Страница 15 из 16
Возможности для свидетельствования существенно расширились после смерти Сталина. Социальная активность бывших политических заключенных была важной частью хрущевской оттепели. Критика сталинизма в 1950–60-е годы, отчасти мотивированная политическими расчетами власти, для бывших узников Гулага являлась способом своеобразного социального реванша и восстановления справедливости. Очевидно, что такой подход мог быть активно поддержан многочисленными жертвами сталинского произвола и их близкими, тем более что антисталинизм и возвращение к Ленину стали официальной идеологической доктриной. Лояльные антисталинисты, сохранившие верность партии и идеалам социализма, составляли авангард оттепели, пользуясь поддержкой государства[45].
Вместе с тем десталинизация не удержалась в заданных сверху рамках. Сталинизм все чаще рассматривался как воплощение социализма, а ленинский террор приравнивался к сталинскому. Манифестом этого влиятельного направления стал «Архипелаг ГУЛАГ» А. И. Солженицына, основанный на большом количестве неортодоксальных мемуаров. Солженицын и его единомышленники определили взгляд на сталинизм нескольких послесталинских поколений.
В ответ на этот вызов уже в ходе десталинизации вполне очевидно обозначилась тенденция ресталинизации, определения узких границ критики сталинского прошлого[46]. Эта политика получила ускорение после снятия Хрущева. Ресталинизация в значительной мере опиралась на интересы и представления выдвиженцев террора. Именно к этой категории принадлежали высшие руководители страны в 1960-е – начале 1980-х годов. Не имея намерений полностью реабилитировать сталинизм и массовый террор, они предпочитали замалчивать эти проблемы и делать акцент на трудностях строительства нового общества во враждебном окружении. Эта формула вполне устраивала непосредственных исполнителей террора. В большинстве вряд ли протестовала против «тихой ресталинизации» и та часть населения, которая избежала сталинского террора. Предсказуемое авторитарное развитие советской системы без всплесков государственного насилия стимулировало безразличие к преступлениям прошлого. Из таких разных (и в разной степени активных) сил формировалась общность защитников Гулага.
Однако посеянные свидетелями семена дали новые всходы во второй половине 1980-х годов. На этот раз дело зашло гораздо дальше, чем при Хрущеве[47]. Массовые реабилитации и возможность самоорганизации антисталинских сил, важным свидетельством чего было создание общества «Мемориал», породили новую ситуацию. Заметное участие в формировании памяти о Гулаге приняла не только традиционно активная часть бывших политических заключенных, но и более широкие слои жертв сталинского и послесталинского террора. Проигравшими в этой борьбе памятей о Гулаге оказались как выдвиженцы террора, так и – особенно – его исполнители. Несколько громких скандалов периода перестройки было связано с разоблачением бывших чекистов, в почете и благополучии доживавших свой век.
Свой шанс на реванш защитники террора получили в связи с изменением российской ситуации в двухтысячные годы. Многочисленные социально-экономические и политические причины поворота к «мягкому авторитаризму» являются предметом специального рассмотрения. С точки зрения темы данной статьи важно отметить, что составной частью такого поворота являются специфические массовые исторические представления о сталинизме и Гулаге [Adler 2005; Рогинский 2011; Дубин 2011]. Несмотря на их многообразие и нюансы, эти точки зрения вполне поддаются систематизации на основании обозначенных выше критериев стратификации по Гулагу.
Рис. 1.3. Празднование 75-летия Усольлага. Увеличенный кадр из телевизионного новостного репортажа
Умонастроения узников Гулага и жертв послесталинского произвола вполне прослеживаются в непрерывающейся линии осуждения сталинизма. Вместе с тем в массовом сознании современной России наблюдается неагрессивное безразличие к теме террора и Гулага. Его источниками, скорее всего, является усталость от эмоциональных и политических переживаний, превращение сталинизма в прошлое, не затрагивающее реальные интересы современного гражданина России. С точки зрения гулаговской стратификации носителями таких настроений могут быть семьи, в свое время благополучно пережившие террор, хотя и не получившие от этого явных социальных преимуществ.
Позицию выдвиженцев террора в определенной мере можно различить в распространенных теориях «сталинской модернизации»: «жертвы были ужасны, но исторически необходимы». Предпочтения исполнителей террора и отчасти его выдвиженцев демонстрирует многочисленная апологетическая литература. Целенаправленное отрицание Гулага в современной России в основном имеет две ипостаси. Первая – политико-пропагандистская, объявляющая курс Сталина абсолютно верным. Вторую можно назвать ведомственной. Она утверждает, что сталинский Гулаг был обычной пенитенциарной системой, и всячески подчеркивает героические свершения советской карательной системы как в борьбе с преступностью, так и в экономической области[48].
Приверженцами ведомственной презентации Гулага в современной России выступают прежде всего историки и служащие, связанные со структурами российского Министерства внутренних дел и пенитенциарной системы. Одним из последних примеров ведомственных умонастроений, вызвавшим активные комментарии в интернет-сообществе, было празднование в Пермской области 75-летия Усольского лагеря (рис. 1.3).
Усольский лагерь являлся одним из символов «Большого террора» 1937–1938 годов. Он входил в число семи лесозаготовительных лагерей, срочно созданных в конце 1937 года в связи с необходимостью размещения массы заключенных, осужденных «тройками» в ходе массовых операций НКВД [ГАРФ. Ф. Р-5446. Оп. 22а. Д. 139. Л. 21]. Заключенные этих лагерей, организованных на скорую руку, существовали в особенно ужасных условиях. К 1 января 1938 года в этих лагерях числились около 90 тысяч заключенных. За первые полгода их существования умерли более 12,5 тысяч, более 20 тысяч перешли в разряд нетрудоспособных, в том числе около пяти тысяч стали инвалидами [ГАРФ. Ф. Р-9114. Оп. 1. Д. 1138. Л. 59, 63; Д. 2740. Л. 53]. Новые лесные лагеря, организованные в 1937 году, по существу оказались лагерями смерти. Игнорируя эти доступные исторические факты, руководство Усольского лагеря и управления Федеральной службы исполнения наказаний по Пермской области отметило юбилей лагеря под лозунгом:
В январе 1938 года в Усольском ИТЛ НКВД СССР были заложены традиции, которые имеют ценность и в нынешнее время. Это верность Родине, взаимовыручка, уважение к ветеранам. Усольлаг – это тысячи километров дорог, сотни лесных поселков, более 60 тысяч сотрудников, рабочих и служащих, трудившихся на протяжении 75 лет, это школы, детсады, клубы [Наконечный 2013][49].
Долгие годы тезис о системообразующей роли Гулага основывался на представлениях об огромных размерах лагерей. Речь шла о том, что одновременно в них находились многие миллионы и даже десятки миллионов заключенных. В последние двадцать лет в связи с открытием архивов удалось достичь в этом вопросе относительной ясности – в лагерях и колониях в моменты их максимального роста содержалось около 2,5 млн человек. Означает ли это, что террор и Гулаг не играли столь большой роли в сталинской системе, которую им приписывали? На самом деле новые документы лишь показали, что террор и государственное насилие при Сталине имели более сложную и разветвленную структуру, чем предполагалось ранее. Наряду с расстрелами и заключением в лагеря миллионы людей отправлялись в ссылку, подвергались арестам, хотя впоследствии не осуждались, не попадая в судебную статистику и т. д. Десятки миллионов человек приговаривались к различным наказаниям без лишения свободы, прежде всего к исправительно-трудовым работам. В стране были многочисленные категории населения, которые подвергались различным преследованиям и дискриминации и существовали на грани ареста. Наиболее известны из них члены семей «врагов народа». В общем, прямые репрессии разного рода касались значительной части взрослого населения страны.
45
Об этой категории бывших политических заключенных см. [Адлер 2013]. О требованиях оптимистического переживания лагерного опыта см. [Jones 2008].
46
О противоречивых тенденциях десталинизации, в том числе о консервативном повороте в реорганизации лагерной системы в начале 1960-х годов, см. [Elie 2013: 125–132; Hardy 2016].
47
См. подробную хронику этих событий в работах [Davies 1989; Davies 1997].
48
О ведомственной литературе о Гулаге см. [Иванова 2006: 9].
49
Аналогичные факты и тенденции фиксируют исследования в других регионах массового сосредоточения лагерей. См. [Pallot, Piacentini and Moran 2010]. Настроения в пользу своеобразной реабилитации Гулага имеют также важные экономические предпосылки: в ряде районов России лагеря до сих пор остаются единственными работодателями для местного населения [Pallot 2005: 109–110].