Страница 5 из 22
Больно ли родинке на губе, когда человек жжет глаголом? Ответ один: больно.
А вот любо ли родинке на губе, когда человек жжет глаголом? Ответ опять-таки один: любо.
Ведь это реальности, данные нам в ощущении: мы видим (или – увидим когда-нибудь, или никогда не увидим), как огонь раздувают ветром, но его пламя утешают водой и присыпают землей – в этом вся ощутительность мира, видимая и невидимая.
А вот возможно ли одному человеку быть всеми «ощущать ощущениями» Стихий, быть их (ощущений) различными ипостасями?
Одному – невозможно, но невозможное человекам возможно Богу.
А одному человеку (коли он ипостась Стихии) возможно одно – выбрать из множества версификаций ту единственную, что ему по душе! Итак, перечислим мой выбор: Земля, Огонь, Воздух… Нет, сейчас меня наполняет Вода.
Именно такой один человек – одного решения (или «почти что такой» человек, человек выбора) – смотрел сейчас из окна «своего домостроя» на гражданскую войну наших умов: он уже не почитал себя за одну из ипостасей Стихии Воды – он был человеком Воды! Он действительно мог наполнить собой любую сущность.
Он мог (или ещё только сможет – это всё равно: времени не существует), и на его губы сами собой ложились будущие слова:
Я человек Воды: вода прозрачна,
И на ладони дна видны все камни:
Когда губами соберут с ладони
В ночное не стреноженные кони -
Ведь я тебе протянут вместо хлеба!
В его государстве шла гражданская война, но ни прямое физическое насилие, ни прочие изощренные насилия, которые совершались над коллективным бессознательным целого народа, пока что его напрямую не касались: он не был виден миру, да и мир не хотел его видеть! Бог наказует только тех, которых любит, иных он просто забывает: стань тенью зла, и зло тебя не коснется, стань тенью добра, и тебя не разбудит добро – счастлив лишь тот, кто настолько безумен, что (быть может) «найдет себя в силе» навеять человечеству (или – части его) некий сон, золотой и сладкий.
Следуй за миром, и миру будет не до тебя: сам по себе обернись в таком золотом сне мироздания золотым дождем Громовержца – и ты пройдешь между дождевых капель! Стань в таком затмении солнца (и умов помрачении) каким-нибудь негром «преклонных годов» и «выучи русский», и никто тебя не увидит в ночи наших Темных веков.
Стань человеком Воды, и ты сам собой (то есть – смыслом своим) наполнишь следы уходящего мира!
Но ты ко мне подходишь в главном:
Как по утру приходит это небо -
Себя меняя на совсем другое!
Я человек Воды, и ты ногою
Свою ступню в меня по щиколотку…
Но есть еще беда совсем другая:
Когда бываю я тобою выпит
Или когда расплещешь, наступив…
Я становлюсь, как ты, красив!
Поскольку твою форму принимаю
И ничего в тебе не изменяю.
Вот так, переступая по ступеням (как луч, что просочился сквозь витраж собора), он мог бы наполнять собой звучание! Этим он и занимался, этим и жил для себя и для своего мира. Но теперь его мир оказывался под угрозой.
Илии Дону Кехана настала необходимость выйти на торжище и предъявить себя: стать миру видным и слышным, застрекотать и засвистеть, стать отдельным от мира соловьем, дабы заслушался мир: в ритме, слове, гармонии, на счет раз-два-три!
Но чтобы стать таким маленьким богом (грехопасть – чтобы потом от этой чертовщины попытаться очиститься), ему было необходимо совершить человеческую ошибку: сбежать из Петербурга в Москву! Скажите, если за-ранее известна глупость сей затеи, зачем тщиться осуществить ея (раня своё самолюбие своей в Москве никчемушностью)?
А зачем было дважды в XX столетии разрушать государство, которому предназначено быть последней надеждой человечества? Да и разрушалось ли когда оно на самом деле? Нет простых ответов – поэтому можно счесть, что и вопроса такого нет; тем более, что сбежать из Петербурга в Москву Илия Дон Кехана никак не мог.
В его реальности никакого Петербурга не существовало. На его месте и в его времени был уездный город Санкт-Ленинград, в пригороде которого притаилось маленькое Божье Царство (и то лишь потому, что в нём мой герой проживал) – и это только во первых и во вторых.
А в третьих – и само большое Царство Божие СССР на земле оказалось (или – таковым показалось) человеческой ошибкой: по крайней (маргинальной) мере, стало таким видеться! Впрочем, он мог бы подождать, пока и эта видимость пройдет. Ведь у него было его время, в котором даже смерть всего лишь является иллюзией.
А на деле ее попросту нет, ведь никакой смерти не существует в невидимом. Что вовсе не значит её (смерти) незначительности: она хороший учитель! Наглядно растолковывающий, что если долга не исполнишь один «ты», тогда его исполнит другой «ты» (пустое пространство для твоего сизифова мозга в готическом своде миропорядка должно быть заполнено); а произойдет это посредством реинкарнаций посмертных или прижизненных, вопрос достаточно отвлечённый.
Ведь даже видимое – вопрос веры, не более и не менее.
И даже мой герой Илия Дон Кехана какое-то время действительно верил, что действительно живет в Петербурге – и лишь много жизней спустя осознал своею душой, что всегда был лишь в его пригороде! И даже того более: нигде, кроме пригорода Божьего царства моему Илии Дону Кехана не могло найтись места.
А вот как он дошел (переступая прижизненными реинкарнациями) до жизни такой, тоже вопрос веры, не более и не менее.
Вера же есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом (Павел). Так чего же Илия Дон Кехана от мира ждал и чего он дождался? Ответ (как и все в этом мире) вполне очевиден.
Веру, вестимо, надо было поддерживать и стяжать – и ежедневным внутренним (мистическим) опытом, и образом внешней жизни: его образ жизни был в него вложен еще в Царстве Божьем империи СССР! Три четверти его доходов (об источнике – впереди) уходили на еду, жилье, транспорт и скудное оберегание собственного здоровья, которое ему (по молодости его) поначалу почти ничего не стоило.
Лишь одна четверть его доходов тратилась им прямо по назначению: на чтение книг!
И вот, после вышесказанного, уже помянутое мной разделение природ (меня и моего героя – дабы не подвергать себя самого кровопролитию, самовивисекции и кровосмешению) должно было произойти еще раз. И раз уж Дону Кехана (всё же) следовало отправиться в Москву, то мне (его автору) предстояло оставаться в потерянном Божьем Царстве – дабы оттуда я сам надзирал за ним и поправлял его, буде он ошибется.
Вот так – начинаясь в «прошлом продолженном» времени и лишь потом утверждаясь в «продолженном настоящем», миры и формируют: без отношения к объектам – признаём субъектом только Царство Божье (они и формирует настоящее из прошлых прошлого и будущего); поэтому – дальнейшие описания я буду произносить все так же издали: из несуществующего пригорода настоящего Санкт-Ленинграда!
В то время как вызванные этими описаниями события произойдут там, где я укажу, то есть и в реальности бывшего СССР, и в ирреальности настоящей России; итак, продолжаем.
Настоящее есть синоним целокупного – настоящий (новый или советский) человек Царства божьего должен быть целостен, тогда как «прошлый» человек оказывался частичен; а ещё он комбинирован из различных образований среды (так или иначе сочетаемых); так же обстояло и с моим Идальго.
Кроме того, что «одна его четверть» уходила на чтение, с другими его «четвертями» происходило вот что – они словно бы становились подчинены этой одинокой четвертине. Причём происходило это его подчинение не в чтении, а наяву: чем глубже погружался он в виртуальную жизнь, тем все дальше и дальше уходил от рыцарских романов «самоиздата» и словно бы перевоплощался в ветвящиеся реалии арабских сказок «Тысячи и одной ночи».