Второй

Наконец появляется редактор местного газетного листка и глава почтового отделения. Гриша и Лера, тайное соперничество, любезные улыбки при встрече и гадости за спиной. Лера посылает воздушные поцелуи трибунам, Гриша солидно машет рукой, дружелюбно улыбаясь. Хоть на обложку журнала.

Лера – вода, Гриша – огонь.

Есть у Гриши фирменный показушный финт – сложить пальцы пистолетом и выстрелить указательным в землю воображаемую пулю, так чтоб пошёл лёгкий дымок.

И Гриша, конечно, не удержался.

Не потухай, огонёк, лейся…

Да будет ОГОНЬ.

Трибуны взвизгивают в ужасе и восторге. Огонь, возомнивший себя водой, разливается по арене, покрывая её лёгким слоем и застывая. Слой мерцает сказочным перламутром. На самом деле он застыл как каток.

Лера, не понимая, что за порыв ей движет, брызгает на глянцевую поверхность. Над драгоценной гладью стелется лёгкий дымок. Лера подаётся вперёд, скользя, как на коньках, Гриша скользит ей навстречу, протягивая к ней руки. Гриша к ней, Лера от него. Чувствуя, что погоня близко, прима балета имени меня выплёскивает на огонь чарку воды. Вверх взвивается столб белого дыма. Гриша заламывает руки, прижимает их к сердцу. На лице его мука отвергнутой любви.

Что выразит раненные чувства лучше двойного тулупа?

Лера крутится в центре, набирая обороты. Гриша штампует тулупы, как на конвейере, обходя Леру по сужающимся окружностям.

И тут терпение Тимура не выдерживает.

Он что-то говорит, гневно сверкая глазами с помоста. Я не слушаю. Не могу или не хочу сконцентрироваться на звуке.

Чуть дует ветерок. В небе над головой, с восточной стороны, трутся боками два громоздких кучевых облака. Запоздавшая летняя гроза просит разрешения на посадку.

В сентябре ещё можно было бы проявить милость, но уже октябрь. Летние грозы неуместны. Облака темнеют, наливаясь холодом.

Неважно, что говорил Тимур. Турнир окончен.

В числе первых оказываюсь у выхода в город, где уже как волк в клетке носится Маг. Веня безостановочно втягивает носом воздух, крылья носа раздуваются, глаза то выцветают, то насыщаются хищным жёлтым.

Мне хочется пожать ему руку, но я стою, не предпринимая действий, лишь чуть улыбаюсь ненавязчивой равнодушной улыбкой.

Тимур пристально вглядывается в лица. Глаза беспокойно бегают по мужским головам, выискивая нужную.

Как ни парадоксально, здесь мне проще всего спрятаться. Марево силы поверх толпы, остаётся маревом общей силы толпы. Смесь четырёх стихий сейчас ни о чём не говорит – толпа и есть смесь четырёх стихий.

У Тимура выдающееся чутьё – его глаза смотрят точно вокруг меня, соскальзывая с моего лица и выбирая из моих соседей. Ближайший зябко жмётся ко мне. Кажется, он сидел со мной. Надеюсь, он мне ничего не рассказывал, а то ведь я без умолку смеялась. Ему могла прийти в голову всякая ерунда обо мне, о нём, о нас, и он успел распланировать нашу помолвку, свадьбу и два первых года совместной жизни. Я здесь для веселья, а не для того, чтобы разочаровывать людей. А то затаит обиду, уйдёт в изгнание в горы, станет жить в остывшем жерле вулкана и выдумывать со скуки всякие злодейства…

Хмыкаю.

На запястье сжимаются прохладные пальцы.

Вскидываю глаза.

Чёрт. Мой сосед.

Похоже, без разочарований сегодня уже не получится. Что же, если начнётся экая чертовщина, буду на всякий случай иметь его в виду.

Как ни удивительно, проблему решает Тимур. Цепко хватает ухажёра под локоток и уводит в компании ещё трёх несчастных по направлению к Храму.

Путь открыт. Потенциальный злодей, если и будет мстить, то не мне.

Путь открыт. Смотрю на свободный мост и что-то мне туда не хочется.

Взбудораженные гости турнира, так и не понявшие, что же за ерунда произошла после явно долго подготавливавшихся артистических номеров, топали по камню Моста Земли, торопясь занять столики в уютных кафе, найти приют у добродушных гостеприимных местных, прежде чем грянет дождь. Промозглая сырость уже угрожающе тянулась из щелей и вилась в воздухе.

Конечно, дождь для меня не неприятность, даже не дискомфорт. Я люблю дождь. Однако мысль о тёплом свете, неторопливом разговоре и запахах готовящегося ужина кажется удивительно притягательной.

Меняю решение. Разворачиваюсь, наконец освобождая проход на мост, и направляюсь напрямик к Храму мимо кустов похожих на размалёванных торгашей цветов.

У всех разный вкус – у одних он есть, у других его просто нет. Вроде бы видавшие виды растрёпанные головки дело совершенно десятое, но я не смогла равнодушно пройти мимо. Стебли обречённо сгибаются, соцветия падают на землю, и земля жадно пожирает их. Я даже слышу чавканье. Звук не кажется отталкивающим, наоборот, пробуждает аппетит.

Я – существо странных желаний: есть и спать, как нормальные люди, мне не очень интересно и необходимо не так уж часто. Если уж на то пошло, могу питаться как те же цветы. Желудок не станет изнурённо стонать после голодной недели, и глаза из-за пары суток на ногах не начнут слипаться от хронического недосыпа. Жалко, что замечательные свойства не пробудились во мне с рождением, хотя бы в качестве стартового капитала.

На освобождённой от убогой растительности земле выклевывается приземистый аккуратный миндаль. Не будем форсировать события, свежие, сочно-зелёные ростки торчат из грунта на пять сантиметров, пока этого достаточно. Подмену раньше чем завтра не обнаружат. Старики разошлись по кельям, даже Стахий не преследует Мага, хозяйничающего в здании, возложив присмотр за посетителями на промоченного начальника дружины.

Пока я садоводствовала, двери Храма надёжно сомкнулись, площадка, аллеи и мосты обезлюдели. Другой правитель непременно бы обиделся, если бы перед его носом захлопнулись двери его же дворца. Но я не обижаюсь, на редкость снисходительный тиран. Оставьте мне хоть щёлку, я и в щёлку просочусь.

До такого драматизма не доходит. Пробираюсь через приоткрытое кухонное окно. Оно с обратной стороны, недалеко от Моста Воздуха. В честь праздника выпекались коврижки, окно щедро выпускает запахи сдобы и принимает вместо них меня в опустевшее тёмное помещение кухни.

Никуда не тороплюсь, разговоры слушаю невнимательно. Неуклюжая планировка Храма известна. Иду в темноте, в освещении не нуждаюсь, и негаснущие огоньки не вспыхивают на стенах над головой, раз я не хочу. Мельком смотрю на лица, незримо разгуливая по спальням. Не интересны интимные подробности, просто медлю прийти, куда надо, и расковыриваю собственные раны, упиваясь болью. Как просто было бы шпионить сейчас, одно удовольствие. Гуляй себе невидимая, да слушай.

Оба в гостевой, в предбаннике своих персональных кулуаров на третьем этаже. Небольшая, по-домашнему обустроенная переговорная, с мягкими креслами, журнальными столиками, толстым задубелым ковром на полу и маленьким камином для атмосферы. Тимур всерьёз взялся за Буратино. Тот, естественно, ничего толком сказать не может. Симптомы вроде «руки как не свои» и «не знаю, что на меня нашло» необязательно свидетельствуют о службе чужой воле и пляске под чужую дудку. Переволновался, остро отреагировал. Объяснения у него не было. По совести и не могло быть.

Беспрепятственно разгуливаю по сокровенным помещениям, прислушиваясь.

– Не знаю, – вздыхал он, обхватив обеими руками голову и уперев локти в худые колени. Простой парень, неудачная стрижка, одет в футболку и светлые джинсы, новенький, недавно в городе Стихий, тренироваться с войском начал пару недель назад в качестве подмастерья. Ещё и не узнал толком, кто такой Прохор и чего с ним делать, а уже попал в немилость. Я его как-нибудь выручу.

Кроме него в комнате Прохор с полотенцем на шее, взъерошенный и злой, в глубоком кресле напротив Вениамина. Тимур на взводе, не может спокойно сидеть. Бегает по комнате, одёргивая себя, замедляясь, потирая шею, лоб, выдавая раздражение резкими движениями.

Маг вдруг хватает парня за шею. Мой несчастный Буратино бледненький как смерть, а глаза Тимура чёрные окна ада, в которые он вот-вот провалится.