Страница 4 из 94
— Девицы не такие, — наставительно проговорила та, — вот девки — случаются, а Настасья сама не особо и виновата, уму-разуму ее никто не учил. Дмитрий постоянно повторял, что ума бабе не надобно: коли сарафан красный да побрякушки на шее и в ушах, и так сладится все. Добрые да умные, мол, лишь в сказках, да еще те, которые ничем иным мужика прельстить не в состоянии, а любовь вообще выдумали кощуны.
— Князь только о том и говорит, — заметил Влад, — но Забава не слушает.
— Забава — гадючка умная и жаждет сама сесть княгиней в Киеве, — тихо-тихо произнесла нянька, лишь по губам прочитать и удалось. — Настька — нет. К тому же Забава — племянница, это другое несколько. Ты вот князя тоже не слишком слушаешь.
— Я все же в неволе здесь, — напомнил Влад.
— Вот-вот, — покивала нянька, — и, если с тобой сейчас что случится, войны не избежать. Да только ровно до восемнадцати годков, потом и воля, и все остальное — в твоих руках. Как закатится Хорс, разожгут в лесу большой костер, а там станешь ты либо дружинником княжьим, либо ляжешь в землю.
Влад вздрогнул.
— Однако если устоишь и продержишься до рассвета — не тронет тебя князь, — сказала нянька. — Вступятся за тебя совсем иные силы и защитники.
— Какие?..
Тишина стала ответом, повисла под потолком хмарью тяжелой.
— Какие?.. — переспросил Влад, но так и не получил ответа.
— Много будешь знать, скоро состаришься, — фыркнула нянька. — Узнаешь в свое время, а теперь спи.
— Постой, — Влад ухватил ее за руку, хотя веки уже начали наливаться чугуном. — Дорасскажи про невесту Кощея.
— Да было бы о ком! — нянька в сердцах сплюнула прямо на чистый пол. — Осерчал Годиныч и той же ночью сжег терем Дмитрия, а Настасью с собой увез. Дмитрий, правда, уцелел и наверняка весточку Кощею отослал. Вот. Дальше неведомо, спи.
Глаза закрылись сами собой, и Влад мгновенно во сне очутился. Оказался тот странным — слишком реальным.
Вокруг высились деревья, впереди раскинулся широкий луг с ручьем да озерцом круглым, словно тарелочка. Влад ощущал гарь от костра, холодный ветер трепал его крылья. В образе ворона, уже привычном и любимом, сидел он на ветке дерева, а внизу происходило паскудство.
Настасья сначала отбивалась, показывая, будто не желает полюбовника, вырвавшись, кругами бегала, подол задирая намного выше, чем требовалось, хохотала звонко, когда Годиныч никак поймать не мог, на траве оскальзываясь, потом кошкой выгибалась да выла в голос, ноги раздвигая, прося не останавливаться и называя Годиныча по имени. Тот рычал по-звериному, запускал пальцы в косу расплетенную, покрывал поцелуями кожу белую.
Любой птице или зверю безразлично совокупление человеческое, ворон и относился к этому ровно, зато Влад места себе не находил. И смотреть тошно, а взгляд отведешь — на душе делается еще муторнее. И взлететь неймется — если не убить обоих, то когтями исцарапать, — да не выходит, будто смола лапы залила и к коре приклеила намертво.
«Что же выходит?.. — подумал Влад. — Я переживаю из-за Кощея? Его обманули, а у меня весь мир встал с ног на голову? Но это же неправильно, ведь я…»
Додумать он не успел. Дрогнула земля, и словно из ниоткуда возник на лугу вороной конь. Кощей оглядел происходящее, лицом грознее тучи и темнее ночи сделался, спрыгнул с седла, меч выхватил и к полюбовникам направился. Годиныч его не видел, зато Настасья глаза распахнула, рот раскрыла да заорала, будто кипятком ошпаренная. Тогда и Годиныч очухался, с нее скатился, первым делом потянулся к оружию.
— Уд прикрой, — бросил ему Кощей. — Я подожду, — рукой взмахнул и опустился на хрустальный трон, возникший подле него прямо из воздуха.
Годиныч от вида такого рассвирепел вконец, порты наскоро поправил и кинулся на Кощея, а тот сидел спокойно и молча наблюдал, пристроив меч на коленях.
— Дерись же! — Влад сам не понял, как вырвались из горла слова. Ядом разлилась боль в груди, сердце забилось раненым зверем, крылья сами собой расправились. Но когда он уже почти с ветки сорвался, чтобы если не заклевать Годиныча, то хотя бы прикрыть Кощея собственным телом, тот вскинул меч.
Клинки столкнулись и зазвенели. Годиныч держал оружие обеими руками и стоял, нависая над Кощеем. У того меч был немногим короче, однако управлялся с ним Кощей одной левой, по-прежнему сидел и улыбался одной стороной рта.
— Ворог проклятый, колдун бессердечный! — пропыхтел Годиныч, отступая и примериваясь, чтобы нанести удар сподручнее.
— Врешь. Сердце у меня, как у всех, в груди бьется, — ответил Кощей, — и от предательства больно ему нисколько не меньше, нежели любому другому.
— Значит, я вырву его, наземь кину и растопчу!
— Как кровожадно… — протянул Кощей и покачал головой. — Что ж я сделал тебе такого, добрый молодец, раз ты вначале невесту мою умыкнул, а потом и меня извести захотел?
— Не бывать тебе, проклятому, в Киеве!
Кощей перестал улыбаться, поднялся с трона, тотчас же растворившегося в воздухе, словно его и не было, играючи отбил очередной удар Годиныча и спросил:
— А не князь ли послал тебя бесчинствовать? Я же знаю, давно не дают ему покоя мои корабли.
Ничего не сказал Годиныч, только челюсти стиснул и снова кинулся на Кощея. Тот уклонился с легкостью, пропустил богатыря мимо, подножку поставил да ускорения придал, шлепнув клинком плашмя чуть пониже спины.
— Так как? Может, расскажешь все же? — спросил он насмешливо. — Я никуда не спешу, а тебе теперича спешить и некуда.
Годиныч встал и бросился в бой. Ругаться и то перестал, пыхтел только. Кощей тоже молчал: вряд ли дыхание берег — скорее, смысла в беседе не видел. Стремился измотать поединщика, потом и выспрашивать продолжит. Хватило того ненадолго, вскоре отступил, тяжело дыша и потом обливаясь. Кощей отдыху не дал, пошел вперед, последних сил лишая, а когда соперник, поскользнувшись на траве на колено припал, размахнулся, ударил своим по мечу Годиныча и перерубил клинок пополам.
— Ах ты волчья сыть!.. — захрипел тот.
Ничего не ответил Кощей на оскорбление, лишь рукой повел, и отросли у дерева, на котором Влад сидел, ветви длинные да гибкие, совершенно для дуба несвойственные. Вмиг дотянулись они до Годиныча и оплели, к стволу прижав.
— Почто не убиваешь?! — закричал тот. — Уж я бы тебя не помиловал!
— А зачем? — спросил Кощей и покачал головой, будто дивясь его глупости. — Обиду ты нанес мне большую, спорить не стану, но и показал, с кем я едва не породнился. За науку убивать я не привык. К тому же мертвый ты мне о князе не расскажешь, а я все знать хочу. Да и девице теперь идти вроде как не за кого.
Как только сказал, Настасья выпью завопила, бросилась к Кощею и повалилась ему в ноги. По пути чем-то на ладонь брызнула, нюхнула — Влад то отчетливо видел, пузырек запечатанный болтался у нее на шее, — и полились из глаз горючие слезы.