Страница 48 из 94
Оборачиваться не нужно: вздох, более громкий, чем обычно, и без того подтвердил, что собеседник в ярости.
«Хотя какой он, к марам с морами, собеседник? — подумал Влад и позволил коснуться губ легкой усмешке. — И двух фраз связать не в состоянии, прежде чем в драку полезть».
Пусть он и говорил, что противостояние с Финистом не первым начал, и бьется с ним в словесных баталиях просто так — скуку развеять, — да только не выходило самому себе врать. И в беду он попал не без приложения пестрого пера соперника.
Влад ярился всякий раз, встречаясь с Финистом, сыпал остротами, втаптывал в грязь словесно, вышибал меч ученический из рук в потешных схватках, да только главного не мог переменить: в небе верх не за ним будет, там лишь хитрость да проворство уберегут от когтей острых — и то ненадолго, ведь сокол не только сильнее, но и быстрее ворона. Оттого и считается он благородной птицей хищной, а Влад — падальщиком проклятым. И пусть ни разу не пробовал он ничьего мяса в обличье птичьем, злословам дела до того нет.
— Отчего же? — змеей зашипел Финист. — Могу и посудить. Али ты запрещаешь?
Влад фыркнул. Аромат цветов вдруг приторным показался до омерзения.
— Исполать, — бросил он и пошел вперед: по тропе, обещающей увести в подобие чащи.
Конечно, ее в Прави не найти, нигде не скрыться, даже если душа требует. Черная воронья душа — по мнению Финиста и многих… слишком многих. И вовсе не этого пестрого петуха Влад хотел переубедить… ну, не только его, если уж быть честным, а людей. Но вместо этого попал в беду — чем дальше, тем яснее это становилось.
Птичка коготком увязнет — всей пропасть. А Влад перья раздаривал. Кощей предупреждал, конечно, не разбрасываться ими по свету белому. Да Влад и сам видел, что люди уже не те, какими были прежде, но раздосадовался, уперся, как обычно, и решил всем назло поступить по-своему.
А теперь либо терпеть, либо к Кощею идти на поклон — неизвестно, что хуже. Не любил Влад признавать ошибки, виниться и в очередной раз соглашаться с Кощеевой правдой, но выхода иного, сколько ни думал, отыскать не сумел.
Люди. Все из-за них. Разве они требовали платы за постой с путника в стародавние времена или отказывали в помощи кому? Нет. Каждый знал, что боги по земле промеж них ходят, и старался не ударить лицом в грязь, чаял быть пусть не ровней, но рядом. К тому же, если не правян во плоти, то чудо-юд вокруг предостаточно: и злых, и добрых, и равнодушных. Ежели к самой Моревне с добром подойти, никакой подлости тебе не сделает, ну а коли к Сварогу со злом, то осерчает, да так, что мало не покажется. А теперича иное: несправедливости творить разрешалось и даже поощрялось. Чем сильнее гадость, ближнему творимая, тем больше пожертвований в церковь нового божка принесут — того, кто якобы за любовь, но на самом деле за страдания. Поскольку пришедшее из далеких мест поветрие прямо утверждало слабость человеческую, то и вседозволенность за собой тащило неминуемо. Со слабого ведь какой спрос? Он же не помогает только из-за нее, вредит из-за нее, ворует из-за нее, душегубствует. Но так-то, в душе, хороший: в ножки перед служителем божка иноземного бухнется, молитву пред намалеванной доской прочтет, искупление грехов якобы получит — и дальше за старое, поскольку слаб же, какой спрос с дитяти неразумного?
«А конец все равно один», — говорил Кощей, смеялся весело и зло, глядя на новопришедшую в Навь душу какого-нибудь попа, при жизни с пеной у рта отстаивавшего явление самозванца, которого на самом деле не существовало.
Некоторые винились, прощения даже пробовали просить. Только смысл? Кощей — не их выдуманный божок, за мелочи не мстит, тем паче людям. Ненавидеть и мстить кому-то — значит поднять того до своего уровня или же самому снизойти. Кощей самого себя уважать перестанет, ежели хоть раз поступит подобным образом.
Тропинка вывела к ручью сладкоголосому. Не источнику воды живой, но сладкой, утоляющей жажду любую, невзгоды и печали, продлевающей век человеческий, а божествам дарящей силу и бодрость. Только нельзя от забот бежать — Влад слишком хорошо понимал это, да и знал, что за таким обычно следует. А ему так и так несладко.
Присел он на бережок, задумался. Обронила березка лист. Медленно кружа, упал он на гладь водную, но не уплыл, течением уносимый. Принялся танцевать перед Владом, словно нарочно внимание привлекая. С каждым новым кругом звон в ушах нарастал. Откуда — достаточно лишь взгляд скосить, чтобы увидеть синие колокольчики.
— Знаю, что вышел срок твой, краса ненаглядная, — проронил Влад. — Да только не тебе я принадлежу. Выбрал я бессмертие.
В ответ послышался звонкий девичий смех, а в нем — сталь острая. Три года уж давно миновало, как Влад вызволил Кощея из плена Марьи Моревны. Как ему удалось, он и сам не ведал, а ежели бы кто спросил, не ответил. Хотел очень, жизни своей не жалел, всего себя положить готовился добровольно, вот и одержал победу, не прельстился красой, милее и роднее какой нет ни в одном из миров. Моревна же пообещала, что не прожить ему долго. Сам к ней явится.
Влад, впрочем, делать этого не собирался. А Кощей отпускать своего посланника — тем более. Правда, действовал он по-своему: как привык. Вначале уговаривал, потом убеждал, а Влад долго не соглашался: страшно ему было отпить из живого источника, бессмертие принять, так и не войдя в полную мужскую силу. Время в замке кощеевом медленно тянется, а не серым волком бежит вприпрыжку. Год — за три, а то и все тридцать три. Как срок Моревны к концу подошел, выглядел Влад все тем же юнцом, едва порог совершеннолетия перешедшим. И, конечно, оставаться в таком образе навечно он не горел желанием.
«Может, достаточно все же тех капель, что источник на меня уронил?» — спрашивал постоянно.
«Нет, недостаточно», — получал в ответ.
Кощей терпел долго, после все же не выдержал. Первые капли воды живой обманом влил против воли, только потом успокоился и снова стал из своего замка отпускать. Повздорили они тогда крепко. Едва ли не навсегда.
Где ж такое видано: птиц томить взаперти?! Это еще ежели не припоминать слова самого Кощея о свободной воле! Пусть, Влад завещан был царю Нави еще до рождения. Да, он посланник, способный во всех мирах летать. Да, ворон-оборотень, вещий, ученик и, наверное, уже не самый распоследний чародей на свете. Да, он душу свою Кощею отдал, тем самым отцов договор с ним подтвердив. И убегать от него, тем паче с помощью смерти, не стремится. К тому ж как такое вообще устроить, коли Навь — и есть царство загробное, а Кощей — его властитель? Однако Влад — не раб, не слуга и не вороний камень в сундуке с самоцветами!
Год жили во дворце порознь, парой слов, бывало, в день не перемолвятся. Влад, коли не было для него поручений, срывался в небо: улетал к Златоусту в Китеж-град на Белозерье постигать науку волховскую живительную, Кощею неподвластную, или к няньке — уму-разуму учиться, или просто носился над Явью, за людьми подглядывая. Только не мог он пролететь над горем и несправедливостью, ничего не сделав. Кому просто помогал, кому перья дарил, чтобы в случае нужды на зов принестись на крыльях ветра. Не думал он тогда, что нужду люди понимают всегда по-своему. Для кого-то повод позвать его — нищета и грань смерти голодной, а для кого-то — жемчуга мелковаты и яхонты красны недостаточно.