Страница 7 из 13
– Не бойся, Саввочка, они просто спят, – закончив скорый осмотр, говорит мне профессор. – Нормальный здоровый сон.
И идет дальше, в гостиную.
Отец там, он лежит ничком на диване, рука упирается в ковер, голова зависла над краем. Но я не успеваю умереть от ужаса – дядя Лев стремительно пересекает комнату, берет ту самую свисающую руку, успокаивающе улыбается мне.
– Сав, воды принеси!
И я отправляюсь на нашу кухню, которую невозможно узнать: тут опрокинуто и побито все, что можно опрокинуть и разбить, холодильник распахнут настежь, полки вытянуты и продукты разметаны по полу. Я снова начинаю думать, что в квартире все же побывали чужие. Воду приходится набрать из-под крана и не в чашку – не вижу ни одной целой, а в пластиковый контейнер. Спешу назад в гостиную, но застываю в шаге от порога, услышав какой-то странный голос отца – будто его горло забито песком:
– Что такое? Это больница?
– Да бог с тобой, Гриша, это твой родной дом, – ласково уточняет дядя Лев.
– Мой дом, в смысле? А ты откуда появился, Левка? Почему я тебя обычно вижу в самые плохие дни жизни?
Лев Исаевич издает какой-то горловой звук, похожий на печальный смешок. И затем произносит странную фразу:
– Потому что история повторяется, Гриша. Помнишь, что было двадцать пять лет назад?
Ого, вот это неожиданно. Я старательно напрягаю слух, даже прикладываю ладонь к дальнему уху.
– Что было? Ничего я не помню, это ж я пацаном тогда был…
Голос отца постепенно затухает, звуки сливаются в кашу.
– Пацаном ты, конечно, был, а вот забыть – вряд ли забыл, – доносится до меня спокойный ответ профессора.
Поскольку разговор не возобновился, я все же зашла в комнату, протянула дяде Льву нелепую тару с водой, прежде чем он успел освободить мне место на краю дивана. Отец все еще внушал мне ужас, и я не знала, как скоро залечится эта рана. Потому поспешила покинуть гостиную, в своей комнате по-быстрому переоделась, причесалась и связала волосы в хвост – для традиционной косы слишком ныла голова.
Льва Исаевича я обнаружила на кухне, он с близоруким прищуром озирал весь этот погром, нервно потирал ладони. Услышав мои шаги за спиной, произнес:
– Знаешь, Саввочка, тебе трудно будет управиться с этим бардаком. Предлагаю пока побыть у нас, вечером я приду с работы и мы все вместе тебе поможем. Вполне возможно, твои родители скоро будут в норме, но, боюсь, не сегодня…
– Дядя Лев, а что случилось двадцать пять лет назад? – перебила я.
Лилин отец поднял на меня встревоженные глаза:
– Услышала, значит? Слухастая. В общем, тогда в городе тоже творилось нечто странное. Говорили про отравление американской гуманитаркой, но это так ничем и не подтвердилось.
Тут я спохватилась:
– Погодите, вы ведь переехали в наш город лет шесть назад, даже меньше, разве нет? Лиля тогда пошла в седьмой класс. Так как же вы говорите?..
– Ну, в моем случае это стало возвращением, – ответил профессор. – Тогда были сложные времена, зарплату не платили, а моя жена – ты никогда ее не видела – тяжело болела, нуждалась в хорошем питании, натуральных продуктах. Я уволился, и мы перебрались на Украину, к ее родителям, там и наша Лиля родилась. А после смерти жены мы вдвоем с дочкой вернулись сюда, к моей матери.
Тут он глянул на часы, сокрушенно покачал головой:
– Все, должен бежать. Пойдем к нам, Саввочка, очень тебя прошу. Пообедаешь, отдохнешь…
Но я решительно мотнула головой:
– Нет, я не могу оставить родителей, когда они непонятно в каком состоянии. И нужно хоть немного прибраться. Здесь же, ну… мне можно остаться в квартире?
Понурый и озабоченный вид Льва Исаевича красноречиво говорил о том, что он в этом отнюдь не уверен.
– А… что-то еще может случиться?
– Давай, Сав, договоримся, – перебил меня профессор. – Если ты вдруг почувствуешь себя в опасности, немедленно бросай все и беги к нам. По улицам одна никуда не ходи. Включи телевизор на городской канал, возможно, будут какие-то новости. И лучше все же…
– Нет, не могу!
– Ладно, тогда хоть почаще созванивайся с моей Лилей. Все, побежал!
Стоило Лилиному отцу торопливыми шагами покинуть нашу квартиру, как я всем нутром осознала, что только изображала из себя смелую и самостоятельную. Теперь же ужасно хотелось броситься следом, закричать, догнать – только не оставаться здесь. Призвав на помощь все свое мужество, я с мрачной решимостью набросилась на кухню.
Уборка никогда не была моим коньком, так что, ворочая весь этот хлам, раз за разом вынося на площадку набитые мусором мешки, я ощущала себя просто героиней. Уцелевшие вещи и пригодные к употреблению продукты раскладывала на столе, пока что он и наполовину не был заполнен. Когда удалось отыскать заварку и сахар, сделала чай и первую чашку понесла отцу – кажется, мать с братом так пока и не просыпались.
Отец сидел на диване и курил, скидывая пепел прямо на ковер – вещь просто невозможная, пришлось подсунуть ему блюдце в качестве пепельницы. На меня он даже глаз не поднял, может, что-то вспомнил из тех давних лет и теперь мучительно переживает? Я предпочла в это не вдаваться, вылетела пробкой прочь. Занялась ванной комнатой, где тоже обнаружились следы непонятного погрома.
Когда я закончила, со стороны кухни уже доносились обычные повседневные звуки, и мне стало чуточку легче. Ненадолго, как оказалось. Вернувшись туда почти бегом, я обнаружила мать – она широко распахнула дверь холодильника и, уперев ладони в полусогнутые колени, что-то там высматривала. Потом только я заметила брата, который в дальнем углу кухни забрался с ногами на табуретку, теребил как-то заторможенно бахрому шарфа, тащил из нее нитки. Он не поднял на меня глаз, да и мать не обернулась. Только спросила сухим недовольным голосом:
– Что, черт возьми, случилось с нашей квартирой, ты можешь мне объяснить?
Я не могла, честно. Но говорить что-то было нужно, и я забормотала:
– Ну, в городе массовое отравление, вам тоже вчера было совсем плохо, потому так и получилось.
Мать застыла на секунду, оглянулась с упаковкой кефира в руках – и во мне затеплилась надежда. Вот сейчас она спросит, что произошло, где отец, как я себя чувствую, в конце концов. Но мгновенный интерес, вспыхнувший искоркой в широко распахнутых глазах, так же быстро потух, словно припорошился сверху слоем пепла. Мать перевела глаза на брата, по-прежнему дерущего шарф. Вдруг упаковка полетела в его сторону, стукнулась о батарею и залила белесыми потеками только что намытый мной пол. Следом раздался почти нечеловеческий визг:
– Почему ты не замотал свое поганое горло?! Ты достал меня уже со своим кашлем и прочими болячками!
Сережа зарыдал немедленно и на самой высокой ноте, едва не свалился с табуретки. Подбежав, я помогла ему удержаться, вынула из судорожно сжатых ручонок шарф, заново обмотала горло – брат немедленно зашелся надрывным кашлем.
Мать как ни в чем не бывало отошла к столу и расправлялась там с банкой шпрот, закидывая рыбешку за рыбешкой в рот прямо пальцами. При этом не сводила с нас тяжелого взгляда исподлобья. На плите тихонько засвистел чайник.
– Я сейчас свежий чай сделаю вам обоим! – воскликнула я с нарочитым энтузиазмом, наклоняясь над столом, чтобы расчистить пространство. И тут мать закричала снова, на этот раз в меня вперяя полный злобы и раздраженной подозрительности взгляд:
– Что волосы распустила? Перед кем собираешься хвостом своим мести, перед отцом, что ли?!
Схватившись за голову, я вылетела из кухни, укрылась в своей комнате. Что происходит с родителями теперь? Вчера в их тела словно вселилось что-то страшное, чужое, полностью подавив личную волю. Но сегодня это они, помнят, разговаривают – и все стало только еще ужасней. Но теперь даже не позвонишь в скорую, не скажешь: «Помогите, у моих родителей за ночь переменились привычки и испортился характер».
Глава третья. Путь волка
Звон мобильника заставил меня совершить прыжок на месте. Не глядя на вызов, поднесла аппарат к уху и услышала срывающийся от волнения голос своего воздыхателя Ники Лучкина: