Страница 3 из 13
Отсюда возникло расхождение Есенина с самыми разными литературными группировками формалистического толка, которые в изобилии появлялись в то время. Это определило его особую позицию в таком объединении, как имажинисты, к которому примыкал Есенин в 1919–1924 годах.
Первая «Декларация» имажинистов, под которой в ряду других стояла и подпись Есенина, появилась в январе 1919 года. Об одной из причин, послужившей основой сближения Есенина с этой группой, небезосновательно писал в свое время С. Городецкий: «Он терпеть не мог, когда его называли пастушком, Лелем, когда делали из него исключительно крестьянского поэта. Отлично помню его бешенство, с которым он говорил мне в 1921 году о подобной трактовке его… И вот в имажинизме он как раз и нашел противоядие против деревни, против пастушества, против уменьшающих личность поэта сторон деревенской жизни». Вместе с тем очевидно, что такие утверждения имажинистов, как, например, содержание – это пыль на форме искусства, тема и содержание – «это слепая кишка искусства», никак не согласовывались ни с эстетическими представлениями, ни с творчеством Есенина.
При всей сложности взаимоотношений с «орденом имажинистов» в целом и с его отдельными участниками Есенин неизменно выступал против ряда их коренных утверждений. Последовательно и целенаправленно критикуя некоторые имажинистские теории, Есенин завершает свои рассуждения на этот счет в одной из статей признанием, имеющим кардинальное значение для понимания его творчества: «У собратьев моих нет чувства родины во всем широком смысле этого слова, поэтому у них так и несогласовано все».
Это высокое «чувство родины» ясно ощутимо и в литературно-критических статьях поэта, и во всем его творчестве. Он всегда жил в сознании неотделимости своей личной судьбы и своего творчества от судеб родной страны.
Начав свой путь в большой литературе лишь в 1915 году, ко времени революции Есенин выдвинулся в число ведущих русских поэтов. Его стихи широко публикуются в журналах и газетах, его имя все чаще упоминается в ряду наиболее значительных писателей того времени.
В событиях революции Есенин увидел осуществление своих надежд и мечтаний о высшей справедливости, путь к утверждению заветных народных дум. Размах революционных преобразований, борьба народа за свое освобождение захватывают поэта. Мажорная интонация, радостный, ликующий настрой главенствуют в его лирике того времени. Поэта переполняет чувство освобождения и светлых ожиданий. «О верю, верю, счастье есть!..», «В сердце ландыши вспыхнувших сил…» – подобные строки всего характернее для него в то время.
Знаменитые строки «Иорданской голубицы»:
выразили его убежденность в том, что «иная колея», на которую вывозит мир «красный конь», есть истинный путь для всего человечества. Однако характер поворота в народной судьбе понимался им весьма своеобразно.
«В годы революции был всецело на стороне Октября, но принимал все по-своему, с крестьянским уклоном», – свидетельствовал он в автобиографии. «Маленькие поэмы» 1917–1918 годов – «Октоих», «Пришествие», «Преображение», «Инония» – рисуют ту народную утопию о мужицком рае, которая жила в воображении Есенина.
«Взмахнувшая крылами», «отчалившая» Русь должна преобразиться в некую сказочную страну, иную землю – Инонию, где «живет божество живых», где народ обретет подлинное счастье. Картины жизни в этой стране, которые Есенин рисует в «Инонии», «Октоихе», в других вещах того периода, нельзя рассматривать как раскрытие действительных представлений поэта о будущем. «Рай в мужицком творчестве так и представлялся, – замечал он в “Ключах Марии”, – где нет податей за пашни, где избы новые, кипарисовым тесом крытые, где дряхлое время, бродя по лугам, сзывает к мировому столу все племена и народы и обносит их, подавая каждому золотой ковш, сыченою брагой». Картины, которые рисует поэт, – это, конечно, сказка, утопия, земля мечты. Но для понимания последующих коллизий его творческого пути важно отметить, что эта иная земля – прежде всего земля крестьянская, с некими патриархальными установлениями.
Суровые годы Гражданской войны, годы разрухи не поколебали веры Есенина в те идеалы, которые были рождены надеждой народа на справедливое мироустройство. Но становление новой жизни было трудным. Страна и народ проходили через тяжелые испытания. Есенин передавал их без прикрас, так, как он сам все это понимал, ощущал, видел.
Пафос первых послереволюционных стихотворений был вызван глубоким патриотическим чувством, и оно же диктовало Есенину горькие строки о разрухе родной страны. Осложнялось все это тем, что закономерные противоречия эпохи воспринимались им как гибель деревни. Ему казалось, что город ведет наступление на деревню, что уходят в прошлое не ее вековечная темнота и забитость, а живые, жизненные основы бытия.
Эти же чувства породили и знаменитые строки в «Сорокоусте» о жеребенке:
«Конь стальной победил коня живого. И этот маленький жеребенок был для меня наглядным дорогим вымирающим образом деревни…» – так печально комментировал Есенин реальный случай, легший в основу этого стихотворения. Мечты о мужицком рае, об утопической земле всеобщего благоденствия, где «дряхлое время, бродя по лугам, все русское племя сзывает к столам», остались только мечтами. «… История переживает тяжелую эпоху умерщвления личности как живого, ведь идет совершенно не тот социализм, о котором я думал…» – пишет Есенин в 1920 году.
Эта боль от «умерщвления личности как живого» наиболее остро чувствовалась Есениным. Она была значительно шире по своим истокам и смыслу, чем скорбь по разоренной деревне, по отягчавшимся условиям быта в родном краю. При всем свойственном ему стремлении к романтизации сельского бытия Есенин никогда не утрачивал достаточно трезвого и критичного взгляда на «горластый мужицкий галдеж». И острота реакции была связана с тем, что поэту мнилось, будто «каменные руки шоссе» сдавливают не только горло деревни, но и умерщвляют «душу живу» человека. «Железный гость» грозил не только и даже не столько деревне как таковой, сколько человеку, всему тому доброму, чистому, светлому, что отроду заключено в его сердце, чем славен и бессмертен человек. Вот в чем ужас, вот что рождало неизбывную, смертную тоску. Кстати сказать, именно этот общечеловеческий подход дал Есенину возможность далеко подняться над понятием крестьянского поэта. Если бы содержание таких его стихотворений, как «Мир таинственный, мир мой древний…» или «Сорокоуст», сводилось лишь к антитезе «город – деревня», то он действительно остался бы лишь поэтом деревенской темы.
Эти настроения послужили основой целого ряда стихотворений, открывавших новую, знаменательную страницу в его творчестве, – «Дождик мокрыми метлами чистит…», «Исповедь хулигана» и т. д., которые предвосхитили «Москву кабацкую». Есенин вызывающе именовал себя здесь хулиганом, поражал читателей лихорадочной взвинченностью слов и выражений просто потому, что ему казалось, будто эта поза, этот резкий, предельно обостренный рассказ о несчастливой судьбе, о горе, о тоске, о душевной пропади – единственный способ выразить себя как личность. Не случайно так часто звучит в этих стихах откровенная нарочитость: «Я нарочно иду нечесаным…», «Мне нравится, когда каменья брани…» и т. п. И именно потому, что эти стихи продиктованы отнюдь не личным, не эгоистическим чувством, не себялюбием, не стремлением покрасоваться дерзостью и удалью, а рождены осознанием социальных проблем, являются в подлинном смысле гражданскими, так органично, так естественно звучат в них проникновенные строки: