Страница 14 из 22
Дорога, что бездонно распростерта…
И ты ее решил одушевить -
Помочь ей перейти через тебя.
И вот здесь башмачок-скороход (за который схватился Идальго, собираюсь просунуть в него «ступню своей души») оказался зашнурован.... Кар-р! Теперь Илии предстояло расшнуровать место для своей походной души.
Вот они, начатки мироформирования. Пространство и время пластилиновы (ни в коей мере не глиняны – это от Старика; искусство смертные – в преодолении своей искусственной смертности)… Кар-р! В те постперестроечные времена (по сравнении с вакханалией в ноосфере, что наступит лет через двадцать) нравы манипуляторов были ещё вполне патриархально-лубочны.
Правда всё ещё казалась правдой. До пост-правды оставалось время. Потому – сейчас Илия Дон Кехана становился чуть ли не демоном: посредством изменения своей души мог изменить будущее (просто его прозрев – каким быть ему должно); после чего Идальго понимал себя быть призванным вернуться в своё настоящее и изменит уже его.
Постправда понималась как возможность извратить информацию о прошлом (чтобы получить наиболее предпочтительные позиции в настоящем); Илия Дон Кехана оказывался властен над вещами многожды превосходящими: изменения настоящего его не интересовали – он и был «настоящим)… Кар-р!
Конечно, дело обстояло не совсем так (точнее – совсем не так): ему предстояло продолжить свое прозревание, но – всё это уже «вопрос технический» (очень много от deus ex…): получая такую власть над реальностью, следует учитывать своё несовершенство (а ведь оно чудовищно – из каждого так и норовит вырваться бес); и что делать? А ничего!
Пусть всё идёт как идёт. Для имеющего душу вокруг всегда много вещей, что окажутся оселком его вещему. Много непробиваемых стен – сквозь которые может пройти лишь душа, а хрупий (пусть и премудрый) лоб лишь треснет… Кар-р!
Такие вот мысли образовались на челе Идальго, пока он обувал всего одну ногу (в зашнурованный сапожок). И лишь много потом, уже после успешного облачения ноги, предстояло заново зашнуровать. После чего он вполне успешно принялся путаться в своей второй ноге.
Сначала он ее (как младенца) прижал к груди…
Для этого ему пришлось согнуть ее в колене…
После чего он притянул-таки прямиком в себе руки (почти что – мысленно) вторую калигулу (зашнурованную или нет – это уже все равно) и принялся свою ступню прямо-таки пеленать… Причем – дискретность (иначе – прерывистость) действа была сродни сердцебиениям! Причем – с каждым последующим ударом то человеческое существо, от которого он собрался бежать, лишь приближалось к нему и все более обнимало его… Кар-р!
Доселе он пребывал (как тысячелетний жук) в уютном янтаре. Теперь он порывался уйти. Но человеческое в Илии очень сроднилось с его душой. Никуда он из уютного янтаря не делся. Его бросок к двери оказался еще одной иллюзией.
Дорога, что всегда в пути,
Сегодня – лишь на миг в тебя уперлась…
Сегодня – лишь на крик тобой звучала…
И ты решил, что ты ее начало,
Всего лишь будучи ее печаль?
И вот ты в ее двери постучал!
И вот ты в ее очи заглянул!
Или – она взглянула на тебя…
И вот ты, ее двери теребя,
Решился свою душу приложить,
К одной лишь створке стольких тысяч крыл!
К одним губам – из многих поцелуев…
К одним гробам (из всех, покрывших землю…
А если она просто не ревнует
Такой исчисленной души еще безбожной?
Как подорожник душу приложи!
Все остальное лживо, то есть сложно.
Всё «его» человеческое (слишком человеческое), прекрасное и такое же неизбежное (как смерть или бессмертие) именно в этот миг подошло к нему совсем вплотную… Кар-р!
Илия стоял на одной (!) обутой ноге, а вторую согнул и потянул почти ко груди, и всё это – ловко балансируя и готовясь нахлобучить вторую калигулу на вторую ногу… Кар-р!
Ишь раскаркалась!
Но мы не обратили никакого внимания на карканье: вороний вопль всего лишь указывал на очевидные изменения места и времени, посреди которого происходящее – происходит! Хотя, казалось бы, внешне ничего не меняется.
Вороний вопль всего лишь попробовал мысленно (разлаписто пролетая и взглядывая) описать себя вокруг небольшой прихожей – в которой Илия дон Кехана находится сейчас на одной ноге, ведь вторую он задрал к груди! Причем – слева от Идальго находило себе «место под солнцем» зеркало со своим собственным нелепым изображением.
Зеркало. Как дверь в зазеркалье (казалось даже – карканье доносится «с той стороны»). Зато настоящая дверь (именно что в подъезд и далее – «в люди») была поодаль; а вот дверь в зеркальный мир «изображений внешнего» находила себя прямо перед его искаженным от натуги лицом, причем – прямо в которое (причем – даже немного сверху и слева) прямо-таки прозвучал скрежещущий звук ржавого колокольца на посохе прокаженного (не)любовью мира.
Во всяком случае, именно так показалось!
Идет прокаженный любовью как ветром разодранный облак:
Так и видится, как с него осыпается облик!
И нечисть крылатая рвет прометееву печень…
И даже на посохе плачет бубенчик -
Голося всем здоровым и здравым, дескать, сгиньте с дороги!
– Кар-р! – откровенно прозвучало от двери (а не от окна – как мы уже привыкли, и не от зеркала – как метафизически предположили). – Кар-р!
Никакой метафизики. Вещее явилось вещным. Но и человеческое искусство явилось фактором: этот вопль – отразился от зеркала – и вот здесь-то по его вполне приземленному эху стало ясно, что всего лишь прозвучал дверной звонок… Кар-р!
Хорошо он понятен старикам, впавшим в детство.
Его рыба немая, но кита заглотившая в малое чрево,
Хорошо понимает… Оттого он и дорог,
Что всегда по соседству отделен карантином
И вполне наблюдаем, и умело почти поедаем
Даже взглядом кретина… Что, любви заповедны угодья?
Я, шагнувший давно за пределы,
Здесь простую любовь описал, её чревоугодие.
Становилось ясно: вещее оборачивается вещами, любовь – чревоугодием любви (и всё это начинает пониматься как начатки мироформирования): в зеркале (что находило себя слева от Илии) Идальго остался неподвижен и на одной ноге; но – наяву (то есть вне зеркала) Идальго уже прижался всей душой к двери!
Разве что – уже зная, кто требует себе дороги в его убежище… Кар-р!
Ведь в комнате Царства Божьего (и даже ещё дальше – за окном, где маячил вороний вопль) стразу стало (с ближайшим будущим – которое вот-вот) всё ясно; всем душам в миру стало ветрено, и осень мира явила себя во всей красе (и даже с перехлестом).
И тогда в душу Илии (которой он якобы прижался к входной двери) постучали тоненькие пальчики. А в саму дверь никто ломиться не стал, зато – прозвучал дверной замок. Который звонок был нежданным, но – оказывался предвиденным…
Который звонок уже сказывался на предыдущем (сердцебиении) и скажется на последующем (ударе сердца). А Идальго вдруг заметил, что его собственное сердце в его собственной груди – перестало биться; то есть – сердца в груди – словно бы не стало вовсе: оно оказалось посторонним всему с ним (а именно – с сердечной мышцей, венами и артериями) происходящему.
Будучи много ближе тому, что находилось за дверью! Сердечная мышца сердца стала отдельной от сердца.
Произошло обещанное мной разделение:
Как всадник утомленного коня,
Душа моя покинула меня,
И стал я одинок на белом свете!