Страница 7 из 11
– Под завязку! – наконец констатировал шофер и захлопнул крышку.
Пассажиры уже посапывали на заднем сиденье. Старший Бондарь всегда отличался предусмотрительностью и машину заказал заранее.
Дома хозяин с гостем общими усилиями утрамбовали в холодильник ресторанные деликатесы, а после переместились в гостиную. Там они с новыми силами принялись поминать друга и брата.
– Слушай… ну, какой он был, а? Какой! – восторженно бормотал Иван Ильич.
– Во какой! – отзывался Петр, покачивая головой в такт музыке – по телевизору транслировали какой-то концерт.
– А рисовал как…
– Охренительно!
– При жизни-то не ценили, а на похороны вон сколько народу пришло, – ему вдруг стало очень обидно за друга. Почти что до слез. – А в деревне бы кто навестил, кроме тебя?
– Ни одна падла, – кивнул Петр, снова берясь за бутылку.
– У нас-то не забудут… Он ведь и клуб, церковь эту нынешнюю, разрисовал… Не забудут…
– Пусть попробуют! Уж Васькину память я в обиду никому не дам.
Петр погрозил кулаком Пугачевой в телевизоре.
– Слушай, – сказал Иван Ильич, когда примадонна ушла со сцены, – а ты руки его видел?
– Чьи? – озадаченно уставился на экран Петр.
– Васины! Они ж все покарябанные!
Петр хмуро оглядел стол, вышел на кухню, вернулся с новой бутылкой и сел обратно.
– Видел, – наконец сказал он, – ну и что?
– Что-что… Васька руки берег, вот что! Всегда в перчатках работал. Так порезаться он только об лед и мог, когда…
– Ну, хватит, – негромко сказал Петр. – Ясно, что только там, и что с того?
– С какого бы хрена ему топиться? – упрямо проговорил Иван Ильич. – Все нормально было, на жизнь не жаловался, работал до последнего – самоубийцы ж не такие! И потом: прорубь закончил, инструмент домой отнес – а утром туда же топиться пошел… Бред же!
– Вань, ты бросай уже в Шерлока Холмса играться, – вздохнул Петр. – Смотри, как бы и тебе доктор не понадобился.
Глава четвертая
Утро выдалось недобрым. Мрачный Петр на кухне угощался рассолом из банки. Иван Ильич не стал его отвлекать и сам тихонько собрался – благо все манатки давеча по карманам куртки распихал. Предусмотрительный стал с пьяных глаз, аж завидно. То бутылку пустую от тетки спрячет, то вещи сложит аккуратно, чтоб утром не искать на больную голову.
А болело сегодня от души. Иван Ильич наклонился завязать распустившийся шнурок и даже заскулил тихонько.
– Рассольчиком разговеешься? – Петр вспомнил о госте и вышел в прихожую с банкой в руках.
– Спасибо, Петь. Я все.
– Как знаешь, – хозяин отхлебнул еще рассола и спросил: – Такси тебе до автовокзала вызвать? Дерут, конечно, зато быстро.
– Прогуляюсь, – криво улыбнулся Иван Ильич.
До автовокзала нужно было добираться на пригородном автобусе. День для прогулок выдался самый подходящий. Солнышко уже светило вовсю, с крыш даже чего-то капало. Он добрел до шоссе за полчаса; относительно чистый пригородный воздух помогал держаться на ногах.
В голове при каждом шаге что-то ухало, перед глазами вспыхивали круги. Мелькнула шальная мыслишка опохмелиться в какой-нибудь шашлычке, но была немедленно отброшена. Еще за руль садиться. Тем более вдалеке показался нужный автобус, идущий прямо до райцентра. Редкая удача! Иван Ильич замахал руками и ломанулся к остановке.
В салоне было совсем немного народу. Не успел, однако, устроиться на свободном месте, как свет затмила громадная тень контролерши.
– До конечной, пожалуйста.
– Сто восемьдесят рублей, – зычно сообщила она.
– Вообще у меня удостоверение… – он потянулся к карману.
Девица округлила одновременно глаза и рот, уперла руки в бока, обтянутые спортивным костюмом кровавого цвета и рявкнула:
– А у меня – коммерческий рейс. Не работают тут ваши корочки! Сперва здоровье пропивают, потом предъявляют тут…
Иван Ильич молча отдал ей деньги, проводил глазами неохватную спину и уставился в окно. Вообще можно бы поспорить… даже надо бы, но вот настроения никакого. И видок у него вправду тот еще: вчера перебрал, вспомнить стыдно. Друга ведь хоронил – казалось бы, повод – ан нет, так даже хуже. Петру что-то доказывал, чуть не плакал. Тьфу!
Хотя спорить-то следовало. Очень даже следовало. Не с контролершей, с Петром. Как это – не о чем говорить? На руках живого места нет… это у художника-то! Не мог Василий сам, по доброй воле так пальцы изгваздать. Стало быть, ссадины перед самой смертью появились. А от чего? Да ежу понятно – выбраться из ледяной воды он хотел, за острые края льда цеплялся…
Вскоре городские виды за окном сменились заснеженными полями, лесами и сопками. Пейзажи располагали к размышлениям, чем Иван Ильич и занялся.
Итак, перед смертью Василий хватался за края проруби – означает ли это, на самом деле, что в воду его столкнул неизвестный злоумышленник? Нет, определенно нет. Оказавшись в ледяной воде, кто угодно может пожалеть о содеянном и попробует выбраться.
Но если человек с утра пораньше идет топиться в прорубь, настроен он железно. Да и Василий всегда был мужиком основательным: раз решив, шел до конца. Вот бросил свою художку на последнем курсе – и до конца жизни из деревни не выезжал. Нет уж, характеры у Бондарей – кремень.
Случайность? Тоже исключено. Глубина в проруби – ровненько Лизавете по декольте. Если бы Василий и свалился в воду ненароком, выбрался бы оттуда за считанные секунды да греться бы домой побежал. Да и полушубок сухим остался – он в одном свитере был, стало быть, снял перед тем как…
Иван Ильич выпрямился на сиденье. Полушубок! Громоздкий, но очень теплый. В деревне такой один, Петр подарил. Василий в нем вторую зиму ходил. Перед работой снимал, это верно, а вот топиться наверняка в этой хламиде было б сподручнее.
Так где же он?
Он нахмурился, пытаясь восстановить в памяти полную картину того утра. К реке они с теткой пришли одними из последних. Костер уже пылал, отец Геннадий разжигал кадило, купальщики переминались с ноги на ногу у сколоченных Василием мостков… А полушубка нигде не было.
Сперли, что ли? Вещичка-то приметная, да с покойника – кому в деревне понадобилась?
Автобус между тем приближался к месту назначения. Люди выходили на остановках; вместо них подсаживались другие, но салон понемногу пустел. Заскучавшая без дела контролерша бросила нахохлившемуся пассажиру:
– Добрались почти, инвалид, сделай рожу попроще, что ли.
К концу маршрута девица была настроена благодушно, но своими словами задела Ивана Ильича. Он возмущенно вскинулся.
– Какой я вам инвалид?
– А кто тут удостоверением размахивал?
– У меня пенсионное, – буркнул Иван Ильич.
– Ну ни хрена ж себе! Это за что ж тебя такого молодого на пенсию отправили? За бесцельно пропитые годы?
Контролерша простодушно подняла брови. Говорит как пишет: без пауз и запятых. С утра до ночи лаясь с пассажирами, она даже не заметила его тихого возмущения. Профдеформация налицо.
В райцентр Иван Ильич прибыл хмурым и окончательно трезвым. От мыслей распирало голову. Надо было срочно поделиться надуманным, и он отправился к единственному представителю власти, присутствовавшему на месте трагедии.
Отделение милиции располагалось неподалеку от автовокзала. Деревянная двухэтажка, обшитая вагонкой в елочку и выкрашенная когда-то в синий цвет, теперь отливала всеми оттенками голубого. Летом это даже красиво, а зимой, на фоне черного асфальта и серых сугробов – глаза б не глядели.
Шериф Назаренко нашелся у себя в кабинете. Он курил в форточку.
– Осинников? Какими судьбами? В деревне все целы?
– Все живы-здоровы, – Иван Ильич стянул шапку и уселся на один из стульев для посетителей. – Я с похорон, в городе был…
– Утопленника хоронили? – оживился Назаренко. – Меня-то Петр не позвал, скотина. А как наседал, чтоб быстрее работали: вскрытие ему, все дела… И не отблагодарил никого!