Страница 3 из 15
Долго ждал в приёмном, пока его обследуют, думая, что с несметными Таниными богатствами, то есть её и Марка, я унаследовал и всех их друзей. Впрочем, они и мне уже давно были близкими людьми.
Вот и Боги выкатили на каталке после ЭКГ и ещё чего-то такого же, я не очень понимаю в этих обследованиях и ещё меньше в терминах, которыми меня обсыпали доктора, понял только, что прямо сейчас Боги не умрёт. Немного спокойнее, я пошёл рядом с ним до самых дверей в реанимацию через кардиологию, хоронить ещё и Боги – этого я уже не вынесу. Дверь в реанимацию передо мной закрыли со словами:
– Инфаркта нет, но откапать надо. Сутки-другие у нас побудет.
– А… что-то… ну, надо?
– Да, вам список сейчас сестра даст. Вы… что? Тоже пьяный?
– А?.. – я задумался на мгновение, может соврать? Но потом передумал и сознался: – Да, да-да… пьяный. У нас… – и забыл, как это называется, весь ужас, что происходит. – Это… а, да… вот! Поминки были.
– Сочувствую. Но пить не стоит, это… чревато. У нас тут коллега накануне умер, прямо на рабочем месте, представьте. Тоже, говорят, прикладывался.
Он уже закрыл дверь, когда меня вдруг дёрнуло током: коллега их умер?! А… Лётчик где?!..
Лётчик, ты… конечно, вот и нет тебя нигде…
О, Боже мой… если ещё и он… Что за бал правит нынче смерть?
Я опустился на какие-то сиденья здесь, возле запертых дверей реанимации, чувствуя, что ещё немного, и меня тоже заберут за эти двери. Вышла сестра со списком того, что нужно принести Боги. Я взял список и едва подумал, что у неё можно спросить, как фамилия того их коллеги, который так скоропостижно… Но не успел, она уже исчезла за запертой дверью.
Я не чувствовал в себе сил идти. Почему я не позволил Кате поехать со мной? Пьяный дурак… ну а как не пить, когда без наркоза жить стало… невозможно.
– Платон… ты чего здесь? Случилось что-то? С кем?
Глава 2. Сердца на шампуре
Я поднял глаза, передо мной стоял Лётчик. Очень бледный, осунувшийся, и даже в рыжеватой негустой щетине, чего я вообще никогда не видел, с примятыми волосами, обычно удивлявшими блестящей гладкостью, но главное, в линялой больничной пижаме, похожий в ней, почему-то на узника. На его лице беспокойство, он побледнел ещё сильнее.
– Кто-то в реанимации? С родителями неладно?.. Что ты молчишь-то?
Я, наконец, открыл рот:
– Так вот ты где… зараза… – и, поддавшись внезапно нахлынувшим чувствам, которых я и не предполагал в себе, я поднялся и обнял его, прижав к себе. – А худой… прям мешок с костями!
Он смущённо бормотал, барахтаясь в моих руках, пока я его жал и хлопал по спине, боясь разрыдаться:
– Ну уж… не так уж и…
– А я-то… ох… я думал, ты помер, сволочь… тут все говорят, кто-то из докторов помер… я уж подумал, ты! – и я заплакал. Весь ужас потери я ощутил именно сейчас, когда обнимал его и тискал, хлопая по спине и зарыв лицо в его приятные гладкие волосы.
– Ну… так… Так это я и помер… Ну то есть… ладно, фигня, – выдохнув, подзадоренный моими руками, проговорил Лётчик, похлопав меня по бокам, потому что от того, как я его жал, он мог только, как тюлень похлопать ластами.
Я отпустил его, наконец, вытирая слёзы, чувствуя себя каким-то склеротическим дедом.
– А я тут с Боги Куриловым, ну ты… помнишь… который…. – сил уточнять у меня не было, я просто махнул рукой. – У него сердце схватило. И Вальдауф тоже у вас тут где-то… или не у вас, но тоже в больнице… Вот так Танина смерть-то…
– Таня жива, – сказал Лётчик.
– Что?! – я отшатнулся, падая задом на те же сиденья. Может, он не Лётчик, а призрак Лётчика? Вот она и жива ему? Господи, это я допился…
Но Лётчик, Валера Вьюгин, сел рядом, и, обернувшись по сторонам, прибавил тише:
– Ты… только это… ты, Платон, молчи… как я понимаю, надо, чтобы никто не знал.
– А кого же мы… схоронили? А Марк? Он-то?
– Я не знаю… но…
…Когда я взял за руку лежавшее передо мной тело, меня пробило током. Это не Таня! Сгорела или нет, но это не её запястье. И тело не её, теперь я видел то, что сразу понял Горбенко, только бросив взгляд. Даже если бы я не знал Танино тело лучше, чем своё, прикосновения хватило бы узнать: у неё тонкое, ломкое запястье с маленькой острой косточкой, это тоже не было мощным, но не её, и вообще не женское. И тело не женское, мужское. Теперь я видел: сложение довольно изящное, но это не женщина, тем более, не Таня. Должно быть, юноша, подросток.
И сейчас я вспомнил, как сама Таня опознавала Курилова, в первое мгновение растерялась, а после уверенно разглядела, что это другой человек. Да, не в первое мгновение, но узнать несложно.
Сердце забилось во мне неистово и радостно. Так не она это! Не она! А Таня живая!
Но коса её… тут я тоже не ошибался. Ничего не понимаю.
Я повернул всё тело на бок и понял: скальпированная голова, а коса, опалённая, но лежит отдельно. Решили, должно быть, что сорвало скальп взрывной волной, такое случается, что ж…
Но если там её коса, кто подложил её? И зачем?
Но зачем, понять легко – чтобы скрыть, что Таня жива. Сама она это сделала как-то или другие люди, пока неясно, но, вероятно, стоит продолжить игру. Если это она, то, избежав смерти, наверное, рассчитывает скрыться, а если это те, кто для чего-то похитил её, то раскрытие тайны не может ли повредить ей?
И я решил сохранить в тайне то, что узнал. Поэтому я подписал заключение о смерти, провёл вскрытие как положено, Семёныч зашил тело, и стал этот неизвестный подросток называться Татьяной Андреевной Олейник вполне официально.
Но, закончив со всем этим, обескураженный и ослабевший, я не успел выйти из секционной, как туда вошли два мордоворота, какие, случалось, бывали уже здесь, и за ними их пахан, или, скорее, «барин», одетый в пальто из дорогого кашемира, которое сидело нехорошо – обозначивалось небольшое брюшко, плечи же, напротив, провисали, и я подумал невольно: итальянские портные нарочно поиздевались, когда шили?
– Здравствуйте, – сказал «барин» не глядя на меня, он, не отрываясь, смотрел только на труп, который не был Таниным, но отныне так назывался.
– Здравствуйте.
– Это Татьяна Олейник?
– Ну, то, что от неё осталось, – ответил я.
В это время один из мордоворотов приподнял простыню, и я испугался, что он увидит, сообразит, что это не Таня. Но как он мог понять, когда даже Семёныч не понял, не приглядывался просто, думаю, понял только Горбенко, острый глаз.
– Не трогайте! – воскликнул я, шагнув вперёд, чтобы помешать бесцеремонным наглецам.
Но мне преградили путь дядьки раза в два больше меня.
– Не волнуйтесь, доктор. Никто ничего не заметит, – сказал «барин», и я вспомнил, где видел его, его фото, правда давнишние, были в нескольких делах, что попадались мне на глаза в разное время. Это был Виктор Викторович Викторов, или «Вито», как ему нравилось себя называть. И тут я понял, для чего они пришли. – Внутренние органы целы у трупа этого?
И я понял, для чего он спрашивает, слава Богу…
– Вы смеётесь? Взрывная волна и огонь, какие там органы, спереди кости одни, – сказал я.
Он посмотрел на меня.
– И крови нисколько нет?
– Крови? – не понял я.
А громила, что стоял у трупа, достал из-за пазухи большой одноразовый шприц и, распаковав, воткнул трупу в шею. Я вздрогнул от ужаса, что ждало бы Таню, попади она к ним в руки, если они вот так запросто обращаются с мёртвым телом, церемонились бы они с ней, живой? Это уже не беспредел, это далеко за его гранью…
Громила между тем кивнул и показал Вито шприц, полный тёмно-фиолетовой крови. Вито удовлетворённо усмехнулся, громила закрыл иглу колпачком и упаковал в заранее приготовленный пластиковый контейнер. После этого меня перестали прижимать к стене, и открыли дверь. Вито двинулся к выходу.
– Благодарю, доктор. И… ничего не было, вы ничего не видели.
– А кто ему поверит?! – заржал кто-то из мордоворотов, Вито тоже усмехнулся.