Герой

А они с Энтрери нашли друг друга, и каждый из них помог другому облегчить душевную боль, обрести смысл жизни и новый взгляд на вещи.

И вот теперь он покидал ее, в сопровождении, возможно, одной из самых опасных колдуний–дроу на Фаэруне, и имел дело с Громфом Бэнром.

— Ты сильно изменился после общения с этим странным существом, Киммуриэлем, — заявила Далия.

Энтрери нечего было на это возразить. После совещания Ивоннель, Джарлакс и Киммуриэль пришли к Энтрери и рассказали ему о плане Ивоннель — плане, предусматривавшем участие Энтрери. Ассасину предстояло сопровождать Ивоннель в монастырь Желтой Розы. И чтобы ускорить это путешествие, Энтрери позволил Киммуриэлю «вторгнуться» в свое сознание — это было странное, тревожное переживание.

— Мы совершили путешествие вместе, — попытался объяснить Энтрери.

Далию взволновала эта новость:

— Куда?

— Путешествие не в пространстве, а во времени. Через столетия, к давно поблекшим воспоминаниям и к воспоминаниям, которые теперь удивляют меня.

Далия не поняла, что он имел в виду, но не стала просить разъяснений.

— Ты чувствуешь, что в долгу перед Дзиртом и обязан помочь ему, — заговорила она, когда напряженное молчание затянулось. — Я понимаю.

Энтрери покачал головой. Слова ее были рациональными, логичными, имели смысл, если вспомнить о цели похода Дзирта в Подземье, во время которого его настигла болезнь. Но все равно ассасину они показались какими–то фальшивыми. Не осознание долга приказывало ему отправляться к Дзирту и принять участие в отчаянном плане по спасению следопыта. Нет, здесь было нечто более глубинное, нежели долг, а если и долг, то, как это ни странно, прежде всего перед самим собой, перед Артемисом Энтрери. Он вспомнил обдуваемый ветрами утес неподалеку от ворот Мифрил Халла, сточную трубу в Калимпорте и башню, которая была создана специально для его поединка с Дзиртом.

— В таком случае я должна отправиться с тобой, — сказала Далия, но Энтрери покачал головой.

— Ивоннель попросила об этом меня, и она даже слышать не желает о том, чтобы Джарлакс сопровождал нас.

— Почему? И почему ты внезапно проникся доверием к ней?

— Я ей вовсе не доверяю.

— Напротив!

Энтрери тяжело вздохнул: действительно, трудно было отрицать, что он буквально отдал свою жизнь в руки необычной девушки–дроу.

Мне кажется, у нее нет никаких причин подстраивать мне западню, потому что недавно я, как и все мы, сидел у нее в тюрьме, — объяснил он.

— Но какие у нее причины помогать Дзирту?

— Не имею ни малейшего представления.

Далия фыркнула и подбоченилась.

— Не хочу показаться упрямой и вздорной, — заявила она, — но все это представляется мне полной бессмыслицей.

— Ивоннель убеждена, что Дзирту необходимо испытать великое потрясение или жестокий кризис, чтобы он позволил ей исцелить его с помощью заклинаний, — сказал Энтрери. — А как ты думаешь, найдется ли во всем мире другое такое существо, как Артемис Энтрери, способное вызвать жестокий кризис в душе Дзирта До’Урдена?

Его легкомысленный тон не ослабил напряжения.

— Нужно заставить его столкнуться лицом к лицу с истиной о его отчаянном положении, заставить его заглянуть в пропасть, которая страшит его сильнее всего, — более серьезно продолжал Энтрери, — прежде чем он сдастся, отбросит свое упрямство и примет помощь Ивоннель или кого–то еще.

— Что–то мне слабо верится в благополучный исход, — заметила Далия.

— Мне тоже, — признался Энтрери, но не стал озвучивать свои предположения. Он понимал: если Ивоннель ошибется, ему конец. Он машинально положил руку на эфес Когтя Шарона. Долгие годы он ненавидел этот клинок за то, что тот продлевал ему жизнь, хотя никогда не был твердо уверен в том, что источником его проклятия являлся именно Коготь Шарона. В любом случае, сейчас он знал, что власть незересского меча над его душой ослаблена, а возможно, вообще утрачена. Артемис Энтрери снова почувствовал себя в полном смысле слова смертным существом, и это было очень некстати, потому что впервые за долгие годы он страшился смерти.

— Ты снова встретишься с этим странным человеком, Кейном? — спросила Далия. Энтрери рассказывал ей о своей предыдущей встрече с магистром Цветов, которая произошла более ста лет назад, когда они с Джарлаксом искали приключений в Землях Бладстоуна.

— Возможно — если Джарлакс найдет способ это устроить.

Далия улыбнулась, чтобы показать Энтрери, что она принимает его решение и верит в него. И он был ей за это очень благодарен.

— Скажи Кейну, что ты король Ваасы, — пошутила она, намекая на события прошлого. — Тогда он со всех ног побежит тебе навстречу.

Энтрери рассмеялся и крепко обнял Далию.

— Прошу, никому не говори о планах Ивоннель и не рассказывай Кэтти–бри о моем отъезде, — прошептал он после долгого поцелуя. — Я не хочу, чтобы она предавалась напрасным надеждам.

Услышав эти слова, Далия приподняла брови.

Энтрери лишь пожал плечами в ответ. Когда он трезво обдумал план Ивоннель, этот замысел представился ему трудновыполнимым, даже смехотворным. Но иного плана у них не было.

Дзирт неуверенно переступил порог небольшой круглой комнаты.

Свеча была новая, но она была вставлена в подсвечник, точно так же, как и та, которую Дзирт видел во время первого визита в это место. Они предугадали его появление, подумал он, заметив на полу «огниво».

Видимо, они хорошо его знают.

Слишком хорошо.

Мысль о том, что все это время с ним играли, что его гонители получали огромное удовольствие, заставляя его без конца ходить по кругу, преследовала его и здесь, в этом месте, в комнате со свечой. Он покатал огниво в пальцах, не зная, стоит ли продолжать. Ему хотелось испытать свои силы, но, с другой стороны, он не желал демонстрировать своим тюремщикам — именно так он сейчас смотрел на монахов — зрелище, которое они, очевидно, желали увидеть.

Но он не в силах был сопротивляться и поэтому чиркнул огнивом и, присев на пол, зажег свечу. Дзирт был твердо намерен довести дело до конца, доказать себе, что он в состоянии обрести покой, место, где можно предаваться безмолвной медитации, место, где мучители не достанут его.

В течение первых нескольких минут ему казалось, что он может пребывать в такой позе вечно. Ему вовсе не казалось трудной задачей сидеть так, когда он расслабился, сложил перед собой руки. Он пристально смотрел на свечу, позволил ее свету увести его вглубь — не вглубь свечи, а вглубь собственной души.

Вскоре у него заболела спина, мышцы жгло огнем.

Он усилием воли преодолел боль, упрямо сохранял неподвижность.

Время текло незаметно, оно не имело значения. Он почувствовал дискомфорт, постарался погрузиться глубже в пламя свечи, глубже в себя самого. Ему причиняла боль не поза, в которой он сидел, а мысли о ней; он понял это после многих часов, проведенных с Афафренфером и остальными. Мышцы его были напряжены для того, чтобы удержать его в полной неподвижности. И именно это усилие, именно попытки стать совершенным мешали ему достичь совершенства.

Дзирт прекратил свои попытки, просто смотрел на пламя свечи, смотрел в собственную душу. Он думал только о своем дыхании и позволил ритму дыхания унести себя в иное место, где царил покой.

Он закрыл глаза, сам не сознавая этого. Его поза действительно была совершенной, расслабленной, сбалансированной, но он этого не чувствовал и не видел.

Дзирт нашел место, где не было ничего, и там находилось его святилище, убежище, укромный уголок, там царил безмятежный покой.

И Кэтти–бри была там рядом с ним, такая прекрасная, живая, любящая, и это было чудесно.

Она улыбнулась ему, и он увидел острые зубы хищницы, а потом она расхохоталась зловещим, скрежещущим смехом.

Дзирт попытался отогнать эту картину, и ноги у него снова заболели, мускулы напряглись.

Открыв глаза, он увидел свечу, на которой сконцентрировался; пламя ее бешено металось из стороны в сторону, и это лишь усилило его беспокойство.