царь принял живое непосредственное участие в решении критически важных черноморских вопросов[39]. Однако даже личное вмешательство Николая мало повлияло на позицию Морского министерства.
32
Извольский же, напротив, в бытность посланником в Копенгагене близко познакомился с царем и царицей: местный русский дипломат должен был сопровождать царскую семью во время многочисленных визитов. Поскольку мать Николая была датской принцессой, Извольский познакомился и с ней, завязав отношения достаточно прочные, чтобы впредь пользоваться ее покровительством при дворе. См. [McDonald 1992b: 93]. Родерик Маклин замечает, что кандидатуру Извольского на пост министра уже рассматривали даже до его назначения в Копенгаген. См. [McLean 2001: 53].
33
Майкл Хьюз как раз считает более чем годичную подготовку в качестве товарища министра и занятие «высших дипломатических постов в столь крупных посольствах, как лондонское», вполне «достойной школой» перед министерской должностью. См. [Hughes 2000:167–168]. Вместе с тем упомянутый опыт Сазонова не был столь солидным, сколь полагает Хьюз: при лондонском после Сазонов занимал пост, эквивалентный поверенному в делах, – должность и правда серьезную, но был во главе дипломатической миссии лишь единственный раз – в Ватикане, что в сравнении с руководством миссией в крупной европейской столице, Японии или Соединенных Штатах вряд ли можно было бы счесть достаточно серьезным, пусть и довольно важным опытом. О биографии Сазонова см.: РГИА. Ф. 1409. On. 1. Д. 185.
34
Пусть и описывая Николая как излишне деятельного, Маклин также указывает на общность их с Сазоновым взглядов.
35
См. [Lieven 1983: 38]; Chap. 89 // BD. 10.1; [Бьюкенен 1925: 78–79; Сазонов 1927: 38, 41; Siegel 2002: 90–92].
36
Журнал Особого совещания по рассмотрению программы развития морских вооруженных сил России, 3 [16] августа 1909 г. Цит. в [Шацилло 1968: 323, 325]. О том, насколько непросто было Столыпину взять под контроль сухопутные и морские военные вопросы, свидетельствуют протестные замечания на том же совещании министра финансов Коковцова, заявившего, что никаких конкретных данных по строительству новых кораблей к нему не поступало, и посетовавшего, что «вот уже четыре с половиной года [после Цусимы], как объединенное правительство не имеет окончательной согласованной программы воссоздания флота». См. [Шацилло 1968: 327].
37
МАЕ. Ра-ар 134. Panafieu v. 1. Panafieu – Pichon, 18 August 1909, Itr. 240.
38
SHM. ВВ7. 132 d. Bompard – Pichon, 30 December 1909, dep. 604; MAE. NS. T. 162. № 31. Idem, 25 February 1910, tel. 77; O’Beirne – Grey, 30 August 1910, rep. 363 II BDFA. l.A. 6. № 38.
39
MAE. NS. Russia 84. Belloy – Ministre des Affaires Etrangeres, 30 March 1908, dep.; [Шацилло 1968: 129].